Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты Страница 53

— Да не о них я говорю!

— А о ком?

— О мальчике!

— А мальчик что — не один из них?

— Мальчик — один из нас! Как вы этого понять не можете? А вы его ловите на живца, а потом на него будете ловить эту самую цивилизацию, которая, может быть, гроша ломаного не стоит…

— Подожди, — сказал я, сдерживаясь. — Во-первых, ты что — серьезно считаешь, что Малыш — один из нас?

— А ты не считаешь?

— Конечно, нет! Он даже есть по-нашему не умеет… Что у него вообще наше? В какой-то степени общий облик. Прямохождение. Ну, голосовые связки… Что еще? У него даже мускулатура не наша, а уж это, казалось бы, прямо из ген… Тебя просто сбивает с толку то, что он говорит. Действительно, великолепно говорит… Но и это ведь, в конце концов, не наше! Никакой человек не способен научиться бегло говорить за четыре часа. Тут дело даже не в запасе слов. Надо освоить интонации, фразеологию… Оборотень это, если хочешь знать, а не человек! Мастерская подделка! Подумай только, помнить то, что было с тобой в грудном возрасте, а может быть, как знать, и в утробе матери — разве это человеческое? Ты видел когда-нибудь роботов-андроидов? Не видел, конечно. А вот я видел!

— Ну и что? — мрачно спросил Дик.

— А то, что теоретически идеальный робот-андроид может быть построен только из человека. Это будет сверхмыслитель, это будет сверхсилач, сверхэмоционал, все что угодно «сверх», в том числе и сверхчеловек, но только не человек. И уже сейчас, заметь, это только дело техники. Если бы нашелся на Земле этакий доктор Моро навыворот…

— Ну, ладно, — сказал Дик. — Я тебя понимаю. Я не понимаю только, откуда ты все это видишь в Малыше. Малыш — это просто мальчик, воспитанный существами, которые умеют что-то, чего не умеем мы, и не умеют чего-то, что умеем мы. И вот этого чего-то, что умеем мы, Малышу не хватает. Не умеют они рассуждать о звездном небе, а человек спокон веков о нем рассуждал. Не умеют они думать о пришельцах, а человек о них думал еще тогда, когда и думать-то было не о чем…

— Да чушь ты говоришь, — возмутился я. — Как это можно не думать о звездном небе?

— Вот именно. Как это можно? Каждую ночь оно над головой. Каждую ночь ты его видишь. И тем не менее Малыш ничего о нем не знал. Для него это было ново. Для него весь этот разговор был новый. Голову даю на отсечение, что он впервые в жизни говорил с кем-то о звездном небе!

— Ну, это, положим, ниоткуда не следует…

— А по-моему, следует, — сказал Дик. Мы помолчали, дуясь друг на друга.

— Во всяком случае, — сказал я наконец примирительно, — Малыш — это единственное звено, которое связывает нас с аборигенами. Если мы Малышу не понравимся, контакт сорвется.

— Да, наверное, — вяло сказал Дик. Я был окончательно уязвлен.

— Прикажешь понимать так, что контакт тебе неинтересен? Дик пожал плечами.

— Постольку поскольку, — проговорил он.

— То есть?

— Я считаю, что контакт хорош постольку, поскольку он безвреден.

— Подумаешь — открытие!

— Что ты ко мне пристал? — сказал Дик. — Могу я иметь свое мнение?

— Хоть два, — разрешил я.

— Могу я с недоверием относиться к ксенопсихологии, которая есть и не наука вовсе, а так, собрание сомнительных фактов и несомненно ложных выводов?

— Можешь. Через труп Каспара Тендера, любимца доктора Мбоги.

— Могу я, наконец, с сомнением взирать на действия Каспара Тендера, о котором мне кто-то говорил, что это душа общества, и который на самом деле есть всего лишь ходячая ксенопсихологическая таблица?

— А можешь ли ты задать этот вопрос лично ему?

— Не могу, — сознался Дик. — Среди многих, очень многих вещей, которые я не могу, эта занимает первое место. Но зато я могу в два счета на законном основании выставить посторонних с поста, где я несу ответственную вахту.

— Где эти посторонние? — грозно осведомился я, озираясь по сторонам. — Как инспектирующий кибертехник, я настаиваю, капитан, чтобы посторонние были немедленно удалены, и объявляю вам выговор за попустительство и нарушение инструкции.

— Обращаю ваше внимание, инспектор, что подчиненные вам кибертехники, как и все кибертехники во вселенной, грубы, настырны и не знают приличий. Их представления о целях и назначении контакта являют собой нечто совершенно зоологическое.

Начался треп. Мы совместными усилиями удалили посторонних, обменялись выговорами и затеяли спор, кто главнее: вахтенный или инспектор. В разгар спора Дик вдруг схватил меня за плечо и сказал:

— Смотри, идет.

