Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты Страница 41

Из-за портьеры появляется Симонэ.

— Мозесу совсем плохо, Глебски, — произносит он хрипло. — Он задыхается. Похоже, больше часа не выдержит… Отдайте ему чемодан, Глебски! Вы его загубите, и это будет скотский поступок…

Глебски вскидывается.

— Вот как? Скотский? Воображаю, как вы будете петь, если мы выберемся из этой каши… «Несмотря на все мои усилив мне не удалось перебороть скотское тупоумие полицейского чиновника…»

— А как будете петь вы? — орет Симонэ. — Чего вы всем эти добиваетесь? Лишнюю бляху на мундир захотелось? За непреклонность или как там это у вас… Глебски вдруг усмехается, говорит почти спокойно:

— Нет, Симонэ. Не в этом дело, хотя лишняя бляха бедному полицейскому не помешала бы. Но тут важнее. Я не эксперт, Симонэ. Я — полицейский чиновник. Вы ни черта не понимаете в законах, Симонэ. Вы воображаете, что существуют одни законы для людей, а другие — для вурдалаков и пришельцев. Мозес — бандит в глазах закона. Моя обязанность — предать его суду, будь он хоть сто раз пришелец… И еще одно, Симонэ…

Глебски подходит к Симонэ вплотную, носом к носу.

— Он сам сказал, что он — наблюдатель. А что он у нас, собственно, наблюдал? Что ему у нас надо было? Кто поручится, что он не шпион, не соглядатай, не диверсант из другого мира, который готовит вторжение… Вы поручитесь? Так вашему ручательству грош цена, господин физик! Потому что вам ведь и в голову вашу не пришло поразмыслить, в чем ваш долг землянина состоит, вы же только стоите и слюни распускаете!..

— Глебски… — бормочет Симонэ. — Погодите, Глебски…

— А, подите вы…

Слышится торопливый топот быстрых ног. Все оборачиваются. По лестнице в холл сбегает Брюн.

— Вертолет! — взволнованно кричит она. — Летит! Глебски, за ним Симонэ и госпожа Сневар бросаются к окну. Вдали над снежной равниной, на фоне мутно-сизых иззубренных скал, совсем невысоко медленно летит вертолет.

— Так, — произносит Глебски сквозь зубы. — Пожаловал… Ну, теперь держитесь, друзья мои! — Он поворачивается к госпоже Сневар. — Кайса, подвал у тебя прочный?

— Прочный, Петер, — отзывается она. — Кирпич, цемент…

— Ладно… Симонэ, стрелять умеете?

— Умею… — нехотя отвечает Симонэ.

— Возьмите у Кайсы винтовку… Кайса, Брюн, берите пулемет и ленты, тащите на крышу, в павильончик… и сидеть там тихо! Не дышать и не шевелиться! Быстро!

Госпожа Сневар и Брюн подхватывают пулемет и ленты и несут к лестнице. А по лестнице, навстречу им, спускается элегантный и прилизанный дю Барнстокр.

— Господа! — провозглашает он. — Кажется, летит вертолет, клянусь честью, я услышал шум винтов, а затем выглянул в окно и увидел… — Он поспешно сторонится, пропуская госпожу Сневар и Брюн. — Господа! — испуганно блеет он. — Что здесь происходит?

— На нас напали, дю Барнстокр, — торопливо поясняет Глебски. — Сядьте пока там, у бара, и не путайтесь под ногами…

Дю Барнстокр отходит к бару, недоумевающе-испуганно бормочет:

— Напали? Вот странно… Ничего не понимаю… Симонэ хватает инспектора за рукав:

— Глебски! — рычит он. — Остался последний шанс, Глебски! Отдайте чемодан! Нам самим не справиться с этими мерзавцами! А с чемоданом он и нам поможет, и сам спасется…

Глебски смотрит ему в лицо с язвительной насмешкой.

— Вот как? Мы собираемся взять в союзники чудовищ из другого мира? Нет, Симонэ, не выйдет! Чемпион, конечно, мерзавец, убийца, фашист, но все-таки он плоть от плоти нашей, мы сами породили и расплодили таких вот Чемпионов, и мы сами должны драться с ними, истреблять их… И хватит об этом!

Гул вертолетных винтов приближается. В окно видно, как черная кургузая машина, слегка покачиваясь, зависает в воздухе шагах в пятидесяти от отеля и начинает медленно опускаться. Снежный вихрь взвивается непроницаемой пеленой и скрывает ее. Затем гул начинает медленно стихать.

Глебски достает пистолет и разбивает оконное стекло.

— Встаньте на колено под подоконником, — говорит он Симонэ, — и держите на прицеле тех, кто выйдет из машины. Я пошел.

