Н. Денисов - Огненный крест Страница 54

Когда Булавин спустился, я сказал ему, что латыш Карлстон набирает джигитов, и что я ему сказал – мы джигиты! – «А зачем ты сказал, что мы джигиты, когда мы никакие не джигиты? Хотя... Хорошо! Мы попросим аванс на обмундирование!»

Мы зашли в кофейню и застали там Карлстона и Юрку Щербовича, бывшего нашего кадета старших классов, а потом и моего сослуживца по Русскому корпусу. И Юрка меня тут же подвёл: «Шурка! Какой же ты джигит? Ты же верхом ездить не умеешь! Ты же со мной в пехоте служил в Русском корпусе».

Но Карлстон на это Юркино замечание и бровью не повел, не собираясь вот так сразу меня оставить: «Вижу, вы гимнаст! Вы можете делать номера на турнике? Вы сумеете на подвижном турнике между двух всадников крутиться?» – «Могу!» – «Покажите ваши мускулы».

Я засучил рукава и показал свои бицепсы. И Булавин засучил рукава. «Вот это да! – сказал Карлстон. – У вас обоих мускулища-а-а!» – «Конечно! – кивнул Булавин. – И не вздумайте нас обмануть. Не забудьте наши мускулы!» – и Булавин тут же по требовал аванс на «пошив обмундирования для выступления на арене». Но Карлстон аванса не дал: «Ребята, какой аванс?! Я не имею никакого капитала. Мне помогает институт Венецуэльской иммиграции организовать это дело. Я не имею чем платить заранее. Вот когда заработаем, заплачу».

«Не забудьте наши мускулы!» – напомнил ему есаул Булавин.

Командир кавалерийского полка в Каракасе (венецуэльская армия) пообещал нам и другим казакам-джигитам, по просьбе института иммиграции, занять лошадей для выступлений. На первую репетицию предстояло явиться в новый цирк амфитеатр, предназначенный для боя быков. Когда мы пришли в точно назначенное время, Булавин снова потребовал аванс на обмундирование: «Я не намерен протирать об седло мои последние штаны!»

Юрка Щербович достал из чемодана лозу из здешней вербы саусэс, чтобы Булавин рубил лозу шашкой, но он отказался рубить, потому что не дали аванс.

«Генералов! И вы отказываетесь выступать?» – спросил меня Карлстон. – «Нет, я не отказываюсь». – «Так подать вам лошадей?» – «Подавайте!»

Два всадника с железной перекладиной, привязанной к лошадям, выехали на арену и остановились. Я взялся за перекладину, стал крутиться и делать гимнастические турниковые упражнения. «Отлично! – закричал Карлстон. – Можно – шагом?» – «Давайте шагом!» – закричал и я. Лошади пошли шагом, а я продолжал крутиться. «Можно – рысью?» – спросил Карлстон. «Давайте рысью!» – кричал я весело. И на рыси продолжал делать упражнения.

Карлстон был в восторге. И кричал в новом приступе этого восторга. И эхо неслось под самый купол цирка: «Молодец! Генералов! Отлично! Можно галопом?» – «Давайте галопом!».

На галопе развязалась или соскользнула веревка, которая держала железную перекладину, я успел схватиться за гриву ближней ко мне лошади и повис, брыкая ногами, доставая бедную лошадь по морде. «Отставить! – закричал Карлстон. – Генералов не умеет джигитовать!»

Я отцепился, наконец, от перепуганного животного, подошел к Карлстону и сказал: «Не я не умею джигитовать, а вы не умеете рейку привязывать!» На этом и закончились наши с Булавиным «выступления» на арене цирка.

Потом я встретил Вишневского, опять на том же плаце Конкордия, и на этот раз не я предложил работу машиниста на корабле, а он – «совсем лёгкое дело»: стоять контролёрами у входа в этот же цирк, строившийся все же не для джигитовок на конях, а для кровавых сражений разъяренных быков.

И тут надо сообщить некоторые подробности. Главный вход в амфитеатр – с воротами в мавританской стиле, где стоял старший контролёр Вишневский – был не один. На случай паники в кровавом цирке, напора неуправляемой толпы или просто наплыва зрителей имелось несколько маленьких ворот, куда требовались дополнительные контролёры, в которые и завербовал нас Вишневский. Кроме меня и Булавина подрядился проверять билеты друг есаула – старый эстонец, бывший офицер Российской императорской армии, любивший царя и царскую Россию. Мы заняли свои места, ожидая большого наплыва публики. Но пришло немного. Карлстон явно был в расстройстве... Как выяснилось потом, мало сделали рекламы в городе. Да и в Каракасе еще помнили других русских казаков, тех «настоящих джигитов», казаков белой эмиграции, объехавших весь мир, поражавших его своей джигитовкой. И я видел тех казаков в Белой Церкви, их выступления на большом поле, где обычно занимались маршировкой сербские солдаты и мы, мальчишки-кадеты.

Казаки, настоящие джигиты, выступали только в поле, а не на арене цирка. И не по кругу, а по прямой линии. Арена же нового венецуэльского цирка была неудобна для наездников. Да и джигиты были липовые, падали с коней. Ни один не срубил лозу, и лошади были не натренированы, пробегали далеко от лозы, нервничая от запаха крови быков, недавно убитых на арене.

Самый эффектный номер джигитовки – похищение невесты, когда казак лихо, легко, одной рукой подхватывает невесту и сажает в седло – не удался. Невеста, стоявшая в центре арены, была красивая, но высокая и тяжелая женщина. Где было молодому казаку Усачёву, сыну настоящего, но престарелого джигита Усачёва, наблюдавшего за выступлением сына из зала, подхватить тяжелую женщину одной рукой. И он крутился вокруг женщины. Лошадь нервничала, фыркала и почему-то шарахалась от этой невесты в белом, пока она сама, не изловчась, подпрыгнула, схватилась за седло, взобралась на спину лошади и погрузила жениха в свои могучие объятия.

Конечно, она, «невеста», Валентина Людмилина, была когда- то хорошей балериной московского театра и ловкой гимнасткой. И мне её находчивость понравилась – это был единственный вы ход из создавшейся на арене ситуации. Но публика не оценила, и публика свистела и кричала: «Казакос пиратотас! – Липовые казаки!»

Есаул Булавин оставил свой пост и прибежал ко мне: «Шурка! Давай удирать! Первых, кого будут бить – контролёров!».

На другой день, под вечер, мы шли втроём к новому цирку. И эстонец, бывший офицер Российской императорской армии, любивший царя и царскую Россию, сказал: «Боюсь, что этот латышонок нас обманет, нам не заплатит». – «Что-о?! Не заплатит? – возмутился Булавин. – Он знает наши мускулы!..».

Послышался топот казачьих коней и появилась группа всадников, скакавших друг за другом. Булавин вышел им навстречу, поднял руку и закричал так, как он командовал эскадронами в дивизии фон Панвица: «Сто-о-ойте, ребята! Латышонок вас обманет. Не заплатит. Возвращайтесь по домам!» Казаки осадили коней и тоже закричали наперебой: «Заткнись, Булавин! Ну тебя к черту! У самих настроение – никуда... а ты еще каркаешь!»

Когда мы той же боевой троицей зашли в главные мавританские ворота цирка, Булавин остановился, закатал воинственно рукава рубахи, по дороге он уже хорошо хлебнул у итальянца Луиса, и начал громогласную речь: «А где этот латышонок, который нам не хочет заплатить за то, что так отважно вчера держали напор публики? Где, я спрашиваю?.. Карлстон, не прячься, выходи, выноси деньги!..»

А тот уже давал распоряжения своему старшему контролеру – выйти к нам навстречу. Володька вышел, он принёс деньги и устное распоряжение Карлстона о том, что «нас сегодня сокращают по причине малочисленности публики!»

(Как мы узнали потом, ни казакам-джигитам, ни Юрке Щербовичу, который привозил лозу в чемодане, ни бывшей балерине Людмилиной, ни самому старшему контролёру Вовке Вишневскому Карлстон не заплатил. Цирк «латышонка» просто-напросто прогорел.)

Получив с Карлстона, мы хорошо посидели в первом же кабачке!

С Булавиным мы дольше всех других приехавших в Венецуэлу из Европы находились на содержании института иммиграции. Жили в отеле «Конкордия» бесплатно, потому что ответственный за нас чиновник института взял у нас много картин для продажи, а нам не заплатил ни боливара. Продал, мол, в долг, но должники не отдают деньги, и попросил дюжину новых наших картин. Но и за них с нами не рассчитался. Так и продолжалось два месяца: чиновник продавал наши картины, а нам продлевал содержание в «Конкордии». Впрочем, мы успевали рисовать не только для чиновника, немало наших – «русских», «чешских», «немецких» и «местных» – пейзажей украсили стены квартир и особняков венесуэльской столицы, окрестных городков и селений.

И все же к концу второго месяца «вольготная» наша жизнь в Каракасе закончилась. Чиновник направил нас в городок Маракай, в отдел института иммиграции с письмом к его другу – председателю Маракайского отделения института. Чиновники хорошо договорились, и маракайский чиновник принял нас с Булавиным, как ТОЛЬКО ЧТО приехавших из Европы.

Мы готовились к любой черной работе, но нас поселили в отель «Ингенио Боливар», устроенный в бывшем имении Боливара освободителя Венецуэлы, в тридцати километрах от городка. И – «забыли».