Леонид Жуховицкий - Ни дня без мысли Страница 52

Итак – Ильф. Прожил всего сорок лет. Мало! Но хватило на то, чтобы начать и закончить, может быть, самый любимый российским читателем двухтомник Двадцатого века.

Вполне успешная судьба. И – странная. Очень странная!

Официальная критика гнобила историю сына турецкоподданного, как могла, уличая авторов в тайной антисоветчине – мол, Остап с подельниками путешествует по стране дураков, что, безусловно, является злобной клеветой на лучезарную советскую действительность. Два тома приключений Великого комбинатора, несмотря на фантастический спрос, не переиздавались вплоть до короткой хрущевской «оттепели». Да и на руки не выдавались нигде, кроме особо избранных библиотек. Но и тогда афоризмы Остапа Бендера не исчезали – на правах фольклора они переходили из уст в уста, из поколения в поколение. Десятилетия спустя критика, теперь диссидентская, мордовала ту же эпопею уже за лояльность режиму, за едкую карикатуру на либеральную интеллигенцию. И только беспринципный читатель, сперва восторженно принимавший советскую власть, потом презиравший ее, восемьдесят лет аполитично хохотал над бессмертными «приколами» жуликоватого авантюриста.

Сам себе задаю простой вопрос: много ли в русской литературе минувшего века художественных образов такой силы, яркости и запоминаемости, как Великий комбинатор? Сам себе отвечаю: мало, очень мало. Конкретно – ни одного. Да и рядом с классикой века Девятнадцатого фигура Остапа не тускнеет и не теряется. Плутовской роман, хоть в прозе, хоть в драме, не самый везучий жанр в отечественной словесности, и конкурентов у товарища Бендера не так уж много. Чичиков? Хлестаков? Глумов? Кречинский? Хороши, что и говорить. Но, положа руку на сердце, неисправимый оптимист Остап любого из них превзойдет веселым умом, изобретательностью, щедрейшей россыпью афоризмов и, конечно же, всепобеждающим обаянием. Самый любимый жулик русской литературы за всю ее историю.

Известно, что сюжет «Двенадцати стульев» подсказал Ильфу и Петрову уже маститый в ту пору Валентин Катаев, с усмешкой объявивший себя Дюма—отцом, а начинающих романистов своими литературными неграми. Жизнь над шуткой мэтра охотно посмеялась: история Великого комбинатора, легко перешагнув многочисленные и порой вовсе не слабые книги Катаева, сразу ушла в народ, а спустя несколько десятилетий – в несомненную классику.

Высочайший статус дилогии, едва ослабли цензурные наручники, удостоверило кино: экранизации пошли одна за другой. Остап Бендер своей безразмерной славой щедро делился с актерами, и знаменитыми, и не слишком. Арчил Гомиашвили был, безусловно, талантлив – но широкой известностью он обязан именно Остапу. Андрей Миронов взлетел на самый верх актерского рейтинга в той же роли. Один из самых глубоких наших мастеров Сергей Юрский сказал мне однажды без особой радости, что как бы и где бы он не играл, для широкого зрителя он все равно останется Остапом Бендером.

Великий образ!

А авторы – великие? Тот же Ильф?

Увы, создатель великого образа сам не великий. Не потому, что таланта не хватило – таланта как раз с избытком. И язык блестящий. И образы поразительные: не только Остап, но и отец русской демократии Киса Воробьянинов, и отец Федор, и Васиссуалий Лоханкин, и подпольный миллионер Корейко, и несравненный Паниковский, и простодушный карманник Шура Балаганов, и застенчивый воришка Альхен, и даже едва промелькнувший в романе одноглазый шахматист из Васюков давно перешли из литературы в память народа, в живую речь сменяющих друг друга поколений. Но справедливой оценке Ильфа, одного из ярчайших художников прошлого века, помешала причина мелкая и даже смешная.

Будь Ильф полноправным автором наших любимых книг, мы наверняка числили бы его в первом ряду великих писателей эпохи. Он на равных стоял бы рядом с Горьким, Бабелем, Булгаковым, Шолоховым (или иным автором «Тихого Дона»), Платоновым и Зощенко. Но в том—то, мне кажется, и дело, что Ильф, к сожалению, не автор великой дилогии. Он – соавтор. Так сказать, половинка гения. И кто знает, большая или меньшая. А на одной тумбе пьедестала почета два человека не умещаются, во всяком случае, выглядят очень уж несолидно. И как поделить на двоих один лавровый венок? И как на две шеи повесить одну золотую медаль? Если бы глава писательского холдинга Александр Дюма—отец выносил на обложки своих многочисленных книг имена своих многочисленных соавторов, вряд ли в мире так чтили бы уникально плодовитого романиста.

