Иоахим Гофман - Сталинская истребительная война (1941-1945 годы) Страница 43

Об отравляющем газе здесь еще не было речи, только об уничтожении посредством «запланированного голода, погромов, принудительного труда и депортаций». Применение отравляющего газа в целях убийства было внедрено в Советском Союзе в сознание широкой публики в связи с показательным процессом, организованным в Харькове в декабре 1943 г., первым «процессом над военными преступниками» против немцев вообще, когда прежние упоминания еще не возымели особого эффекта. На процессе перед военным трибуналом 4-го Украинского фронта, открытом в Харькове 15 декабря 1943 г. против немецких военнопленных — капитана Ланггельда, унтерштурмфюрера СС Ритца и унтер-офицера Рецлафа, было отмечено и тем самым окончательно введено в советскую военную пропаганду использование так называемых «душегубок немцами для уничтожения советских граждан». К тому же присутствовавший на процессе в качестве корреспондента советский писатель и пропагандист Толстой, член «Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков», в нескольких комментариях, предназначенных для пропаганды за рубежом, вводя в заблуждение, распространялся о том, что «душегубки» («машины смерти» — Mordwagen) внедрены по «приказу командования немецкой армии для массового уничтожения мирных жителей на оккупированной немцами территории». Предпринятая здесь попытка связать германский Вермахт с такими вещами была, конечно, абсурдна и никоим образом не соответствовала фактам. Однако «душегубки», упомянутые уже в сообщении «Чрезвычайной государственной комиссии» от 7 августа 1943 г. по Ставропольскому делу,[122] все же стали теперь в пропаганде установившимся понятием. Для большего правдоподобия на этом процессе выступил в качестве свидетеля даже некий оберштурмбаннфюрер СС Хайниш, который, якобы, знал по слухам, что «смерть от газа безболезненна и гуманна».

Впредь в многочисленных сообщениях о расследованиях «Чрезвычайной государственной комиссии» существование так называемых «душегубок» считалось установленным фактом и упоминалось вновь и вновь — например, в сообщении от 23 марта 1944 г. под заголовком «Они убили 2 000 000 человек», где (следуя, видимо, ключевому выводу, сделанному в США) сообщалось, что немцы на оккупированных территориях Советского Союза «замучили до смерти газом в «душегубках» или пытками» 2 миллиона человек, наряду с гражданскими лицами — прежде всего военнопленных. Дискуссия об этом получила новый импульс после того, как советские войска пересекли границы тогдашнего Польского генерал-губернаторства и в августе 1944 г. заняли концлагерь Майданек. Советский писатель и пропагандист Симонов, по официальному поручению посвятивший этому событию обстоятельную корреспонденцию, уже 17 августа 1944 г. утверждал в одной из своих статей, что в лагере смерти Люблин, помимо машин смерти обычного типа, с использованием «метода душегубок», названного так Эренбургом, в целях убийства были впервые использованы и стационарные газовые камеры, замаскированные под дезинфекционные. Об уничтожении людей газом, якобы практиковавшемся в Майданеке, Симонов распространялся подробно, однако без веских доказательств 24 августа 1944 г. в статье под заголовком «Нацистские газовые камеры», и при этом он одновременно констатировал в органичительном смысле или, во всяком случае, не исключил следующее: «Между прочим, циклон (смертоносный газ) представляет собой в действительности дезинфицирующее средство».

Опубликованное 28 сентября 1944 г. сообщение «Чрезвычайной государственной комиссии» о концлагере Майданек «Ад Майданека», не считая пыток, поставило на первое место в качестве главного способа убийства массовые расстрелы, упомянув также, наряду с «душегубками», наличие «газовых камер», которые подверглись Советами и техническому исследованию на предмет их дееспособности. Подлинным источником информации явились, похоже, показания свидетелей НКВД, и на этой основе официальное советское сообщение пришло к очень противоречивым выводам. Ведь, с одной стороны, как видно из него, убийство людей отравляющим газом являлось скорее исключением и применялось прежде всего в случае болезни и физического истощения и к тому же в относительно ограниченном объеме. Однако, с другой стороны, «Чрезвычайная государственная комиссия» предположила, что за почти трехлетний срок существования концлагеря Майданек были отравлены газом сотни тысяч человек. Это противоречие не находит объяснений, однако стоит вспомнить историка Гельмута Краусника (Krausnick), который уже в 1956 г. счел уместным упомянуть, что Майданек «не являлся лагерем для немедленного уничтожения». Вот и коммунистическая польская комиссия по расследованию военных преступлений оценила общее количество жертв Майданека в 200 000.

