Михаил Горбачев - Декабрь-91; Моя позиция Страница 43

Я хочу сказать, что развитие философии перестройки, политики перестройки прошло через ряд этапов. Это был мучительный и сложный процесс. Приходится ломать себя. Ведь прежде всего перестройка -- это революция умов. Все остальное -- это вторично.

Все мы были детьми своего времени, сформировались в командно-административной системе, в атмосфере, в которой жило общество. И мы были частью этого общества. Да, делая свой выбор, мы были за перемены, мы были недовольны существовавшими порядками, не хотели мириться с безобразиями, творившимися под прикрытием социалистических лозунгов. И тем не менее на всех наших инициативах и методах действий сказывались привычки, выработанные нашим прошлым опытом. Все приходилось делать с оглядкой на идеологические догмы и на возможную реакцию партии. А как партии следят за своими вождями? За каждым словом!

Однако, повторяю, принципиальный выбор был сделан. На избранном пути были неудачные попытки. Была поначалу и недооценка того, с каким обществом и с каким наследием прошлого мы встретились.

По мере того как силы старого осознавали, что им грозит, стало нарастать сопротивление и в обществе развернулась настоящая ожесточенная схватка. Политическая схватка. И только расширение демократии и утверждение гласности все же позволили нам в самых сложных условиях накапливать, наращивать потенциал демократии и тем самым создавать защитные механизмы для проведения нового политического курса, для перестройки. И делать перемены необратимыми.

В конечном счете мы и теоретически, и в реальной жизни пришли к пониманию того, что свобода, которую мы хотели дать народу, обществу, предполагает правовое государство, разделение властей, свободу слова и вероисповеданий, признание инакомыслия, многопартийность, подлинную выборность органов власти, многообразие форм собственности, включая частную, рыночные отношения и отказ от унитарности многонационального государства.

В свою очередь, возникло понимание и того, что внутри страны мы ничего не добьемся без коренного изменения отношений с внешним миром. Отсюда -новое политическое мышление, новые подходы во внешней политике, основанные на общечеловеческих ценностях, на признании взаимозависимости всех частей цивилизованного мира, на понимании жизненной необходимости прекратить гонку вооружений, покончить с "холодной войной". И еще. Наше общество, если соотносить военные расходы с валовым национальным продуктом, оказалось одним из самых милитаризованных среди развитых государств. Это деформировало не только нашу экономику, лишило ее жизненных соков, возможностей для решения социальных проблем, но это деформировало и наше сознание. Мы должны были покончить с гнетом милитаризма в нашей стране.

Я думаю, одна эта инвентаризация проблем, задач, которые сразу встали перед нами, показывает, каков должен был быть масштаб перемен и какова степень ответственности тех, кто решился пойти на их осуществление. Можно было себе заранее представить, что нас ждут тяжелые испытания.

Переломным в ходе всех развернувшихся процессов оказался год 1988-й. Именно в этом году мы приступили к глубокой реформе политической системы.

До этого мы пробовали проводить частичные реформы в аграрном секторе, в машиностроении. Мы пробовали ввести в ряде министерств новые принципы хозяйствования, дать предприятиям больше самостоятельности. Все эти пробы, все эти частные подходы ничего не давали. Все упиралось в политическую систему, ядром которой являлась партия. Партия -- государство. Поэтому и нужна была политическая реформа.

Я специально говорю сейчас об этом потому, что идет слишком много споров: надо ли было так раскручивать демократию в стране? Надо ли было начинать политическую реформу, не реформировав экономику? Да, надо было, потому что все попытки реформировать экономику и все остальное общество без политической реформы, без снятия монополии партии на власть не давали результатов.

Уже в 1988 году перестройка начала буксовать. Все хорошие лозунги, и хорошая политика, и аплодисменты, приветствовавшие эту политику, -- все это было, но все оставалось на месте, ничего не менялось. Поэтому нужно было подкрепить решительность тех, кто наверху пошел на реформы. Через развертывание демократии, через проведение политической реформы, через новые свободные выборы нужно было вводить новые силы. Поддержать революцию сверху революцией снизу. Вот объяснение процессов, через которые мы прошли в 1988--1989 годах.

