Иоахим Гофман - Сталинская истребительная война (1941-1945 годы) Страница 40

Советский Союз, который, якобы, решил судьбу даже Праги, Парижа и Рима, отныне стал в сознании народов, согласно словам Эренбурга от 10 января 1946 г., «не только географическим, политическим, но и нравственным понятием», то есть, иными словами, в результате военных побед он стал примером для всех государств, из чего он сам затем сделал вывод, что вправе, со своей стороны, и вмешиваться в дела других стран. Сталин не думает «нападать на другие страны», он думает о том, чтобы «создать новый мир», писал Эренбург 8 февраля 1942 г. Теперь, поскольку победа была завоевана, Сталин мог начать реализовать свои мечты о «новом мире», «новой Европе», Европе, в которой, как тотчас пояснил Эренбург, будут ликвидированы все «микробы фашизма». А кто были «микробы фашизма»? «Фашистами» отныне считались не только немцы, сторонники Гитлера, но и все те, кто по самым разным мотивам противостоял планам Советов относительно господства и большевизации, все те, кто воспринимал понятия о «правлении, реформе и прогрессе» иначе, чем коммунисты, прежде всего ненавистная буржуазия всех оттенков, сторонники правового государства на основе западной традиции, весь «духовный осадок порядочных с виду людей». Сталин указал политическую цель, Эренбург и ему подобные принялись пропагандировать ее в привычной манере.

Через несколько дней после безоговорочной капитуляции германского Вермахта, 17 мая 1945 г., Ермашев писал: «Крах гитлеровского Рейха не освобождает человечество автоматически от всех тех опасностей, которыми могут угрожать миру темные силы фашизма и реакции» — слова, указывающие путь в будущее и ни в коей мере не малосущественные. Ведь здесь оглашалось важное стремление советского руководства, а именно настоятельное желание увидеть «фашистских преступников», «военных преступников» наказанными строжайшим образом. Организацией международного показательного процесса по испытанным образцам, при ведущем участии Советского Союза должно было быть достигнуто устрашающее воздействие на все силы «реакции», провоглашенные «последователями Гитлера и Муссолини», то есть на потенциальных противников сталинистских претензий на господство.

Уже упомянутый историк профессор Тарле 8 февраля 1945 г. мотивировал претензии Сталина на право формировать «будущее миролюбивых и свободолюбивых народов» мнимым опытом прошлого и изложил их вызывающим языком в следующих словах: «Однако великая роль советского народа не исчерпывается тем, что он освобождает человечество от смертоносного немецкого кошмара. Пятая колонна, временно загнанная в подполье, еще живет на свете. Нацисты и полунацисты все еще существуют и готовятся вновь взяться за работу, которой они так долго и успешно занимались в Европе и за ее пределами. В грядущие годы европейские — и не только европейские — демократии окажутся перед необходимостью очень, очень экстренной борьбы, ведь у фашизма нет ни малейшего намерения уходить… Однако здесь он вновь натолкнется на то же непреодолимое препятствие — Советский Союз, советский народ. Победа Советского Союза в Великой Отечественной войне создает твердую основу для торжества мировой демократии. Бессмертная заслуга сталинской стратегии и бойцов Красной Армии состоит в том, что они спасли мировую цивилизацию. Те, кто понимают, что борьба за свободу и демократию должна быть продолжена и после поражения гитлеровской военной машины, вплоть до полного морального и политического разгрома фашизма, с глубоким доверием смотрят на СССР».

Едва ли экспансионистские планы Сталина нуждались в более ясном изложении. Здесь имелось в виду продолжение агрессий, которые начались пактом с Гитлером 23 августа 1939 г. и теперь в третий раз приобретали иную форму. «Как вытекает из многочисленных заявлений Сталина, — с однозначной ясностью пишет Стефэн Куртуа, издатель «Черной книги коммунизма», — его твердая воля и его идея состояли в том, чтобы продвинуться до Атлантического океана. Сталин уже в 1947 г. сказал Морису Торезу, тогдашнему генеральному секретарю ФКП, что он бы еще охотнее увидел Красную Армию в Париже, нежели в Берлине.» Тем самым находит блестящее подтверждение вывод, сделанный в 1985 г. профессором Эрнстом Топичем в его книге «Сталинская война» (Stalins Krieg). Однако продвижение до Атлантики всегда означало и установление ленинско-сталинской системы власти. Ведь тот, «кто оккупирует территорию, тот навязывает ей свою собственную социальную систему, — открыл Сталин Джиласу, доверенному лицу Тито и партизанскому вождю, в 1945 г. — Каждый навязывает свою собственную систему настолько далеко, насколько может продвинуться его армия. По-другому и быть не может.» Вторжение англо-американских экспедиционных сил в 1944 г. поначалу пресекло амбиции Сталина. Однако лозунг борьбы против «фашизма», являющийся для активистов и духовных пособников «социализма» актуальным вплоть до наших дней, следует воспринимать так, как его понимали Советы: в смысле пропагандистской подготовки к расширению власти, от которого они никогда не отказывались. Итак, тот, кто противостоит агрессивным планам советского империализма, является, согласно этому определению, именно «фашистом» или «нацистом», для борьбы с которым годится любое средство. Сталинское понятие фашизма пережило даже Советский Союз и находит, к примеру, сегодня в ФРГ всеобщее применение в роли клеветнического термина, направленного против политически инакомыслящих. И тому, кто, скажем, захотел бы здесь в стране использовать боевое большевистское слово «антифашизм» иначе, чем сталинисты, их апологеты и наследники, больше не следует удивляться соответствующим репрессиям.

