Сергей Кремлёв - Берия. Лучший менеджер XX века. Страница 54

Удар ледорубом поставил точку в затянувшейся истории подрывной работы Троцкого против СССР. После заключения Пакта 1939 года он писал в американском журнале «Либерти»:

«Кремль впрягся в повозку германского империализма… До тех пор, пока Гитлер силен — а он очень силен, Сталин будет оставаться его сателлитом».

Не прошло и полугода, как 17 января 1940 года на стол обергруппенфюрера СС Риббентропа (был у министра иностранных дел рейха и такой титул) оберфюрер Ликус из «личного штаба» обергруппенфюрера положил донесение из Лондона:

«Троцкий с помощью англичан должен будет вернуться в Россию, чтобы организовать путч против Сталина…»

Но это же знал и Сталин. И Лаврентий Берия был вызван в Кремль. Результатом обсуждений там и стала операция по ликвидации Троцкого. Сама по себе она для нашей темы малосущественна, но с ней теснейше связано имя человека, которое я уже упоминал и о котором пришло время сказать подробнее.

Майору ГБ Павлу Судоплатову в 1940 году было всего тридцать три года. И впервые он оказался в кабинете Сталина три года назад, когда его привел туда Ежов. Тогда рядовой оперативный работник НКВД, работавший нелегально в среде украинских националистов за рубежом, Судоплатов получил нерядовое задание — ликвидировать одного из лидеров «Организацii украiнських нацiоналiстiв» (ОУН) Коновальца.

Заместитель директора Российского государственного военного архива Владимир Иванович Коротаев и его коллега Виктор Константинович Былинин в томе II «Трудов Общества изучения истории отечественных спецслужб» за 2006 год свидетельствуют: «За свою сравнительно короткую жизнь лидер ОУН успел вступить в «деловые отношения» с целым рядом зарубежных спецслужб — германской, австрийской, литовской, финской, английской, итальянской, японской…»

Как видим, вереницы связей с многочисленными разведками отнюдь не выдумывались в НКВД, а существовали в реальности… Ведь друзья и коллеги Коновальца жили не только по ту сторону границы СССР, но и по эту!

Враг опасный и влиятельный, Коновалец был уже приговорен на Украине к расстрелу за санкционирование и личное руководство казнью революционных рабочих киевского завода «Арсенал» в январе 1918 года. На совещании в Кремле об этом напомнил Григорий Петровский. А вот приговор в исполнение в результате тщательно разработанной операции был приведен в Роттердаме 23 мая 1938 года Судоплатовым.

Между прочим, когда он после акта гулял по бульварам уже Парижа, то читал в русских эмигрантских газетах о его шефе Ежове как о человеке, обреченном вскоре пасть жертвой кампании чисток. До ареста Ежова был год, до расстрела — два. Многое, многое переплеталось тогда, уважаемый мой читатель, в многократно запутанный клубок…

Впрочем, мы сейчас в августе 1938 года, когда Судоплатов, вернувшийся в Москву, был вызван к новому начальнику ГУГБ НКВД СССР Берии, о котором знал лишь, что «в 20-е годы он возглавлял ГПУ Грузии, а затем стал секретарем ЦК Коммунистической партии Грузии».

Как видим, статусом политических фигур Судоплатов интересовался мало и был информирован относительно биографии Берии неполно, что, впрочем, бедой не было.

В 1997 году впервые вышли в свет интереснейшие (увы, не всегда точные и достоверные) мемуары Павла Анатольевича, где описана и его первая встреча с Берией. Правда, Судоплатов несколько сбивается в хронологии… По мемуарам получается, что он в июле 1938-го прибыл пароходом в Ленинград, тут же ночным поездом выехал в Москву и на следующий день был принят Берией.

Но Берия стал начальником ГУГБ лишь с 22 августа 1938 года, так что раньше этой даты Судоплатов не мог оказаться в его кабинете, расположенном рядом с приемной Ежова. Однако эта явная аберрация памяти не существенна для главного — описания Берии, данного человеком, хорошо знавшим его лично. И оно стоит того, чтобы быть сообщенным читателю почти без купюр:

«Моя первая встреча с Берией продолжалась, кажется, около четырех часов… Берия задавал мне вопрос за вопросом, желая узнать обо всех деталях операции против Коновальца и об ОУН с начала ее деятельности…

Из вопросов Берии мне стало ясно, что это высококомпетентный в вопросах разведывательной работы и диверсий человек. Позднее я понял: Берия задавал свои вопросы для того, чтобы лучше понять, каким образом я смог вписаться в западную жизнь…»

Тут я временно прерву рассказ Судоплатова, чтобы заметить: он, похоже, так и не понял, что Берию интересовали не столько его личные приключения, сколько вообще та атмосфера европейской жизни, с которой Берия, работавший как чекист на закавказском направлении, был знаком, конечно, плохо. А теперь ему надо было быстро входить в курс и европейской работы разведки, и он пользовался удачным случаем, чтобы узнать и понять насчет ее как можно больше.

