Николай Анисин - От Сталина до Путина. Зигзаги истории Страница 39

– Ладно, – снова звякнула металлом в голосе Вера, – вольному воля, спасенному рай. Ты свободен. Можешь уматываться. А я жажду солнца. Много солнца и меня, наверное, Надя на нашем пляже заждалась.

Сыграть вечером с Юрой в теннис мне не пришлось. Он, как узнал я от него вечером в столовой, сутки почти провел с Надей. Сначала под луной на море, потом в ее номере и затем на нудистском пляже, где к ним присоединилась покинувшая меня Вера. Втроем они там за вином из бездонной Юриной сумки зависли до ужина.

Уминая с аппетитом котлету, Юра меня уведомил:

– Да, я с девчонками – и с Надей, и с Верой – договорился: они после 21.00 придут к нам в наш бар. Угощенье сегодня – за мной.

Согласие Веры на новую встречу я воспринял как ее извинение за отвешенную ею мне грубоватую фразу: «Можешь уматываться!» Но не тут-то было.

Они ступили в бар: Надя – веселая, Вера – надутая. Надя, поцеловав меня в щеку, опустилась на стул напротив, Вера с жестким блеском в глазах села рядом, не поворотив головы в мою сторону. Я, оказывается, был чем-то перед ней виноват.

Юра мигом доставил за наш столик стопки с коньяком, чашки с кофе и тостом разразился:

– Всего у нас у всех вдосталь, и надо лишь, чтоб иногда нам удача спадала с небес. Ура, вздрогнем!

Вера не выпила весь налитый коньяк, как сделали мы трое, а лишь чуть отпила из стопки:

– Я не буду здесь наклюкиваться. Меня тянет в бар курорта «Пицунда» – там музыка отличная. Поехали туда.

– Мысль правильная, – подала голос Надя.

– Я – за, – поднял руку Юра.

– А я – против, – вырвалось у меня.

Вера наконец-то почтила презренную мою личность своим взглядом:

– Ты недоволен нашей компанией?

Я задал ей встречный вопрос:

– Ты кто по профессии?

– Я – преподаватель Московской государственной консерватории.

– А вечная твоя профессия от рождения – руководитель. Я же по природе не пригоден исполнять взбалмошные начальственные установки. И вообще, мне сегодня после бара по душе – плавать в ночном море.

– Ну и плавай на здоровье.

Вера встала из-за стола и обратилась к Юре и Наде:

– Если вы – не со мной, я еду одна.

Они втроем уехали.

Утром я не обнаружил Юру с матрасом ни на правдинском, ни на писательском пляжах. Дрыхнул ли он после бурной ночи или уже жарился с Надей и Верой на пляже нудистском – оставалось гадать.

Отобедав, я вышел из столовой в холл и с удивлением углядел сидящую в одном из кресел Веру. Она поднялась и шагнула мне навстречу:

– Юра сказал, что у тебя сегодня последний день на курорте. Так?

– Да.

– А у нас с Надей еще понедельник, вторник, среда…

Вера взяла меня под руку и прильнула губами к моему уху:

– Есть идея. Поедем сейчас вместе на рынок в Пицунду и купим вкусной еды, хорошего вина и чачи. А вечером накроем стол в гостиной моего номера, позовем Надю с Юрой и отметим твой отъезд. Ты своим не в меру упрямством меня огорчал, но и было мне с тобой приятно. Поэтому нам надо расстаться по-доброму. Ну, согласись…

Я обнял Веру и тихонько похлопал ее пониже спины:

– Сударыня-руководитель, эта твоя директива не вызывает никаких возражений.

Мои проводы прошли весело.

Сразу по возвращению в Москву меня командировали в Элисту – на празднование 550-летия главной калмыцкой книги – «Джангара». Юбилей народного эпоса собрал калмыков со всего света. Всё на юбилее было любопытно, и события-разговоры пролетевшего отпуска мне вспоминались очень редко.

Празднование в честь «Джангара» закончилось, а срок моей командировки не истёк. Этому очень обрадовался мой былой яростный соперник в шахматах Араша Годжуров. Некогда мы обитали с ним на одном этаже в общежитии МГУ, а теперь он жил в пригороде Элисты.

Доставив меня из гостиницы в свою усадьбу, Араша постановил:

– Ты, Николай, не имеешь права не погостить у друга. Выделяю тебе – отдельный домик. Днями, пока я сделки кручу на бирже, сиди в одиночестве и пиши. Вечерами мы, как в доброе старое время, сойдемся на поле брани – за доской шахматной. Угощать тебя моя жена будет простой калмыцкой едой – черной икрой от контрабандистов с Волги, легальной свежей дичью и парной бараниной из наших степей.

О житье у Араши мне жалеть не пришлось.