Правда, в реальности влияние советской пропаганды стало выходить за пределы территорий, оккупированных Красной Армией, уже весной 1945 г. Едва ли кто-то понял это яснее, чем Уинстон Черчилль, который в своей знаменитой фултонской речи в марте 1946 г. предостерегающе указал на то, что «далеко от России действует пятая колонна коммунизма», представляющая «растущую угрозу» для мира и всей «христианской цивилизации».

Глава 7.

Ответственность и ответственные.

Зверства с обеих сторон.

Весомый аргумент в советской военной пропаганде представляли собой зверства, действительно или только якобы совершенные с немецкой стороны. Выдвигался растущий поток обвинений, оправданных и неоправданных. Чтобы установить должный масштаб, их следует рассмотреть на фоне гигантских советских преступлений против человечества. Так, нужно отделить зерна от плевел, расследовать на выделяющихся примерах оправданность советских обвинений и изучить, какие политические намерения скрывались за пропагандистской кампанией. Ведь прежде чем немцы могли совершить в Советском Союзе или на аннексированных им территориях хотя бы одно злодеяние, большевики, со своей стороны, уже уничтожили миллионы и миллионы невинных людей. Террор, как постоянное учреждение советской системы власти, вступил в действие сразу же после Октябрьской революции и имел целью не только социальную, но во многих случаях и физическую ликвидацию целых классов, искоренение дворянства, духовенства, буржуазии, а также сторонников небольшевистских социалистических партий — меньшевиков и эсеров, не говоря уже о сторонниках таких буржуазных партий, как, например, презренные конституционные демократы («кадеты»). «Рабочие, — сказано в партийном органе «Правда» 31 августа 1918 г., — настал час уничтожения буржуазии.» Лозунг был претворен в жизнь, и нарком внутренних дел Петровский призвал в государственном органе «Известия» 4 сентября 1918 г. «при малейшем сопротивлении… производить массовые казни… При введении массового террора не должны быть терпимы никакая слабость и никакое колебание». Лацис, шеф[?] ЧК, 1 ноября 1918 г. дал своему аппарату указание уничтожить «буржуазию как класс». Беспощадная классовая борьба против целых частей населения и профессиональных сословий, как подчеркивает и Николас Верт (Werth) в «Черной книге коммунизма», приобрела черты геноцида. Ведь начавшееся в 1920 г. искоренение казачества (расказачивание), как и начатое позднее искоренение крестьянства (раскулачивание), по своей целевой направленности и осуществлению соответствовали определению геноцида.

Еще через годы после переворота, 19 марта 1922 г., Ленин в секретном письме, направленном Молотову и предназначенном только для членов Политбюро, заявлял: «Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удается нам по этому поводу расстрелять, тем лучше». В своей вышедшей в 1930 г. книге «После войны» Уинстон Черчилль сослался на статистическое исследование профессора Заролеа (Sarolea), согласно которому большевистские «диктаторы» только до 1924 г. убили: «28 епископов, 1219 священников, 6000 профессоров и преподавателей, 9000 докторов, 12 950 помещиков, 54 000 офицеров, 70 000 полицейских, 193 290 рабочих, 260 000 солдат, 355 250 представителей интеллигенции и предпринимателей, 815 000 крестьян». «Эти цифры, — пишет Черчилль, — подтверждены м-ром Герншоу (Hearnshaw) из Королевского колледжа в Лондоне в его блестящем введении к книге «Обзор социализма» (A Survey of Socialism). Они, разумеется, не учитывают огромных потерь русского населения в человеческих жизнях, которые погибли в результате голода.»