Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2007 #6 Страница 49

В январе 1931 года, через неделю после рождения Анатолия, всю большую семью его деда, крепкого середняка, арестовали и как кулака в крещенскую стужу выслали из родной Хмелёвки в Казахстан строить шахтёрский город Караганду. Отец Анатолия остался только потому, что жил уже отдельно и строил по соседству с Хмелёвкой зерносовхоз имени Крупской. Там он окончил курсы механизаторов и стал работать трактористом и комбайнёром, а мать разнорабочей. Потом, через десяток лет, отца взяли на фронт, откуда он не вернулся, и вместо него в семье за мужика остался Анатолий. Малыш…

Работать он стал с 11 лет - ведь самый старший из детей, за ним ещё четверо, с детства помогал матери приглядывать за ними, приучался к труду. А мать никогда не выпрягалась. После войны дед с бабкой приезжали из Караганды повидаться со своей родиной, но лучше бы уж не приезжали. Обезлюдевшая Хмелёвка умирала, мужиков в войну повыбило, а заезженные, как колхозные клячи, бабы стали древними старухами, молодых дед с бабкой не знали. Утешило их только озимое совхозное поле. Июньская сильная рожь выколосилась и рослая, зелёная, цвела, переливаясь под лёгким тёплым ветром мелкими волнами. Дед упал на колени и, кланяясь, заплакал как ребёнок, а потом виновато оправдывался: я же под землёй двадцать с лишним лет вкалывал, русское наше поле во сне только видал, а тут оно - вот, передо мной волнуется, родное, духмяное, хлебом пахнет. Небось радуется нашей встрече. Или прощается. Ах, Господи, как же не хочется опять в Казахстан!.. Окна родного дома плачут.

Кроме этой драмы с коллективизацией и ссылками, встали в первом романе Анатолия Жукова и предвоенная крестьянская натуга его родителей, тяготы и жертвы войны, вдовы и сироты, радость победы со слезами на глазах и братские могилы - аж до Берлина.

Были, были там и оправдательные объяснения культа Сталина и суровости вождя. Его авторитарный режим вырос из мобилизационного беспрекословного режима, сформированного необходимостью защиты новой власти, быстрой и коренной перестройки всего народного хозяйства перед войной. А разве этого добьёшься без жёсткой трудовой дисциплины и суровой начальственной осанки с армией строгих, как командиры, исполнительных чиновников.

Но вот страшные беды позади, фашизм разгромлен, Советский Союз - мировая держава во главе социалистического лагеря, мобилизационный кнут можно бы отбросить. Сталин умер, но стальной посох власти прежний…

Походил он с готовой рукописью немало. Стучался и в журналы, и в издательства, пока, наконец, не откликнулся “Современник” - новое издательство патриотического направления. Время всё-таки менялось к лучшему, хотя цензура оставалась бдительной и повычёркивала восемьдесят страниц авторского текста. Роман издали, Союз писателей дал свою премию, “Правда” тоже похвалила, но вскоре неожиданно отработала назад и извинилась, сославшись на читателей. Видно, цензурный комитет стоял на страже и постучал куда надо. Когда же один из критиков и знакомые писатели заступились, послав свои отзывы в “Литгазету”, печатать их отказались, а главный редактор Чаковский сказал на летучке своим сотрудникам, что писателя Анатолия Жукова для нашей газеты нет. Даже критические отзывы о нём не следует давать.

Когда А. Жуков в очерке о знаменитом земледельце Т. С. Мальцеве, крестьянском академике, депутате Верховного Совета, сообщил, что тот критикует государственную систему планирования и стоит за то, чтобы в сельском хозяйстве это планирование проводилось не СВЕРХУ, а СНИЗУ, чтобы колхозы и совхозы сами определяли, какие зерновые и кормовые культуры им сеять и на каких площадях - они лучше знают, что у них растёт, какие сорта урожайней, калорийней, полезней… Так вот, когда он написал об этом, очерк ещё в рукописи прочитали в сельхозотделе ЦК партии и убрали эти “еретические” соображения, откорректировали весь очерк эстетствующие грызуны.

О положении в деревне тех лет есть хорошая повесть А. Жукова, которая дала название всей последней его книге - “Вечерний благовест, или Реквием по Берёзовке”. Честнейшая, как вздох матери.

Но вредоносную чиновную систему А. Жуков основательно высек в романе из четырёх повестей - “Судить Адама!” Жаль, что этот роман не поместился в последнюю его книгу. Великоват он по объёму, к тому же и критикуется в нём система покойного теперь Советского Союза, о котором сейчас жалеет не только автор. Как говорится, что имеем, не храним, потерявши - плачем. Но ведь критика была с расчётом на исправление недостатков, с надеждой на улучшение всей той советской системы, которая действовала больше семидесяти лет. То есть мы, весь народ, и в первую очередь русский народ, ратовали за конструктивную перестройку, за совершенствование уже улучшенной нами системы, а не за её снос и жульническую подмену воровской системой капитализма. Да ещё капитализма дикого, разбойничьего, безоглядного!

