Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6522 ( № 34 2015) Страница 4

«Есть ли что-либо прекраснее этого?» – вопрошает юный сталини… пардон, бонапартист.

И ему находят, что ответить: «Быть свободным».

Да, это очень сладкое слово – свобода. Если она влечёт за собой какое-то новое величие. Но если быть свободным означает быть заурядным, то сладость эта быстро скисает, а затем и вовсе превращается в горечь.

С нами так и случилось. Мы сами пожелали быть «нормальной», то есть ординарной страной, – вернее даже, не просто ординарной, а второразрядной копией стран отнюдь не «нормальных», но эталонных. Что, по-видимому, несовместимо с жизнью. И отдельные-то люди впадут в тоску, если не будут чувствовать себя хоть в чём-то необыкновенными, а народы, видимо, просто не выживут, если не будут творить хотя бы что-то небывалое в науке, в технике, в искусстве – да хоть в спорте. Не будет побед в мирных делах – потребуются победы в военных, и сталинская легенда – это инкарнация легенды наполеоновской, сосредоточивающей в себе томление по подвигам.

Мы столько лет твердили, что счастье маленького человека – единственная цель и оправдание всего земного, а затем клеймили его быдлом за то, что он с какого-то перепугу льнёт не к маленькому, но к огромному… Ибо маленькое, пусть и гуманное, не защищает от ощущения мизерности и бренности, от них защищает только великое. И величие войны можно заслонить лишь величием мира. Если гуманизм откажется от всего грандиозного, от всего героического, он без боя обеспечит вечную славу грандиозному злу.

В 60-х пафос победы над врагом начал было конвертироваться в пафос победы над природой – полёт Гагарина с этой точки зрения был воистину звёздным проектом, но как-то очень быстро всё было свёрнуто в состязание по таким параметрам потребления, по которым ни догнать, ни тем более перегнать было невозможно. Зато создавать небывалое мы вовсе перестали. А потом ещё и утвердились, что это и не нужно – главное ВВП, монетизация, курс рубля…

Однако попранный романтизм начал снова искать применений в военной сфере, тогда как, скажем, наука никаких чрезмерных жертв сегодня не требует. Нам достаточно отказаться от некоторой части банального, чтобы обрести шанс на небывалое. А именно прорывы в небывалое суть лучшая защита человека от чувства собственной мизерности, являющегося главной причиной самоубийств, алкоголизма, наркомании, немотивированной преступности, религиозного фанатизма, национализма…

Именно достижения науки хотя бы изредка позволяют человеку ощущать себя великаном, как писали когда-то далеко не в самых плохих советских книжках для детей.

А ведь в душе-то мы всегда остаёмся детьми. То есть романтиками.

Теги: общество , мнение , самосознание

Катынский тупик

Польской стороне давно передали материалы о расстреле польских офицеров в Катыни, но и после этого Варшава остаётся и необъективной, и недоговороспособной

Фото: РИА «Новости»

Вопрос о виновниках гибели польских вое­н­­­­­­­­­но­­­­­­пле­нных в Катыни (точнее, в урочище Козьи Горы) обсуждается более 70 лет. Не раз обращалась к этой теме и «ЛГ». Есть и официальные оценки властей. Но остаётся немало тёмных мест. Своим видением ситуации делится профессор Московского государственного лингвистического университета (МГЛУ), доктор исторических наук Алексей ПЛОТНИКОВ.

– Алексей Юрьевич, какой была общая численность польских военнопленных?

– Есть несколько источников, между ними имеются расхождения. В плен к немцам в 1939 году, по разным оценкам, попало 450–480 тысяч польских военных. В СССР их оказалось 120–150 тысяч. Приводимые рядом специалистов – прежде всего польских – данные об интернировании 180 или даже 220–250 тысяч поляков документально не подтверждаются. Следует подчеркнуть, что сначала эти люди – с правовой точки зрения – находились на положении интернированных. Это объясняется тем, что войны между Советским Союзом и Польшей не было. Но после того как 18 декабря 1939 года польское правительство в изгнании объявило Советскому Союзу войну (так называемая Анжерская декларация) из-за передачи Литве Вильно и Виленской области, интернированные автоматически превратились в военнопленных. Иными словами, юридически, а вслед за тем и фактически военнопленными их сделало собственное эмигрантское правительство.

– Как складывались их судьбы?