Можно сколько угодно этим возмущаться, но для рядового читателя, даже вполне доброжелательного, в соавторстве видится нечто легкомысленное, даже эстрадное: Нечаев и Бунчиков, Миров и Новицкий, Штепсель и Тарапунька и т. д. – вплоть до Новых русских бабок, чьи фамилии запоминать вообще не обязательно. И как возвеличить одного из соавторов, не поднимая другого? И как прославлять обоих, если не известно, кто в этой упряжке коренник, а кто пристегнут сбоку? Вот и получилось, что фантастическую популярность, по праву причитающуюся авторам, унес в дырявых карманах везучий герой, предоставив Ильфу и Петрову на досуге выяснять, кто из них по отдельности чего стоит.

Как я уже упомянул, историю Великого комбинатора бранили с двух сторон: сперва за клевету на советскую власть, потом за примиренчество с советской властью. Думаю, в обоих случаях критики были не правы. Ильф и Петров не были ни антисоветчиками, ни «советчиками» – они были просто очень талантливыми, очень наблюдательными, очень остроумными людьми.

В годы, когда писалась дилогия о Бендере, «великая иллюзия», как называют нынче на Западе коммунистическую идею, владела миллионами умов – в том числе, умами выдающихся деятелей культуры. То, что нам абсолютно понятно сегодня, тогда выглядело не только сомнительно, но и вообще недостоверно. В смутные времена – а то время было предельно смутным! – истинную суть явлений разглядеть почти невозможно. Да, Бунин и Горький в своей публицистике правдиво и жестко описали начало российской трагедии, не пощадив большевистскую верхушку. Но ведь тот же Горький впоследствии вернулся в Советский Союз. И не только он – Алексей Толстой, Куприн, Цветаева. Маяковский, Есенин, Бабель, Пастернак, Эренбург, Кольцов выезжали за рубеж и возвращались, порой навстречу собственной гибели. Почему? Не видели, что творится в стране? Видели, конечно. Но вера в идею была сильнее сомнений. Так стоит ли удивляться, что Ильф и Петров, двое молодых людей, воспринимали коммунистическую теорию как фундаментальную истину, а весь идиотизм окружающей реальности – как нелепые преграды на правильном пути?

К тому же думающим людям в ту пору было, с чем сравнивать жизнь в Советском Союзе. Это теперь по закону маятника «красных» модно рисовать изуверами, а «белых» героями и мучениками. Но любая война, гражданская тем более, не для ангелов, зверствовали по обе стороны разлома. Династия Романовых вызывала в те годы презрение и ненависть не только у большевиков – буквально вся страна требовала казни «Николая Кровавого» еще у Временного правительства. К чему привела страну монархия, видели все, а вот чем кончится большевистское владычество, было далеко не ясно. Идеи свободы, равенства и братства кружили головы не одним студентам да гимназистам – даже самые умные люди России надеялись, что мудрое учение Маркса выведет страну из многовековой провинциальности.

Словом, зачислять Ильфа и Петрова в разряд как диссидентов, так и апологетов нет оснований. Скорей всего, они были нормальными советскими людьми, чем—то вроде своих православных соотечественников, которые в Бога верят, но в церковь не ходят, Рождество и Пасху отмечают домашним застольем, а про попов с удовольствием рассказывают похабные анекдоты. Люди как люди. Большая политика не оставила в их творчестве никаких заметных следов.

А вот в большую литературу они вошли несомненно. Почему? Только ли уникальное остроумие, точное видение житейских типов и объемность образов вознесли их, говоря современным языком, на верхние строчки литературных хит—парадов?

Наверное, не только. Завидное долголетие плутовской дилогии обеспечило еще одно обстоятельство. Книги, писавшиеся как сатирические, во многом оказались пророческими.

Вот простой пример – сюжет «Золотого теленка». Остап Бендер ценой множества усилий, не важно, праведных или нет, заполучил, наконец, вожделенный миллион. И что же? А – ничего! Жизнь обаятельного авантюриста лучше не стала: оказалось, что деньги сами по себе ровно ничего не стоят. Бессмертная формула – «Пиво отпускается только членам профсоюза» – действовала по всей стране вплоть до ее развала, разве что разнообразное «пиво» распределяли не профсоюзы, а парткомы. Впоследствии этот принцип разрушил всю советскую финансовую систему и предопределил крах режима. Коммунистическая верхушка создала для себя и приближенных параллельную платежную схему – талончики, записочки, закрытые распределители, спецдома, спецдачи, спецполиклиники, спецсанатории, даже спецномера для спецмашин. Вне этой «спецжизни» деньги превратились просто в резаную бумагу – на них ничего нельзя было купить. Уже не подпольные миллионеры, а вполне легальные шахтеры, сталевары и хирурги при вполне приличных зарплатах жили практически в нищете. Не удивительно, что к началу восьмидесятых миллионы людей, разочаровавшись в «фантиках», фактически перестали работать, и на службу ходили лишь обменяться новыми анекдотами и выпить в компании. Корпорация «Рога и копыта» охватила к тому времени полстраны – все повторяли популярный анекдот: «Они делают вид, что нам платят, а мы делаем вид, что работаем».