С пистолетом в опущенной руке он толкает входную дверь и выходит на крыльцо. Снежная пелена уже опала, вертолет неподвижно стоит прямо перед крыльцом шагах в пятидесяти. Открывается дверца, падает легкий трап, и на снег спускаются трое. Увязая по колено, они направляются к отелю. Впереди — плотный тип в щегольской куртке, опушенной мехом по воротнику, рукавам и бортам, в клетчатой кепочке, в клетчатых же бриджах и крагах, в кожаных коричневых перчатках, с округлой нагловатой физиономией, под носом усики а-ля фюрер, на низкий лоб из-под козырька кепочки свисает светлая челка. По обе стороны от него и на шаг позади двое мрачных громил в одинаковых белых комбинезонах с капюшонами, с короткими автоматами под мышкой.

— Стой, Чемпион! — зычным голосом произносит Глебски. — Ни шагу дальше![15]

Предводитель с усиками останавливается и, не оборачиваясь, делает знак рукой. Двое телохранителей останавливаются тоже, выжидательно приподняв стволы автоматов.

— В чем дело? — осведомляется предводитель. — Кто вы такой?

— Полицейский инспектор Глебски. И имейте в виду, вы все под прицелом, так что прошу без дурацких шуток.

Холодные глаза предводителя неторопливо оглядывают инспектора, затем взгляд его скользит по фасаду отеля.

— Понятно, — произносит он. — Боюсь, мой друг Филин попался.

— Да. Филин попался и сидит под замком.

— Бедняга. И он, конечно, все вам разболтал, инспектор…

— Всё как на духу.

— Он всегда был слаб на язык, бедняга Филин… Впрочем, это даже кстати. Как вы понимаете, я прилетел за Вельзевулом.

— Понимаю.

— Прошу передать мне старика Вельзевула, и мы разойдемся полюбовно.

— Не получится.

— Инспектор, мне некогда.

— Чемпион, поворачивай оглобли.

— Инспектор, мы только что пролетали над завалом. Его прокопают не раньше чем через сутки. Но я не хочу рисковать. Вельзевул мне нужен немедленно.

— Пустой разговор, Чемпион.

— Ну, что ж… Пеняйте на себя. — Предводитель повышает голос, он почти кричит: — Всем, кто находится в этой богадельне! Слушайте меня внимательно! Сейчас мы поднимемся в воздух и сделаем полный круг над долиной. Затем мы вернемся Рекомендую всем выйти на снег и ожидать нас, потому что вернувшись, мы прежде всего сбросим на вашу богадельни бочку с напалмом! Полагаю, все меня слышали! Вельзевул прежде всего это касается тебя! Жизнь всех остальных дураков будет на твоей совести!

Предводитель поворачивается и неторопливо идет обратно к вертолету. Глебски стоит и глядит, как они один за другим поднимаются в кабину. Втягивается трап.

— А чтобы вы не подумали, что мы шутим, — кричит из кабины предводитель, — получите аванс!

Бухает выстрел из базуки. Глебски инстинктивно пригибается. Снаряд ударяет в крышу над его головой. Грохот взрыв; горящие обломки и кирпичные осколки разлетаются в стороны. Из вертолета слышится грубый хохот, затем винты начинают вращаться, нарастает гул, вновь поднимается снежна пелена, и вот уже, поднявшись над нею, вертолет косо уходит прочь, скользя невысоко над долиной.

Отряхивая с плеч кирпичную крошку, Глебски возвращается в холл. Симонэ, опираясь на винтовку, поднимается на ноги у окна. Дю Барнстокр сидит возле стойки бара на корточках, прикрывая голову руками. И слышится приглушенный вой Хинкуса: «Выпустите меня! Выпустите! Я не хочу гореть! Откройте!»

— Всех в подвал, — хрипло говорит Глебски. — Дю Барнстокра, женщин, Хинкуса — всех!

— Неужели у этих мерзавцев и напалм есть? — бормочет Симонэ.

— Всё у них есть… — нетерпеливо произносит Глебски. — Вы знаете, где подвал?

— Знаю…

— Вот вам ключ… — Глебски роется в кармане, бормоча ругательства, достает ключ, протягивает Симонэ. — Выпусти этого дурака, отведите… А я приведу Мозеса… Симонэ хватает ключи и устремляется за одну портьеру, а Глебски идет за другую. Он входит в номер Мозеса.

— Мозес, — угрюмо произносит он. — Слушайте, Мозес… Он замолкает, вглядываясь. Мозес по-прежнему в страшно неудобной позе лежит на диване. Запухшие веки его сомкнуты, рот жутковато сполз на сторону. Едва слышно он сипит:

— Всё… Конец… Потом, когда-нибудь… еще… когда-нибудь…

И на глазах у пораженного Глебски происходит нечто странное, страшное, поразительное. Грузная фигура Мозеса начинает таять. Она уменьшается в объеме, уплощается, теряет очертания. И вот уже лежит на диване большая смятая тряпка вместо старомодного костюма, торчат из нее сморщенные тряпки вместо рук, и жутко желтеет смятая тряпка с пустыми дырами на месте глаз и рта там, где только что было лицо. И отдельно от всего валяются на полу пустые ботинки.