– По-разному. Уроженцы Западной Украины и Западной Белоруссии рядового и сержантского состава были отпущены по домам ещё до того, как эмигрантское правительство объявило войну СССР. Сколько их было, точно неизвестно. Затем СССР и Германия заключили соглашение, по которому все военнопленные, призывавшиеся в польскую армию с территории, отошедшей СССР, но взятые в плен немцами, передавались Советскому Союзу, и наоборот. В результате обмена в октябре и ноябре 1939 года СССР было передано около 25 тысяч военнопленных – граждан бывшей Польши, уроженцев территорий, отошедших Советскому Союзу, а Германии – более 40 тысяч. Большую их часть, рядовых и сержантов, распустили по домам. Офицеров не отпускали. Задерживались также сотрудники пограничной службы, полицейских и карательных структур – те, кто подозревался в причастности к диверсионной и шпионской деятельности против СССР. Ведь в 1920–1930-е годы польская разведка была весьма активна в западных областях Советского Союза.

К началу 1940 года в СССР оставалось не более 30 тысяч польских военнопленных. Из них примерно 10 тысяч – офицеры. Они были распределены по специально созданным лагерям. В Козельском лагере (в 1940 году – Западная, ныне Калужская область) находилось 4500 польских военнопленных, в Осташковском (Калининская, ныне Тверская область) – 6300, и 3800 – в Старобельском лагере (Ворошиловградская, ныне Луганская область). При этом пленные офицеры содержались в основном в Старобельском и Козельском лагерях. Осташковский был преимущественно «солдатским», офицеров – не более 400 человек. Часть поляков была в лагерях в Западной Белоруссии и Западной Украине. Это исходные цифры.

– 30 июля 1941 года Кремль и правительство Сикорского подписали политическое соглашение и дополнительный протокол к нему. Он преду­сматривал предоставление амнистии всем польским военнопленным. Таковых якобы оказалось 391 545 человек. Как это соотносится с приведёнными вами цифрами?

– Действительно, под амнистию в августе 1941 года попало около 390 тысяч поляков. Здесь нет противоречия, поскольку наряду с военнопленными в 1939–1940 годах интернировались и гражданские лица. Это отдельная тема. Мы же говорим о военнопленных – бывших польских военнослужащих Войска Польского.

– Где и сколько, кроме Катыни, в годы Великой Отечественной войны расстреливали польских военнопленных?

– Точно вряд ли кто-то назовёт. Хотя бы потому, что часть архивных документов до сих пор засекречена. Скажу лишь о двух захоронениях неподалёку от Катыни (Козьих Гор). Первое находилось в Серебрянке (Дубровенке) недалеко от Красного Бора, второе – пока документально не подтверждённое – к западу от посёлка Катынь. Информация о нём содержится в воспоминаниях дочери одного из погибших поляков Щирадловской-Пецы.

– Ваши оппоненты утверждают, что польских военнопленных в Катыни расстреляли по приказу Сталина. Почему вы с ними не согласны?

– Сторонники польской (честнее будет сказать – геббельсовской) версии не объясняют, а игнорируют или откровенно замалчивают неудобные для себя факты.

Перечислю основные из них. Прежде всего доказано: на месте расстрела нашли гильзы немецкого производства калибра 6,35 и 7,65 мм (фирмы GECO, а также RWS). Это свидетельствует, что поляки убиты из немецких пистолетов. На вооружении Красной армии и войск НКВД оружия таких калибров не было. Попытки польской стороны доказать закупку в Германии специально для расстрела военнопленных поляков таких пистолетов несостоятельны. В органах НКВД использовалось своё штатное оружие. Это наганы, а у офицеров – пистолеты ТТ. Оба – калибра 7,62 мм.

Кроме того, и это также задокументировано, руки у части расстрелянных были связаны бумажным шпагатом. В СССР такой тогда не производился, зато его выпускали в Европе, в том числе в Германии.

Ещё один немаловажный факт: документы о приведении приговора в исполнение в архивах не обнаружены, равно как не обнаружен и сам приговор о расстреле, без которого никакой расстрел в принципе невозможен.

Наконец, на отдельных трупах были найдены документы. Причём и немцами в ходе эксгумации в феврале-мае 1943 года, и комиссией Бурденко в 1944 году: удостоверения офицеров, паспорта, другие удостоверения личности. Это также говорит о непричастности СССР к расстрелу. НКВД не оставил бы таких улик – категорически запрещалось соответствующей инструкцией. Не осталось бы и газет, напечатанных именно весной 1940 года, а они были «найдены» немцами в местах захоронения в большом количестве.