Николай Анисин - От Сталина до Путина. Зигзаги истории Страница 38

– Чушь ты молотишь, – ткнул меня пальцем в грудь Юра. – Ерунда – какая на нас одежка. Мы – сильные и умные мужики. Мы – журналисты высокого уровня. А они кто? Небось, толкушки из НИИ, разодетые своими тупыми папашами-ворами из кооперативов имени Горбачева с Рыжковым. Знакомство с нами – честь для этих девиц. Идём!

Я поплелся за Юрой. Оба писательских корта были заняты. Один – девицами – блондинкой и брюнеткой, второй – мужиком с сыном-подростком. Юра подошел к сетке корта с девицами и проглаголил:

– Салют вам, раскрасавицы. Разрешите поклонникам ваших талантов вас приветствовать.

– Разрешаем, – отбивая мяч и не глядя на Юру, отозвалась блондинка.

– А скажите, милые, – вы всегда от друзей получаете поздравления с Днем Парижской Коммуны?

Блондинка пущенный к ней мяч остановила и повернулась к Юре:

– Странный вопрос.

– Вовсе не странный, – хмыкнул Юра, – на вас спортивная форма – прямо из Парижа. И вы, наверное, потомки славных парижских коммунаров.

– Нет, – утерла пот со лба блондинка, – такие предки нам не достались. Но сами мы из Парижа – из деревни Париж Челябинской области.

– Ну, – хлопнул ладонями Юра, – да вы ж родные наши люди. Я и Николай – тоже деревенские. Так не уступите ли вы братьям-селянам половину корта, чтоб и мы поразмялись?

Просьбу удовлетворили. Я встал на сторону блондинки, Юра – на сторону брюнетки. Они метали ракетками свои мячи, мы – свои. Но так недолго продолжалось. Юра, выбрав момент, представил себя и меня, испросил имена барышень и под одобрительные их взоры предложил сыграть парами на счет.

Моей партнершей стала блондинка Вера, Юриной – брюнетка Надя. Их техника игры мало чем отличалась. Биться на корте вместе с синеглазой, великолепно стройной Верой мне было настолько отрадно, что я свершил чудеса в обороне и атаке, и мы выиграли первый сет. Но потом мастерство взяло верх. И Юра, обеспечивший победу себе и Наде в двух остальных сетах, провозгласил:

– Николай должен смыть горечь поражения. Как честный человек, он сегодня вечером обязан всех нас пригласить в бар и всем налить коньяку.

Я поднял руки вверх:

– Сдаюсь. Согласен.

– Но, – подала голос Надя, – мы девушки малопьющие. Мы пьем – и нам всё мало, мало и мало…

– Ничего, – Юра обнял Надю за талию, – мой друг Николай не так давно получил саму престижную в советском газетном мире премию – премию Союза журналистов СССР. И не всю её прогусарил. Он нальет нам сполна…

Мы условились встретиться сразу после ужина – в 21.00. В сей час мы с Юрой заняли столик в баре нашего Дома отдыха. Я не был уверен, что красны девицы к нам придут. Но они пришли – в роскошных юбках-блузках и с запахом прельстительных духов.

Я носил от стойки бара коньяк и кофе, Юра обрушивал на Веру и Надю остроты-анекдоты. Барышням было забавно. Но через час Юра с его юмором выдохся, и пришлось заговорить мне. О том, как с 22 лет я, самый молодой в СССР директор средней школы, остроумно ею руководил и как авантюрно тогда проводил отпуска в горах Памира, Тянь-Шаня, Алтая, Кавказа. Моим словесам обе барышни так же охотно внимали. Особенно синеглазая Вера. И тут объявили: 23.00 – бар закрывается.

– Предлагаю, – опять взялся верховодить крепко охмелевший Юра, – пойти к камышам на море. Там в это время несознательная молодая компания поет под гитару романсы: «Ямщик, не гони лошадей, мне некуда больше спешить, мне некого больше любить…»

– Романсы на море, – пролопотала Надя, – это великолепно.

– А я, – отозвалась Вера, – хочу послушать истории от Николая.

Она наклонилась ко мне и прошептала:

– А у тебя есть коньяк в номере?

Я положил ей руку на плечо:

– Как ему там не быть?

Юра и Надя двинулись к камышам, я и Вера поднялись на лифте в мой номер на седьмом этаже. Раздевались мы суматошно: всю-всю одежду сбросили на пол у кровати. И проснулись на следующий день лишь к полудню. Одновременно. Вера поправила свои густые соломенные волосы и резанула меня синим взглядом:

– А ты – кто?

– Я, Николай Михайлович, по главному статусу – директор школы.

– А почему я с тобой в постели?

– И куда только человеков не заносит нелегкая…

Вера села у стенки на кровати, прикрыв правой ладонью левую грудь:

– Угадываю твои пакостные мысли. Соблазнил скромную девушку и думаешь: «Какой я орел!»

Вера состроила мне кукиш:

– Вот тебе, вот, что я была жалкой пред тобой!