Из Элисты в воскресенье я прилетел с готовой статьей. В понедельник пришел в редакцию «Правды» и перво-наперво занес мой рукописный текст в бюро машинисток. Потом поднялся в свой кабинет и принялся разбирать почту.

Спустя часик затрещал телефон. В трубке – молодой женский голос. Незнакомый вроде бы голос:

– Мне бы Николая Михайловича?

– Он вам уже внимает.

– Привет товарищу серого брянского волка. Привет морально устойчивому крестьянину. Привет от бесстыжей московской мещанки-нудистки.

Вера уведомила, что ей в последние дни в Пицунде было скучновато без моих россказней. И заявила в духе истинно природной руководительницы::

– В память о мандариновой роще ты должен пригласить меня сегодня в свое логово.

Родился пароль – «мандариновая роща». Вера снова назвала его мне по телефону через неделю. И снова – через неделю.

В очередной понедельник пароль меня на рабочем телефоне не застиг. Но спустя три дня, когда я дописывал новую статью на своей кухне, Вера объявилась в моей домашней телефонной трубке:

– Николай Михайлович, помнишь песню – «Миленький ты мой, возьми меня с собой…»

– Помню.

– А я эту песню сейчас кощунственно исковеркаю – «Миленький ты мой, приди ко мне домой…» Мы с Надей, прогуливаясь по Тверскому бульвару, попали без зонтов под дождь. Пока добежали до моего подъезда – промокли насквозь. С Надей ничего не случилось, а на меня навалились – жуткие сопли и кашель. От них я уже избавилась, но на улицу выходить пока не рискую. А слабо тебе, крестьянину, утешить сейчас визитом хворую мещанку?

Широкий холл подъезда монументального дома на улице Алексея Толстого охранял вахтер. Он был уведомлен о моем появлении и указал путь к лифтам. На седьмом этаже укутанная в бархатный халат Вера открыла дверь квартиры и за порогом чмокнула меня в губы. Я протянул ей авоську с фруктами, скинул кроссовки, влез в тапки, и она спросила:

– Где будем пить глинтвейн – здесь, в прихожей, на кухне, в гостиной?

Я оглядел блестящую паркетом прихожую – квадратную комнату с роялем, стеллажами книг и четырьмя креслами в коже вокруг расписного журнального столика. С левой стороны прихожей через открытую дверь открывался вид на два ряда высоченных стульев вдоль обеденного стола и холодильник. С правой – через такую же дверь – вид на спинку дивана, телевизор и видеомагнитофон. Сообразив, где кухня и гостиная, я прикоснулся к плечу Веры:

– Хворая мещанка, место крестьянина без недугов – в людской. Неси свой глинтвейн в прихожую.

Горячее сухое вино за столиком мы пили, сидя в креслах, из внушительных глиняных фужеров.

– Мне, чуть еще болезной, – Вера сжала полы халата на шее, – ой, как полезно потреблять с тобой подогретые плоды виноградной лозы. Но глянь: напротив входной деревянной двери в квартиру – дверь стеклянная. За ней между ванной и туалетом – две спальные комнаты. Одна – мамина, другая – твоей слушательницы. И если ты немедленно согласишься на экскурсию в мою спальню, то окончательно избавишь меня от хвори.

Экскурсия затянулась не на один час. И завершилась очень для меня неожиданно. Очнувшись от полудремы, Вера, взглянула на часы и, как ужаленная, вскочила с кровати. Она накинула халат и забарабанила кулачками по животу моему:

– Вставай-вставай, скоро мама придет.

Я оделся. Вышел в прихожую. Опустился в кресло. Взял еще наполовину полный глиняный фужер. Но вихрем подлетела ко мне Вера:

– Все-все, пойдем к лифтам.

– Погоди. Дай вино допить.

– Нет-нет, – затормошила меня Вера. – Мама может появиться с минуты на минуту, а мне тебя неудобно ей показать. Увидит она одежонку твою скверную, прическу безвкусную – сильно за меня огорчится. А нервы мамы, мечтающей, что я возьму в мужья франта Леню, надо беречь. Пойдем…

Через три дня, в понедельник, Вера снова назвала по телефону пароль – «мандариновая роща». И опять в сумерки позвонила в дверь моей квартиры. То, что ей неудобно меня маме показать, я воспринял без всякой обиды. Ее честное признание – нисколько мне не было противно.

До середины осени наш пароль действовал. Раз в неделю – обыкновенно, по понедельникам. Вера никогда не спрашивала: есть ли у меня еще подружки? Я не интересовался ее амуральными забавами. Наши отношения, по моему разумению, точно передавались в словах популярной тогда песни:

Вот и встретились два одиночества,Развели у дороги костер.А костру разгораться не хочется.Вот и весь, вот и весь разговор.

От ее врожденного одиночества Вера просила встреч со мной, я от такого же своего одиночества – на них соглашался. Порознь нам было скучно, вместе – тесно.