Леонид Жуховицкий - Ни дня без мысли Страница 57

Так есть ли повод впадать в шоковое состояние?

Думаю, все—таки, есть.

Поскольку невозможно оценить нравственное влияние произведений искусства на человека, принято считать, что они бесценны. Это утверждение я хочу оспорить не из чувства противоречия, а потому, что именно бесценность картин и скульптур делает их совершенно беззащитными. Бесценны – значит, цены им нет. Ничего не стоят.

В былые годы, когда в столичных магазинах обнаруживалась недостача, директора шли в тюрьму, а порой и под расстрел – хищение в особо крупных размерах! А вот Сталин, чтобы заткнуть финансовую дыру после своей ударной коллективизации, по дешевке распродал уникальные картины из российских музеев, и вовсе не считал это преступлением: ведь ущерб стране невозможно было выразить в деньгах, значит, его как бы и не было.

Между тем, бесценное имеет свою цену, часто совершенно конкретную. Знаменитая картина на аукционе порой уходит и за сто миллионов долларов, и дороже. Коллекции российских музеев не продажны – но реально они стоят даже не миллиарды, десятки миллиардов отмененных условных единиц. Приди какому—нибудь чиновному безумцу идея пустить их в продажу, как делал когда—то низколобый кремлевский усач, и выручка от искусства перекроет доходы от нефти.

Я не знаю, сколько «стоят» наши музеи. Подозреваю, что наш фактурный министр культуры тоже не знает этого. А надо знать!

Ни один трезвый хозяйственник не допустит, чтобы со склада у него пропали двести двадцать мешков сахара – ведь это какие деньжищи! Могу только представить, как жестко стерегут золотой запас страны: никому не придет в голову посадить у дверей Центробанка бабусю в тулупе с дробовиком. А ведь золото – всего лишь золото! Оно безлико: сегодня ушло, завтра придет, и разницы между слитками никакой. Валюта? У нее, вообще, каждый год по кусочку отгрызает инфляция. А стоимость произведений искусства только растет, причем так, что глашатаи на аукционах от восторга и ужаса роняют свои молотки.

Двести двадцать пропавших единиц хранения для Эрмитажа, наверное, не так уж много. Но для иного областного, тем более, районного центра это целый музей, который способен изменить судьбу города. Толпы туристов стремятся в Каунас только ради картин Чурлениса. В американской Флориде, у маленького городка близ Тампы, своя приманка – музей Сальвадора Дали, собранный, прямо скажем, не из главных его работ. Но ведь едут, едут люди, ежедневно оставляя в местных гостиницах, ресторанчиках и магазинах немалые деньги.

Не пришла ли пора хотя бы приблизительно определить цену бесценного? Пусть страна знает, чем она располагает помимо нефтедолларов. Пусть и эта сфера жизни станет, наконец, прозрачной.

Зачем это нужно? А хотя бы затем, чтобы власти всех уровней закаялись экономить на зарплате музейных охранников.

ТЕНЬ ЗНАЕТ СВОЕ МЕСТО

Из всех видов изящной словесности я нынче предпочитаю газетную хронику. Вещи порой попадаются просто упоительные!

Вот появилось коротенькое сообщение: в Питере социологи исследовали проблему теневой экономики и выяснили, что она составляет, как минимум, 98 % от легальной. То есть, рядом с производством, о котором пекутся все власти в стране, утверждая бюджет и намечая ударные темпы, существует еще одна, о которой не печется никто, темпы не намечают – а она вон как цветет! Социологи пытались провести те же изыскания в Москве, но им настоятельно порекомендовали не приближаться к столице нашей родины ближе, чем на выстрел установки «Град». Видимо, здесь ситуация еще веселее.

Конечно, Москва и Питер еще не вся Россия, есть бескрайняя глубинка, во всех смыслах слова удаленная от столиц. Ну, там, разумеется, с отчетностью все в порядке. Там бабка Маланья, вернувшись с базара, тут же спешит к компьютеру и отбивает по Интернету e – mail в Госкомстат: так, мол, и так, произвела и свезла на рынок овощ репу в количестве ста восемнадцати корней, о чем и сообщаю. Копия – в налоговую инспекцию. Так что если в провинции и есть теневая экономика, то в размерах куда меньше: не 98 %, а максимум 96.

О чем говорит эта вдохновенная социологическая цифирь? О том, что рядом с нашей зарегистрированной экономикой существует вторая, по масштабам такая же. И все наши публицисты по этому поводу поднимают ярость масс на тему – куда же смотрят наши силовики? Почему до сих пор не искоренили? Я же силовиков ругать не тороплюсь, вот по каким соображениям.