Еще большее значение, чем концлагерю Майданек, придавалось в советской пропаганде, разумеется, концлагерю Аушвиц. Если теперь сравнить сообщение о концлагере Аушвиц с сообщением о концлагере Майданек, то выясняется также, что расстрелы и пытки как способы убийства до конца войны играли в советской пропаганде главную роль, а уничтожение газом — лишь подчиненную. Уже в рапорте, направленном секретарю ЦК Маленкову в Москве членом Военного совета 1-го Украинского фронта генерал-лейтенантом (политработником) Крайнюковым 30 января 1945 г., через 3 дня после занятия лагеря, сказано, к примеру, только следующее: «В Аушвице, согласно предварительным показаниям узников, сотни тысяч людей были замучены до смерти, сожжены, расстреляны». Об уничтожении газом, которое ведь явилось бы достаточно большой сенсацией, здесь нет речи. И даже текст заключительного сообщения «Чрезвычайной государственной комиссии» об Аушвице содержит в этом отношении показательное несоответствие. Ведь в русской версии этого официального советского сообщения, опубликованной 7 мая в партийном органе «Правда», говорилось об убийствах путем «расстрела, голода, отравления и чудовищных истязаний», а в пропагандистском журнале «Soviet War News», изданном советским посольством в Лондоне 24 мая 1945 г., то есть в английской версии, — о «расстрелах и чудовищных пытках». Об «отравлении» здесь больше не говорится, хотя ведь Аушвицкое дело вдоволь использовалось советской пропагандой и концлагерь Аушвиц справедливо характеризовался как гораздо более страшный, чем Майданек. Правда, в сообщении «Чрезвычайной государственной комиссии» от 7 мая 1945 г. об Аушвице, по аналогии с сообщением о Майданеке, уже упоминалось наличие газовых камер в территориальной привязке к крематориям. Так, с лета 1943 г. в Аушвице имелось в целом 4 крематория, связанных с такими газовыми камерами. Однако, как ни удивительно, эти газовые камеры не находились в центре советского пропагандистского интереса. Их существование вообще предполагалось настолько мало известным, что немцы, чтобы вводить в заблуждение ни о чем не подозревавших жертв, даже могли еще выдавать их за «бани особого назначения».

Итак, в официальном советском сообщении об Аушвице в качестве методов убийства в первую очередь приводились «расстрелы и чудовищные пытки». Правда, уничтожение газом, как и в Майданеке, упоминалось, и было даже рассчитано, что в четырех (позднее — в пяти) крематориях за все время теоретически, якобы, могло быть сожжено 5 121 000 трупов. Тем временем в советской пропаганде отравления газом занимали место позади вивисекций, медицинских экспериментов на живых людях и тому подобных злодеяний. И они в конечном счете, как видно из недавно опубликованных протоколов допросов «аушвицких инженеров» Прюфера, Зандера и Шульце органами НКВД в 1946 г., очевидно, затронули все же только относительно небольшие группы лиц — в каждом случае порядка нескольких сот человек. Впрочем, в сообщении от 7 мая 1945 г. идет речь об уничтожении не евреев, а граждан Советского Союза и многих других европейских государств. Результаты расследований «Чрезвычайной государственной комиссии» о Майданеке и Аушвице были представлены Международному военному трибуналу в Нюрнберге в качестве обвинительных документов Советского Союза, согласно статье 21 Лондонского устава трибунала, безоговорочно приняты в качестве официального доказательного материала правительства Советского Союза, как и результаты расследований по Катыни, и изложены обвинителем, старшим советником юстиции Смирновым на заседании 19 февраля 1946 г. Тем не менее, Международный военный трибунал в вопросе уничтожения газом проявил примечательную сдержанность и в обосновании приговора от 30 сентября 1946 г. лишь лаконично провозгласил: «Из них (а именно, из газовых камер с печами для сжигания трупов) некоторые действительно использовались для искоренения евреев в качестве составной части «окончательного решения» еврейской проблемы».

Международный военный трибунал в Нюрнберге, сомнительная компетентность, состав и практика которого не являются предметом для обсуждения в данном месте, мог опереться при этом и на показания судьи СС, штурмбаннфюрера д-ра Моргена и заместителя начальника главного управления суда СС, главного судьи Верховного суда СС и полиции, оберфюрера д-ра Райнеке от 7 и 8 августа 1946 г., которые в целом считались заслуживающими доверия. Указанные судьи СС и другие в 1943–44 гг. по поручению Гиммлера производили длительные дознания в отношении комендантов и охранного персонала 7–10 концлагерей, но лишь по поводу возникшего там «беспорядка», в ходе чего случайно напали на след систематических акций уничтожения. Морген в Люблине в 1943 г. узнал о наличии соответствующего «специального секретного поручения фюрера высшей степени важности» и в связи с этим в 1944 г. в Аушвице — о существовании газовых камер (замаскированных под «крупные банные заведения»), связанных с крематориями для уничтожения людей, как он выразился, в «лагере смерти Моновитц». Впрочем, то обстоятельство, что согласно этому показанию, данному под присягой, об акциях уничтожения не знали, очевидно, даже руководящие круги СС, явился для органов обвинения одной из причин, чтобы отказаться от перекрестного допроса этого свидетеля защиты, ведь огульное обвинение против всех членов СС нужно было оставить в силе любой ценой.