Она перевалилась через меня, покопалась в ворохе нашей одежды на полу, отыскала свою юбку, изъяла из ее кармана кошелек, набитый купюрами в пятьдесят рублей, и одной банкнотой помахала перед моим носом:

– Возьми полтинник, съезди на рынок и привези мне килограмм голубого инжира. Сдачи не надо.

Я прислонил благодетельницу к стене, подобрал с пола брюки с моим кошельком, взял из него десятирублевую бумажку и протянул ей:

– Такси до рынка и обратно – два рубля. Килограмм голубого инжира – полтора. Бери десятку и привези себе благородный фрукт сама. Сдачи не надо.

– Ага, товарищ директор школы, – в голосе Веры звякнул металл, – ты на грубость нарываешься, и тебе воздастся. Но сейчас я хочу под душ.

Минут через пять завернутую в полотенце Веру я усадил в кресло и деревянным гребнем расчесал ее мокрые волосы. Она не замурлыкала от удовольствия, но, надевая часы, заговорила уже миролюбиво:

– Коварный товарищ директор школы, завтрак я по твоей вине я успешно проспала. До обеда в столовой Дома писателей – далеко. А мне невмоготу хочется есть…

– На отвергнутые десять рублей, – я заметил, – ты можешь налопаться в двух шагах отсюда – в ресторане «Инкит».

– Нет, – Вера хлопнула ладонью журнальному столику, – «Инкит» – это банально. На шоссе меж Пицундой и Гаграми – кафе. А при нем – пруд. Там разводят форелей, и мой аппетит зовет меня к ним. Вместе с тобой.

Доводов против я не нашел. За проходной правдинского Дома отдыха мы поймали машину и прикатили к кафе у воды. Усатый джигит преподнес нам барахтающихся в сетке живых форелей:

– Каких экземпляров будем зажаривать?

Пока рыба готовилась, мы умяли овощные салаты, запивая их сухим красным вином. Под форель пришлось заказать еще бутылочку. И когда я эвакуировал Веру из кафе, ее покачивало.

Шоссе было пусто. Мы не остановились в ожидании попутной машины, а обнявшись, медленно поплелись в сторону Пицунды. И Вера вдруг слегка впилась ногтями мне в бок:

– Благородный кормилец, вон там, видишь – мандариновая роща? Если ты меня туда донесешь, то я сделаюсь нежной-нежной, и тебе это надолго запомнится.

Я подхватил Веру на руки. Пересек с ней шоссе и внес в сень рощи. Далее – ласки. Голыми нас разбудили – шум воды и прохлада спадавших на наши телеса брызг – в мандариновой роще включили орошение.

Вера сразу очухалась, вскочила и пустилась в пляс под сверкающими на солнце струями у деревьев. Когда я на первой попавшейся машине доставил ее с довольством на лице к Дому писателей, она пригласила меня в свой номер. В нем я чуть опешил: ну-ну, вот у Веры просторная гостиная со всей мыслимой мебелью и посудой, вот – с огромной кроватью спальня, превышающая по площади весь мой номер в правдинском Доме отдыха.

Вера переоделась. Сменила блузку на майку, длинную юбку – на короткую и приговорила:

– Всё, идем загорать на нудистский пляж.

Я, как недавно она мне, показал ей кукиш:

– Ищи другого спутника.

– Вы, товарищ лауреат-журналист, – Вера взлохматила мне волосы, – находитесь в плену устаревших представлений о благопристойности. Три года назад наряд милиции Пицунды, радея о нравственности, нагрянул на наш дикий пляж и велел всем нудистам погрузиться в автофургон. Среди них был и Юлиан Семенов – автор любимых народом киносценариев про «Семнадцать мгновений весны», про майора Вихря и полковников с генералами из главных милицейских контор и КГБ. Знаменитый писатель возмутился насилию:

– Как вы смеете?! Я – Юлиан Семенов.

– Ыды-ыды, Симон голозадый! – подтолкнул милиционер-абхаз Юлиана Семеновича в автофургон.

В отделении милиции при составлении протокола об административном задержании Семенов назвал фамилии министров МВД Абхазии и Грузии и потребовал связаться с ними. Громыхнул гром. Юлиана Семенова с почтительными извинениями на авто с мигалкой и сиреной возвратили в Дом писателей. И с тех пор пицундская милиция – на нудистский пляж ни ногой. Поэтому, туда, мой зайчик, ты спокойно можешь меня сопроводить. Никто тебя за это на партийном собрании в твоей «Правде» не взгреет.

– Вера, – злость меня вдруг разобрала, – по корням я крестьянин из лесов Брянщины, и никакой не зайчик. Мой товарищ – серый брянский волк. И в наших лесах не принято прилюдно показывать свои пиписки и глазеть на чужие.

– Ладно, – снова звякнула металлом в голосе Вера, – вольному воля, спасенному рай. Ты свободен. Можешь уматываться. А я жажду солнца. Много солнца и меня, наверное, Надя на нашем пляже заждалась.