То же надо сказать об информации по ОУН. Для «закавказца» Берии эта проблема являлась новой. А что же это за профессионал, который не использует любую возможность для самообразования!

«Берия поинтересовался, — продолжает Судоплатов, — обратил ли я внимание на количество выходов, включая и запасной, на явочной квартире, которая находилась в пригороде Парижа. Его немало удивило, что я этого не сделал, поскольку слишком устал. Из этого я заключил, что Берия обладал опытом работы в подполье, приобретенным в закавказской ЧК…

Будучи близоруким, Берия носил пенсне, что делало его похожим на скромного совслужащего…

Одет он был, помнится, в весьма скромный костюм. Мне показалось странным, что он без галстука, а рукава рубашки, кстати, довольно хорошего качества, закатаны. Это обстоятельство заставило меня почувствовать некоторую неловкость, так как на мне был прекрасно сшитый костюм: во время своего краткого пребывания в Париже я заказал три модных костюма, пальто, а также несколько рубашек и галстуков. Портной снял мерку, а за вещами зашел Агаянц (известный впоследствии разведчик, генерал, имевший прикрытие в Париже как третий секретарь посольства. — С.К.) и отослал их в Москву дипломатической почтой».

Деталь с костюмами Судоплатова я не опустил потому, что она лишний раз косвенно подтверждает аберрацию его памяти. Если бы он после приезда (пусть даже и в августе) был вызван к Берии немедленно, вряд ли у него было бы время получить в НКИД или на Лубянке свои парижские обновки. Значит, между приездом и встречей был определенный временной зазор.

И, не в укор Павлу Анатольевичу, скажу, что на его месте Берия, несмотря ни на какую усталость, проверить пути возможного отхода с явки не забыл бы наверняка. А вот костюмы стал бы заказывать вряд ли.

Берия проявил интерес и к диверсионной работе в Испании чекиста Василевского, служившего в свое время под началом Берии в контрразведке грузинского ГПУ.

Отметил Судоплатов и то, что Берия хорошо говорил по-русски с небольшим грузинским акцентом, а по отношению к собеседнику вел себя «предельно вежливо».

Интересно, что в другом месте Судоплатов написал и следующее:

«Берия часто был весьма груб в обращении с высокопоставленными чиновниками (когда они того, как я понимаю, заслуживали. — С.К.), но с рядовыми сотрудниками, как правило, разговаривал вежливо. Позднее мне пришлось убедиться, что руководители того времени позволяли себе грубость лишь по отношению к руководящему составу, а с простыми людьми члены Политбюро (сталинского. — С.К.) вели себя подчеркнуто вежливо».

Замечу, что Сталин ко всем обращался, как правило, на «вы», и по инерции это сталинское и бериевское «вы» сохранилось, выветриваясь при Хрущеве. А уж при Брежневе и особенно при Горбачеве укоренилось всеобщее хамское «ты»… Впрочем, было бы удивительно обратное.

В конце встречи — и это очень характерно для Лаврентия Павловича — он предоставил Судоплатову пятидневный отпуск для того, чтобы тот смог навестить мать в Мелитополе и родителей жены в Харькове. «Монстр» в описаниях клеветников, Берия на самом деле был заботлив и внимателен к тем, кто делал одно с ним дело.

НО ЧИТАТЕЛЬ, хорошо знакомый с мемуарной литературой по советской разведке, может мне возразить. И в опровержение сведений о вежливости Берии он может сослаться, например, на воспоминания генерал-майора в отставке Елисея Тихоновича Синицына, на рубеже 60—70-х годов занимавшего пост заместителя начальника Первого главного управления (разведывательного) КГБ СССР.

Накануне советско-финской войны он был легальным резидентом разведки НКВД в Хельсинки с очень солидным дипломатическим прикрытием временного поверенного в делах — для этого временно отозвали штатного нкидовского полпреда.

Нечто подобное уже было — крупный советский разведчик Рыбкин (с его женой Зоей Рыбкиной-Воскресенской мы еще познакомимся) весной 1938 года вел по личному поручению Сталина секретные переговоры с финнами под таким же прикрытием, для чего временно отзывали полпреда Асмуса.