Николай Черкашин - Последняя гавань Белого флота. От Севастополя до Бизерты Страница 49

Если не считать эти застывшие фигуры, в бункере почти безлюдно. Редкий турист отвлечется от солнечных бухт на это мрачное подземелье, где затаился по темным углам тревожный дух самой яростной войны на планете.

Впереди меня идет господин весьма преклонных лет. В оперативном зале он надолго замирает и буквально впивается глазами в огромную карту. Он не отводит от нее взгляда и пять, и десять минут... Я уже возвращаюсь, а он все промеряет глазами трассы былых сражений.

Знакомимся: Иоахим Бауэр, бывший летчик люфтваффе, а ныне пенсионер из Кёльна.

— Я летал бомбить Мальту с аэродромов на Сицилии. Лёту сюда было всего полчаса. Мои бомбы не попали в этот бункер. Вместо них сюда попал я, — шутит старик. — Мог ли я подумать тогда, что однажды войду в подземный кабинет самого Эйзенхауэра и увижу эту наисекретнейшую карту? Это просто невероятно! Я потрясен...

Я тоже. Среди многочисленных манекенов в американских и британских мундирах вдруг ожил реальный участник тех страшных дней, а вместе с ним ожило и это музейное подземелье, эта карта... Иоахим Бауэр наводит на нее свой «кодак»: вспышка, вспышка, вспышка! Я тоже вскидываю свою фотокамеру...

На минуту мне становится не по себе. В этом подскальном мире сместились все времена и понятия. И вот мы с германским военным летчиком фотографируем в американском бункере наисекретнейшую карту с планом высадки союзного десанта на итальянское побережье...

Невольно сравниваю бункеры вождей Второй мировой войны. У Сталина в Самаре, пожалуй, самое прочное и заглубленное — оно уходит в земные недра на 37 метров, даром, что вождь ни разу там не побывал. У Черчилля в Лондоне, пожалуй, самое легкомысленное укрытие — в подвале обычного жилого дома, подкрепленное подручными средствами. Зато в личной спальне полный комфорт, под кроватью даже фаянсовый ночной горшок — как вызов германским ракетам и авиабомбам. У Гитлера в «Вольфшанце» («Волчьем логове») самое толстостенное боевое перекрытие — из десятиметрового армированного бетона. Он боялся ударов только с воздуха, хотя его полевая Ставка за всю войну ни разу и не была обнаружена авиаразведкой.

У Эйзенхауэра на Мальте, пожалуй, просторнее и комфортабельнее, чем где бы то ни было. Впрочем, все относительно. Главное, что ни одна из бомб не проверила на прочность эти бетонные черепа мозговых центров войны. И во всех них, как своеобразные вечные огни, круглосуточно горят на столах вождей настольные лампы. Кроме бункера Гитлера. Он пребывает в руинах, в которые обратили его саперы вермахта, перед тем как навсегда покинуть «Волчье логово» фюрера.

На выходе из бункера Эйзенхауэра посетителей провожает плакат с вещими словами: «Уходя отсюда, помните: за ваше завтра мы отдали свое сегодня».

На Мальте в одной из бухт Одиссей встретил нимфу Калипсо. Она его так очаровала, что он смог оторваться от нее только через семь лет. Наверное, поэтому наш «Одиссей» приписан именно к Мальте, то бишь к порту Ла-Валетты.

В Ла-Валетте приняли пресную воду. Все-таки в порту приписки — вода подешевле выйдет.

А странно все же: румын под мальтийским флагом, с греческим именем на борту, с филиппинской командой следует в украинский Крым, чтобы доставить русских пассажиров в Севастополь. Чудны дела твои, Господи!

На судне у нас само собой возникло офицерское собрание, куда вошли два капитана 1-го ранга, то есть мы с Игорем Горбачевым, представителем газеты Черноморского флота «Флаг Родины», полковник-казак Валерий Латынин, замечательный поэт, и подполковник Сергей Нелюбов, эксперт по оружию Росохранкультуры из Калуги. Есть еще и несколько генералов, но они себя не афишируют в силу принадлежности (даже былой) к службе внешней разведки.

За полночь «Одиссей» отдает швартовы. Грустно уходить из уютного города, полыхающего огнями в темное и, похоже, уже штормовое море. Но сколько раз уже так было...

Вышли за мол, и сразу же закачало. Спать! Хорошо, не на вахту. А кому-то в эту ночь стоять и стоять... Тунисский пролив — самая оживленная морская трасса Средиземноморья.