Я поднялся с пола и взглянул на экран. Малыш возвращался. Он шел по взлетно-посадочной полосе, шел как будто неохотно, медленно, как вчера вечером, когда нес к кораблю охапку сучьев. Голова его была опущена, руки странно переплетены на груди. Сначала непонятно было, направляется ли он к кораблю или проходит мимо, но вскоре он свернул и пошел прямо на нас. И снова у меня появилось ощущение, будто он смотрит прямо в объективы обзорных экранов. Дик торопливо произнес в микрофон интеркома:

— Пост УАС — Тендеру. Малыш приближается.

Я дернулся было бежать наверх, но поймал взгляд Дика, и мне стало неловко. Нехорошо как-то получалось: я пойду, а он останется.

— Иди, иди, — сказал Дик, отводя глаза.

— Да ладно, — сказал я небрежно. — Потом посмотрим запись.

— Не выдумывай ты, иди, — настаивал Дик, но я-то его знал и видел, что он доволен мною, а это, в конце концов, самое ценное.

Впрочем, в эту минуту раздался голос Тендера:

— Дик, Стась. Оставайтесь там, где вы сейчас. Очередную встречу я буду проводить один. Я включу аварийную трансляцию, так что вы все будете слышать.

Мы с Диком переглянулись и повеселели.

— Гуманность, — шепотом сказал Дик.

— Чуткость, — шепотом откликнулся я.

— Сострадание.

— Тонкое понимание чуждой психологии.

Между тем Малыш приблизился метров на пятьдесят, остановился, постоял, понурив голову, потом вдруг стремительно повернулся на пятке вокруг оси и, сорвавшись с места, скрылся в мертвом пространстве. Я еще не успел устроиться поудобнее у ног Дика, как из репродуктора донесся его голос:

— Когда вы отсюда уходите?

— Почему ты так хочешь, чтобы мы ушли? — спросил Тендер.

— Потому что будет плохо.

— Кому?

— Ему.

— Кто это?

— Мои друзья.

— Значит, они хотят, чтобы мы ушли?

— Они такого никогда не хотят. Но им будет плохо, если вы не уйдете.

— Значит, сейчас им не плохо?

— Сейчас им как обычно. Было немножко плохо вчера вечером. Было немножко плохо позавчера. В остальное время — как обычно. Но если вы останетесь, им когда-нибудь станет плохо всегда.

— Тебе интересно с нами?

— Да.

— А может быть, им тоже будет интересно с нами? Пауза.

— Он совсем другой. Он не такой, как я. Мне интересно потому, что я не умею, как он. Если бы умел, мне бы тоже было не интересно.

— А как он умеет?

Пауза.

— Это невозможно объяснить. Ты умеешь объяснить, что такое больно?

— Нет, — сказал Тендер, — не умею. Но у нас есть средство, чтобы узнать, как больно другому человеку, например, тебе.

— А у меня нет такого средства, чтобы ты узнал, как он умеет. И у него нет такого средства, а то бы я давно уже научился. Я очень хочу научиться, давно хочу. Он говорит, когда пройдет много сотен сотен дней, я, может быть, научусь, но не обязательно. Вот если бы я научился, тогда бы вы были мне не интересны. Хорошо, что я до сих пор не научился.

— Да, это хорошо, — согласился Тендер — Значит, ты не знаешь, как он умеет. А что он при этом делает?

— Кто — он?

Пауза.

— Твои друзья, — сказал Тендер.

— Мне никогда не рассказать! Их гораздо больше, чем разных слов. Я должен буду перечислить все слова, и к тому же я еще не все слова знаю…

— Ну, хорошо. Они при этом смотрят?

— Куда?

— Все равно куда.

— Если тебе все равно — куда, то я лучше попробую сказать, куда они не смотрят. Они не смотрят насквозь. Они не смотрят вот так… Они не смотрят вглубь до самого конца, так очень горячо, обжигает, и тогда нужны новые… не знаю, как сказать… глаза, но не глаза. У меня такого нет, и у вас такого нет… Трудно говорить. Я не так понимаю тебя, ты не так понимаешь меня.

Пауза.

— Малыш, — сказал Тендер. — Может быть, ты умеешь рисовать? Вот так…

Пауза. Слышен неясный шум. Потом Малыш прошептал:

— Это ты?

— Нет. Это вообще человек. Ты, я… кто угодно.

— Нет. Так отделять изображения я не умею. Он умеет. Только не плоско, а в воздухе. Висит.

— А он большой? — спросил Тендер.

— Разный. Смотря где.

— На что он больше всего похож?

— Опять ты не так понимаешь меня. О нем нельзя говорить, что он похож.

— По-моему, про все на свете можно сказать, что оно на что-то похоже. Вот это все — это называется корабль — корабль похож на холм. Ты сам сказал…