Иногда нам ставят в пример Пиночета, который, используя диктаторские возможности, провел реформы. Нам говорят, в Китае крепко держат власть в руках партии и тем не менее двигают реформу. У меня нет возможностей читать курс лекций на этот счет -- у меня одна лекция, я располагаю ограниченным временем. Но я прошу всех думающих и мыслящих людей вдуматься в наш опыт. Я думаю, невозможно было не прийти к тому выводу, к какому мы пришли. Как бы это ни было трудно, это надо было сделать. Без политической реформы государства, без политического плюрализма, демократии, опирающейся на многопартийность, без политической свободы, без экономической свободы ничего не могло получиться.

Однако, если бы мы на XIX партийной конференции летом 1988 года прямо сказали: задача состоит в том, чтобы партию отодвинуть, убрать ее из сферы государственной, чтобы партия занималась своими, то есть политическими функциями, -- готовила лидеров, готовила программы и вела работу с народом, -- эта конференция провалилась бы. Потому что и в это время всем еще командовала партия.

И тогда вопрос был поставлен по-другому -- о разделении властей. Это прошло. Но как только увидели, к чему ведет разделение властей и кто чем должен заниматься, так в партии снова возникло противодействие реформам. С этого времени заседание каждого пленума Центрального Комитета превращалось в бой. Это была изнурительная, тяжелая борьба.

Надо сказать, что к этому времени демократические силы, приверженные политике перестройки, еще не сформировались. Они были слабы, разрозненны, втягивались в дебаты, взаимные упреки, обязательно старались доказать, кто из них лучший и больший демократ. А в это время консервативные силы были сплочены и тормозили процессы преобразований. Это тоже реальность, это тоже урок из нашей истории. Да и не только нашей.

И все же, несмотря ни на что, историческую задачу мы решили: тоталитарный монстр рухнул, люди получили свободу, в обществе развернулись демократические процессы. Они идут очень остро, болезненно, но они идут и набирают силу. И доказательством того, что они уже к середине 1991 года набрали силу, стал провал путча 19--22 августа.

Общество начало все быстрее меняться, стало иначе размышлять. При всем том, что оно перегружено тяжелыми социальными проблемами и нуждой, которую сейчас переживает весь народ, люди не хотят возвращаться назад. Они хотят идти вперед, несмотря на все трудности.

Мой собственный опыт говорит о том, что радикальные реформы не могут быть безболезненными, не могут идти гладко. Но они необходимы.

Меня часто упрекали и продолжают упрекать в медлительности, в нерешительности, в маневрировании. Между прочим, все это было: и медлительность, и нерешительность, и уж особенно маневрирование. Но я знал, для чего я все это делал.

В нашей стране продвинуться вперед, дойти до этапа, когда процессы демократизации стали бы необратимыми, можно было только не ломая общество через колено. И считаясь с тем, что происходит в головах у людей. Иначе это была бы авантюра, она была бы отвергнута, и консервативные силы немедленно смели бы с лица земли всех реформаторов в считанные недели. Мои действия отражали рассчитанный план, нацеленный на обязательное достижение победы.

Но в каждой революции есть романтики, идеалисты. Им хочется, чтобы вечером мы легли спать под покрывалом тоталитарного режима, а проснулись бы утром под одеялом расцвеченной всеми цветами радуги демократии. А кто должен был и кто смог бы мгновенно осуществить такие радикальные перемены? Да еще ночью, когда не все видно, когда можно напутать... Но такие неоправданные, нереалистические ожидания сопровождают каждый коренной поворот в общественной жизни.

За время перестройки допускались, конечно, ошибки, в том числе и в тактике поведения, были просчеты. Это все было. Но я хотел бы выделить один принципиальный момент, поскольку правильное его понимание многое объясняет и в прошлом, и в настоящее время. Речь идет о соотношении политики и нравственности.

Еще на первых этапах перестройки, когда только намечалось представление о ней, когда формировался сам облик, контуры концепции перестройки, как глубоко революционного по существу преобразования всего общества, я, можно сказать, поклялся сам себе и заявил об этом публично: сделаю все, чтобы этот революционный переход в обществе впервые в такой стране, как наша, прошел мирно, без крови, без раскола на "красных" и "белых", на "черных" и "синих". Без того чтобы одна сторона видела бы свою победу в уничтожении своих противников, всех, не согласных с нею. А ведь именно такова была до сих пор политическая культура нашего общества. Но на основе этой культуры мы не можем построить, обновить наше общество, достичь тех целей, которые были выдвинуты в рамках перестройки.