Не было в моей жизни такого удивительного морского похода и, наверное, уже не будет. На Средиземном море, в его глубинах и на его просторах, я провел около двух лет. Для меня оно всегда было военным морем, нарезанным на позиции подводных лодок, с районами военно-морских баз, ареной противостояния 6-го флота США и 5-й эскадры СССР. И вдруг совсем иной взгляд на все, что проплывает по бортам комфортабельного лайнера, «белого парохода», как называли мы такие суда, глядя на них не без зависти сквозь перископы. И дело даже не в роскошествах жизни, а в том, что с мостика «Одиссея» открылась иная глубина этого моря — глубина времени. И очень трудно согласовать бинокулярность зрения, когда в одном окуляре — кильватерный строй русских кораблей, уходящих в Бизерту, а в другом — подобный же строй советских кораблей во главе с крейсером «Жданов», спешащих в очередную «горячую точку» Средиземного моря. Когда одновременно видишь то, что видел однажды своими глазами, и видишь то, что знаешь лишь по книгам, рассказам да фотографиям, как раз и возникает то, что называется ретроспективой. В моем архиве одно время хранились стеклянные негативы, сделанные белыми моряками по пути в Бизерту, да и в самой Бизерте (негативы передал в Центральный военноморской музей). Они отсканированы, и сейчас на экране моего ноутбука проходят один за другим уникальные кадры: русские линкоры и эсминцы, перемогающие штормовые волны... Мы разошлись с ними во времени, но наши пути пересеклись в одном морском пространстве. И это порождает сейчас особое тревожно-выжидательное состояние души. Как-будто вот-вот постучит в каюту рассыльный и положит на стол семафорный ли, радиотелеграфный бланк с сообщением из того времени, из того похода: «Выражаем удовлетворение вашими действиями. Счастливого плавания! Вице-адмирал Кедров. Контр-адмирал Беренс».

Валерий Латынин стоял возле шлюп-балки и записывал новые строки:

В пустыне моря тает пенный след.Луны прожектор за кормою светит.Она, как пастырь, миллионы летСледит за жизнью голубой планеты.

Что ей века, тысячелетья что,Людских судеб трагичные изломы?За жизнь ее их столько здесь прошло,Точнее — промелькнуло, как фантомы!

А мы вот ищем русские следы,Идя маршрутом сгинувшего флота,Поскольку отголоски той бедыЕще не отболели для кого-то.

И нас ведет к далеким берегамНеистовая вера пилигримов,Что сам Господь указывает нам,Что Русский Мир собрать необходимо!

19 июля. Эгейское море

Только море да море вокруг, хотя поодаль, за горизонтом, полно островов. В обед прошли ионическую абиссаль — глубину в 4 километра.

Наш следующий порт — Пирей, главная гавань Афин. Афины... Слово, знакомое с 4-го класса, когда стали изучать «Историю Древнего мира» по замечательному учебнику Коровкина.

Листаю походные записки Нестора Монастырева о морском исходе:

«...Наконец наша армада добралась до Коринфского залива, где было тихо и все корабли постепенно собрались вместе. Издали при свете солнечного дня мы полюбовались видом Афин, развалинами ее древних холмов и полным ходом прошли в бухту Каламаки. Там нас встретил крейсер “Эдгар Кинэ” и передал распоряжение и порядок перехода Коринфским каналом. При переходе Патрасским заливом, ночью, погода опять засвежела и нас всех снова разметало по Ионическому морю. То там, то сям были видны силуэты судов, то выныривающих из волн всем своим корпусом, то совсем исчезающих в воде. К полудню 15 декабря я подошел к острову Занте и, обойдя его, встретил крепкий ветер от SO в 9 баллов. Пришлось идти бортом к волне, и нас выворачивало, что называется, наизнанку. При виде островов Занте и Кефалония перед моими глазами невольно прошла вся история славного прошлого. Много лет тому назад в течение нескольких лет эти воды бороздили корабли адмиралов Ушакова и Сенявина, неся свободу и независимость угнетенным народам Греции и Италии. В течение пяти лет адмирал Сенявин победоносно сражался с войсками Наполеона. Андреевский флаг реял над островами Адриатики и Средиземного моря, и имя России с благоговением на устах произносилось освобожденными народами. Память о Сенявине и до сих пор живет на островах Адриатического моря и далматинских берегах. Не должна бы была забыть и Англия того, как в 1797 году, когда с одной стороны Франция, а с другой революционное брожение в британском флоте заставили лорда Гренвиля сказать следующее: “Одна Россия осталась союзницей несчастной Англии, а теперь и та ее оставляет”. Но русский император ее не оставил и послал эскадру адмирала Макарова помочь Англии в ее критический момент. Король Георг искренне благодарил императора Павла и по-царски наградил русского адмирала.