На пути в Дамаск. Опыт строительства православного мировоззрения - Сергей Юрьевич Катканов Страница 47

И что вы думаете? Наше общее желание сбылось почти сразу же по возвращению из поездки. Господь словно улыбнулся над моим скептицизмом. Вот как это понимать? Думаешь, что «оно не работает», а оно работает. Конечно, я не начал верить в магию святого места. Но я стал осторожнее в суждениях. Бог принимает самую кособокую, даже «неправильную» веру при условии ее искренности. Может быть, так?

Зачем еще у нас ездят по святым местам? Иногда – к каким-нибудь совершенно особенным батюшкам или старцам. Однажды даже слышал выражение «сильный батюшка». Мне кажется, это ужасно. «Сильный» может быть маг, колдун, они могут обладать разным уровнем магических способностей. О характере этих способностей и об эффективности магических практик разговор был бы отдельный, сейчас лишь о том, как они сами понимают то, что делают. Так вот православные, считая иного батюшку «сильным» понимают его роль так же, как поклонники магии понимают роль колдуна. На самом деле все священники, и самые грешные, и близкие к святости, в равной степени сильны. Ведь таинства совершают не они, а Святой Дух через них, и сила таинств ни как не зависит от личных качеств священников.

А старцы? Ведь бывают же в самом деле прозорливые старцы, которым Бог в особых случаях частично открывает будущее и которые соответственно знают, как поступить. Например, делать операцию или не делать? И вот начинают православные нарезать круги по монастырям, прознав то об одном, то о другом дивном старце, и пытаясь порешать чаще всего бытовые проблемы. Опять же, ни чего не отрицаю. Ведь есть же старцы, и ведь принимают же они людей, и ведь действительно же они имеют реальную возможность в некоторых случаях помогать людям. Но вот мне это, мягко говоря, не близко. Тут как будто что-то не так. Не всегда не так, но иногда. Вот я, к примеру, кто такой, чтобы мне было положено «что-нибудь особенное»? Большинство православных довольствуются обычными приходскими священниками, и я уж как-нибудь вместе со всеми. Господь нас не оставит. Будем молиться и получим то, что нам надо. А если кто-то все ищет «особого» батюшку, так он наверное себя и свои проблемы считает «особыми». А у меня все как у всех – ни чего особенного. И будущего я знать не стремлюсь, все будет так, как угодно Богу. И если я уперся лбом в какую-то проблему, значит я должен сделать свой выбор, на то и дал мне Бог свободную волю. И ответственность вся целиком лежит на мне, и ни куда я не убегу от этой ответственности, да и пытаться не стану. Вся жизнь это непрерывный ежедневный выбор, на то нам эта жизнь Богом и дана. Зачем же перекладывать свой выбор на кого-то другого? Неужели на страшном суде мы собираемся кивать на старца: «Это ж не я так решил, это он мне велел». Легче, наверное, на кого-то ответственность переложить, но ведь все равно не удастся, за каждый свой поступок мы будем отвечать лично.

Конечно, бывают в жизни очень сложные ситуации, порождающие крайнюю растерянность, когда кажется «куда ни кинь – везде клин». И тут мы нуждаемся в мудром совете богопросвещенного человека. Для этого, наверное, и нужны старцы. Но за советом ли мы к ним идем? Мы ведь надеемся, что старец откроет нам Божью волю. Может быть, и откроет…

Пытыюсь заглянуть в свою душу и понимаю, что я не просто не испытываю в старцах нужды. Я их боюсь. Я боюсь того, что не смогу принять слова старца, как Божью волю. Или, может быть, не найду в себе сил исполнить то, что велит старец. И тогда буду иметь на себе двойной грех. Я боюсь этого удвоения греха. Еще вчера я мог сказать, что не знал, как лучше поступить, а завтра уже будет так, что знал, да не захотел. Нет, если бы быть уверенным в том, что старец озвучил Божью волю, то тут уж поперек не попрешь, но ведь обязательно появится соблазн считать, что это воля старца, а не Бога. Конечно, каждому будет по вере. Если я действительно готов принять слова старца, как Божью волю, какими бы странными и неудобными не показались мне эти слова, тогда все будет хорошо, Бог не оставит. А если я не уверен в твердости своей веры? Хуже бы не вышло. Я могу, конечно, придти к старцу просто за советом, но ведь он-то может начать «вещать». А меня «вещуны» напрягают. В душе может появиться противление, а в итоге я греха не оберусь.

Вполне осознаю, что я тут не пример для подражания. Я только хочу сказать, что идти к старцу – невероятно ответственно. Если старец попадется "сильный", то сила-то потребуется и от вас. Вы уверены в своей силе? Тогда снимаю перед вами шапку и склоняю голову.

Беда в том, что сейчас кроме настоящих старцев развелось много самосвятов и пустобрехов. Вот эти-то как раз и склонны вещать, отдавать приказы. А если я услышу не то, что хотел услышать? Слова самого святого старца могут показаться мне дикостью. И не появится ли у меня тогда соблазн объявить его пустобрехом? Все это так невероятно сложно… Да, я просто боюсь. А вы не боитесь?

Ну так зачем же я ездил по святым местам, если не за исцелением и не ради старцев? Боюсь, что главной движущей силой этих поездок была причина, к православию вообще не имеющая отношения – стремление к новым впечатлениям и вообще любовь к дороге. Мне всегда очень нравилось открывать для себя новые города, новые монастыри, новую архитектуру и вообще – новые миры. Нравилось делать хорошие снимки и читать о тех местах, где побывал. Мне еще нравилось писать о своих путешествиях. А при чем тут паломничество? Да в общем-то и не при чем. Помню, рассказывая о поездке на Валаам, я назвал свой опус "Заметки православного туриста". Не рискнул назвать это заметками паломника. Что я хотел? Увидеть. Почувствовать. Понять. Рассказать. При чем тут паломничество?

Но неужели эти поездки были совершенно бессмысленны с духовной точки зрения? Ну не совсем, наверное, бессмысленны. В любом случае во время этих дорог мы молились гораздо больше, чем молились бы в это время дома. Уже польза. Или вот те три соловецких монаха на клиросе. Услышав их, я, кажется, прикоснулся к истинному православию. Почувствовав их духовный уровень, я, как минимум ощутил свое недостоинство. Тоже неплохо. А с каким восхищением я смотрел на оптинских монахов! Не было ли в этом восхищении