Вторая экономика, по размаху равная первой, свою продукцию не в землю закапывает – практически всю оставляет в стране. Конечно, нельзя полностью исключить, что та же бабка Маланья свою репу отправляет в офшоры и там складывает на секретные счета. Но большинство теневиков в стране что—то производят и в стране же продают, выпуская при этом пусть теневую, но все же продукцию, создавая пусть теневые, но все же рабочие места и выплачивая пусть теневую, но все же зарплату. Которая, если верить питерским социологам, составляет примерно 98 % от зарплаты легальной. Не здесь ли ответ на извечную российскую загадку: каким образом хитроумный отечественный обыватель изловчается тратить на покупки чуть не вдвое больше, чем получает?

Теневая экономика родилась не вчера и не позавчера. Это она в свое время спасла советский народ от тотального вымирания, а советскую власть от быстрого краха. Она и теперь трудится на благо страны, обеспечивая ее необходимыми товарами, а граждан работой и зарплатой. Конечно, плохо, что вторая российская экономика чуть не целый век прячется по подвалам – но где еще ей было скрыться от ковровых правительственных бомбардировок? Жаль только, что составляет она 98 % процентов от легальной, а не 198 – а то, глядишь, не нам приходилось бы догонять Португалию, а ей Россию.

БОГАТЫЙ НИЩИЙ

У замечательного поэта Леонида Мартынова есть короткое стихотворение, которое когда—то мне очень нравилось:

«От города не отгороженноеПространство есть. Я вижу, тамБогатый нищий жрет мороженноеЗа килограммом килограмм.На нем бостон, перчатки кожаныеИ замшевые сапоги.Богатый нищий жрет мороженое…Пусть жрет, пусть лопнет! Мы – враги».

Когда—то эти строчки привлекли меня не только своей яркостью. Богатый нищий со своими килограммами мороженого был и моим врагом. Стихи и теперь мне симпатичны, как и все, что написал Леонид Мартынов. Вот только нищий в пиджаке мне больше не враг, скорей товарищ по несчастью. Мне его просто жаль. Не знаю, в чем его богатство, но никакой радости оно ему явно не принесло. Да и богатство—то нищенское. Когда Мартынов писал свои стихи, кожаные перчатки были предметом немыслимой роскоши, а теперь их на Коптевском рынке можно купить за полтораста рублей. А богатому нищему никто не объяснил, что бостоновый костюм с сапогами не сочетается, и сидит на нем эта разномастная одежка, как на корове седло. И все, что ему принесло благосостояние – это возможность килограммами жрать мороженое. Почему мороженое, я, кстати, очень хорошо понимаю: потому что в голодном детстве именно оно было мерилом и символом шикарной жизни. Вот и пытается нищий с безнадежным опозданием подсластить свое убогое прошлое. Увы, ничего, кроме ангины, из этого не получится.

А товарищем по несчастью я этого бедолагу называю потому, что сегодня я и сам богатый нищий. Не супербогатый, конечно, не олигарх, не чиновник, не гаишник, распухший от взяток, не хозяин пивного бара, не модный парикмахер, не телеведущий, однако на все мои скромные потребности вполне хватает. Недавно даже новую машину купил, самую дешевую из японских – но ведь все равно иномарка. А нищий я потому, что от своей биографии мне никуда не деться.

Недавно прочитал в каком—то цветном журнальчике про студентку, которая сказала: «Лучше буду ходить голая, но джинсы за тысячу рублей не надену». Хорошая девушка, гордая. А я вот не гордый, и джинсы купил за триста рублей на ближайшем рынке. Ничего, носятся. Порвутся – там же куплю новые. Хотя, клянусь, вполне мог бы потратить на штаны и три тысячи. Но что делать, если не вижу я разницы, джинсы они и есть джинсы!

Нищета – это не характеристика кошелька, это состояние души. Богатый нуждается в дорогих ярлыках, они подтверждают его богатство. А нищий убежден, что батон всегда батон, хоть из ларька, хоть из супермаркета, и если ты купил его на рубль дороже, значит дурак.

Я не горжусь своей потребительской малограмотностью. Мне бы тоже хотелось с первого взгляда отличать качественную рубашку от подделки. Но – когда—то не научили, а теперь повышать квалификацию поздно, да и незачем: слава Богу, литераторов пока еще встречают не по цене носков и галстука. Вот в чем разбираюсь, так это в мороженом. И в холодильнике у меня всегда лежат «лакомки», брикеты в красивой упаковке и фирменные тортики Филевской фабрики, чтобы было чем накормить неожиданного гостя. Не угостить, а именно накормить, потому что мерзлые сливки в больших количествах не лакомство, а еда.