Буйная, в рубашках расшитых и платьях расписных, песенная, танцующая, удалая, - где ты, сельская Рязанщина? Где твои крылатые кони, что ликованием победным над нищетою и страданиями пронеслись? Где мои уральские горные казачьи хутора? Где сыновья сосновых и кедровых изб, широкооконных, с белыми ставнями, парящими в синеве белыми лебедиными стаями, где они?

Прав Анатолий Жуков, говоря: “В Выселках он оказался случайно. Ехал повидать родное село, а оно пропало. В автобусе колхозники смеялись: когда хватился! Да из твоей Берёзовки Ванька Карась второй уж год как в татарский Кубан переселился. Последний берёзовский житель. Покуковал в одиночестве полтора года, надоело. Где ты был?” Гость, выселковец, стушевался.

Да, где ты был? Где мы были? Что это - равнодушие русское? Или это - трусость человеческая? Молча согласились на разорение, на полное истребление родного хутора и родной деревни, родного села и родной станицы?

Я читаю “Вечерний благовест, или Реквием по Берёзовке” и нахожу у писателя-волгаря наши сугубо, кажется, уральские разбитные частушки, что подтверждает - Урал заселялся всеми народами, всеми племенами России, всеми краями России поднимался и креп.

Ах, дед бабку

Завернул в тряпку,

Поливал её водой,

Чтобы стала молодой.

Надо же, дошли, на танках победно догремели до Берлина, а родное село провокаторам на разорение сдали? Поэт Николай Некрасов точно подсказал: на место сетей крепостных люди придумали много иных… Но… где ты был? Где мы были?

Анатолий Жуков - секретарь Московской писательской организации, ведёт отдел прозы, главный отдел знаменитого журнала “Новый мир”. Анатолий Жуков - директор самого авторитетного издательства Союза писателей СССР “Советский писатель”, выпускавшего более 500 названий в год.

О!.. Где же мы были, когда её, краснознамённую, сшибали с ног у Дома Советов ельцинские боевики, где, ну, где же мы были?.. Вот и Анатолий Жу-ков постарел. Я постарел. Сидим у него за столом. Писателю талантливей-шему - 75. Эх, 75 лет - такому красивому, такому вдохновенному, такому сверкающему знатоку и природы русской, и слова русского, и народа русского, разбазаренного по всем государствам планеты, такому страдальцу, ну, где мы, где?!.

Тот ураган прошёл. Нас мало уцелело.

На перекличке дружбы многих нет.

Я вновь вернулся в край осиротелый,

В котором не был восемь лет.

Кого позвать мне? С кем мне поделиться

Той грустной радостью, что я остался жив?

Здесь даже мельница - бревенчатая птица

С крылом единственным - стоит, глаза смежив.

Я никому здесь не знаком,

А те, что помнили, давно забыли.

И там, где был когда-то отчий дом,

Теперь лежит зола да слой дорожной пыли.

Не об Анатолии Жукове ли сказал Сергей Есенин, не о нашем ли с Анатолием, с братьями Сафоновыми, с Николаем Рубцовым и Владиленом Машковцевым, Борисом Примеровым, поколении? А вдруг - каждое поколение в России, и после нас, как Сергей Есенин, встретится с чёрным разорением отчего края? Кто это делает и где, где мы с вами?

Рязанцы Валентин и Эрнст, братья Сафоновы, я, уралец, Николай Рубцов, вологжанин, Жуков, волгарь, встречаемся утром - в столовой, днём - в перерывах между лекциями, вечером - в общежитии, машем руками, говорим, спорим, слушаем друг друга. Не всё и не везде тогда было плохо.

За 20 копеек - сытный обед. За 2 копейки - газета. За 5 рублей - ресторан. За 11 рублей - туфли. За 9 рублей - рубашка. За 65 - костюм, и за 53 копейки - модный галстук. Жить можно в Москве, а на моём или на хуторе Рубцова скучновато и голодновато. Жуков прав. И братья Сафоновы правы: ни село, ни город не должны вниз сталкивать родной народ, заботящийся о земле, о России.

Ну, посидим в комнате. Ну, винца выпьем. Ну, Колю Рубцова все вместе послушаем или Валю Сафонова, тоже балующегося стихами. Но Коля Рубцов сощуривался и начинал, перебивая тихим голосом горластого и замечательного общего друга нашего, поэта Владилена Машковцева: