Н. Денисов - Огненный крест Страница 46

Мы разговорились. Девушка, её звали Олей, была воспитана в украинской патриархальной семье, пережившей коллективизацию и искусственный голод на Украине. Бог миловал, сохранил Олю. А немцы насильно увезли её на работы в Дойчланд-Германию, попала в Грац – на фабрику. Работала посменно. Неделю днем, другую неделю в ночь. После дневной смены подружки Оли обычно прихорашивались, красили губки и шли гулять с французами. Оля не шла. Оставалась одна в бараке. А от соблазна решила работать только по ночам. В канцелярии фабрики желание это удовлетворили. Вот почему я при всякой дневной воздушной тревоге встречал Олю в нашем поле. А бомбежки случались практически каждый день. Американцы, англичане бомбили. Один раз долетел до Граца и советский аэроплан. Он появился над полем.

Увидел высокую трубу кирпичного завода и бросил бомбу. Прямо в трубу!

Мы в это время сидели с Олей на берегу речки. На нас летели пыль, куски земли, крошево кирпичей...

Мои друзья-сербы тоже интересовались русскими девушками, разговаривали с ними по-сербски, не зная русского языка, но и те и другие хорошо друг друга понимали. Что уж обо мне говорить. Русские девушки относились ко мне с симпатией, были рады встретить русского на чужбине. Но одна обошлась со мной довольно сурово: «Кто ты такой, что так хорошо говоришь по-русски?». «Русский», – отвечаю. «Какой же ты русский, если ты взял немецкую винтовку и пошёл воевать против русских?». Говорю ей: «Я имею винтовку сербскую, а не немецкую. Винтовка моя сделана на ружейном заводе в городе Крагуевац, и воюю я не против русских, а против сербских коммунистов-титовцев». Девушка не отступала: «Если ты русский, ты должен быть коммунистом, потому что Россия коммунистическая».

Познакомился на поле и с одной парой русских, мужем и женой. Когда разговорился с ними, рассказал о белой русской эмиграции в Югославии, они пригласили меня к себе. В отдельный барачек. Немцы устраивали такие отдельные барачки для работающих на фабрике семейных пар. Когда сирена проиграла отбой, мы вместе пошли в этот барачек. Меня угостили денатуратом, и хозяин разложил передо мной на столе «Манифест генерала Власова». Я прочел и сказал хозяину: «Да, это то, что нужно России. Прекрасный манифест!». А про себя подумал: «Все уже поздно. Теперь это как мёртвому припарка!».

Мужчина же решил пойти добровольцем во власовскую армию РОА, а жена его осталась работать на фабрике, но теперь уже не на правах насильственно вывезенной иностранки, а на правах, на жаловании и на продовольственных карточках жены немецкого солдата.

Мои друзья-сербы рассказали Оле о Югославии, о нашем задании набирать к нам добровольцев, а потом соединиться с главными силами Драже Михайловича, поднять восстание против Тито. И о том, что наш король и англичане помогут нам. И что нам нужна медсестра. И что они уже просили капитана принять в отряд её, «невесту нашего Ацо», и что капитан был согласен.

Но я сказал Оле правду: «Мои друзья-сербы хорошие люди, обожают своего короля и надеются на англичан. Но король предал нас, предал нашего вождя Дражу Михайловича. И Югославию предал коммунистам. И Черчилль предал коммунистам весь Балканский полуостров, кроме Греции, которую оставил себе, англичанам. И мы идём туда на дело обреченное, и я не хочу туда вести тебя на погибель...»

Оля и сама решила по окончании войны возвращаться на родину. И сказала мне: «Там теперь большие перемены. Открыли церкви, вернули из ссылки патриарха Алексия, армии вернули погоны, говорят, что скоро колхозы распустят...». Я возразил: «Обманут, как обманули НЭПом!». Глянула на меня и с горячей убежденностью «закрыла» тему разговора: «Нет! Теперь не смогут обмануть, когда народ-победитель имеет силу!»

Она записала мой югославский адрес в Белой Церкви, чтоб нам списаться потом, после окончания войны.

Прощались мы, как поется в песне «Уходили добровольцы на гражданскую войну»:

Он пожал подруге руку,Глянул девушке в лицо,И сказал ей: «Дорогая,Напиши мне письмецо».– А куда же напишу я?Как я твой узнаю путь?– Всё равно, моя родная,Напиши куда-нибудь!

Задачу нашу – набрать добровольцев на заведомо пропащее дело – мы не выполнили. Ни один серб, работавший в Германии, в австрийском Граце, не пошел к нам. Ни один военнопленный не пошел. Отсидевшись в плену всю войну, эти люди предпочитали сидеть до конца, чем идти к нам, объявленным югославским королем изменниками.

Прибилось к нашему отряду несколько хорватов, работавших в Граце, чтоб, наверное, доказать этим, что они были не с усташами, а с чётниками короля. Да еще, под видом пленных югословенских граждан, нам удалось вывести из плена двух летчиков – американского и английского, сбитых над Германией. И с этим набором «добровольцев» собрались мы опять ехать на поезде в Югославию. Погрузили наши камионы и поехали на последний еще не занятый красными кусочек Югославии – Словению. В главном городе Словении – Люблянах, где выгрузили камионы, капитан наш явился в немецкую комендатуру. Ему дали предписание направиться в горный район на соединение с Белой Гвардией, «Бела Гарда» – войском словенских антикоммунистических добровольцев под командованием генерала Крупника.

Действительно, в горных селах мы нашли... скудные остатки когда-то «громкого» по наименованию войска. И совместно с остатним отрядом «Бела Гарда» стали гоняться по горам за красны ми партизанами. В этом отряде словенском был русский, он мне представился: «Мишка!». А я ему: «Сашка!»

Сербы меня спросили, хочу ли я, чтоб русского приняли в наш отряд? Я к Мишке: хочет ли он перейти к сербским чётникам? Мишка с радостью согласился, поскольку «со словенцами он как глухонемой». Да! Словенский язык – это такая смесь языков: словенского, немецкого, мадьярского, словенца не может понять ни славянин, ни немец, ни мадьяр. Я понимаю всех славян кроме словенцев.

А Мишка отстал от казачьего полка, который шел из Франции на Балканы, чтоб соединиться с казачьей дивизией фон Панвица, и пристал к словенцам. Но так и не разобрался – с кем он?! «Сашка! Это мы к зеленым попали?..»

Сербы сказали мне, что со мной хочет говорить английский летчик. Он знал немецкий. Я понимал по-немецки, немного разговаривал. Летчик мне представился: «Лорд! Такой-то...» Не помню его имя и другие титулы. «Мне сказали, – продолжал лорд, что Вы сын генерала Российской императорской армии. А я летчик армии английской королевы... С американцем вы не говорите, он плебей!» (Потом и плебей, американец, и лорд, англичанин перебежали от нас к коммунистам.)

В словенских горах прятались от немецких репрессий местные словенские крестьяне. Они не были коммунистами, а командовали ими титовские партизаны-коммунисты. Крестьяне-словенцы нам сдавались без сопротивления. Капитан им кричал в рупор: «Мы чётники югославского короля! Мы вам не враги! Сдавайтесь!»

Не пожелала сдаваться только одна партизанка-коммунистка, которая была у крестьян командиром, отстреливалась, пока её не пристрелили чётники. И капитан наш сказал: «Хорошо, что её убили, а то бы мне самому пришлось её пристрелить».

Сдавшимся партизанам-словенцам капитан устроил что-то вроде суда публичного. Приказал расставить на поляне столы и скамейки. Рассадил всех по местам. И, как по написанному, «прочел» лекцию о вреде, о зле коммунизма. Крестьяне соглашались, кивали, поддакивали. И под конец капитан сказал недавним противникам, что если они хотят, то могут остаться с нами. Но... могут пойти и по домам. Все обрадовались, сказали, что пойдут по домам!

Так все и произошло. Словенцы разошлись по своим усадьбам, повидались с женами, детьми и – сейчас же убежали в леса к партизанам.

В Словении же нас застала и капитуляция Германии. Капитан нам сказал: «Если не хотите сдаваться титовцам, то должны отступить из Словении в Австрию, в зону английской оккупации, и сдаться англичанам... Подчеркиваю, сдаться, а не встретиться с англичанами как с союзниками».

Как от лесного пожара бегут рядом олень и волк, и всё живое, так мы отступали от нахлынувшего «красного пожара»: мы, сербские чётники, рядом с нашими врагами усташами-хорватами. И тут же – и немцы, и казаки, и добровольцы генерала Недича...

Наступила зловещая тишина, стихли раскаты орудий и грохот воздушных бомбардировок, и стрекотание пулемётов, и жужжание надоедливых истребителей, еще вчера не дававших нам покоя на дорогах. Ни одного истребителя в синем безоблачном весеннем небе. Цветущие яблони и груши по склонам гор. И Мишка сказал: «Какая прекрасная весна! И конец войне! А ничего не радует».

Мы остановились на поляне у ручья и стали варить самое любимое сербское кушанье – фасоль со свиными копчеными рёбрышками. Конные казаки тоже дали себе отдых у этого ручья и стали поить коней. Сербы со всеми нами разговаривали. Позвали меня: «Ацо! Нашли твоего брата! Казак Генералов!»