Александр Тюрин - Капитализм – история большого грабежа. Английский образец Страница 6

Затем последовало обезземеливание ирландцев согласно двум актам парламента.

Парламентский акт от 13 августа 1652 г. «Об устроении Ирландии» полностью лишал земли всех ирландцев, которые участвовали в анти-английских восстаниях. Акт определял 100 тыс. мятежников, которые «не подлежали помилованию в отношении их жизни и имущества», они должны быть казнены, а их все имущество конфисковано.

А те ирландцы, что не участвовал в восстании – также, по сути, лишались всего, как «не показавшие своей постоянной преданности английскому государству». Одну треть земли у них просто отнимали, а взамен оставшихся двух третей «предоставляли» участки в бесплодном скалистом регионе на западе острова – «для более прочного установления мира в этой нации». У протестантов, которые вели себя также, как эти католики, конфисковывали четверть земли, переселению они не подлежали.[53]

Акт малого парламента от 27 сентября 1653 представлял план раздела конфискованных земель.[54] А заодно демонстрировал торжество весьма специфической законности в британском «правовом государстве».

К 1 мая 1654 г. ирландцы-католики должны были выселиться поголовно за реку Шеннон, в Коннаут. Кто из ирландцев, к указанной дате, останется по эту сторону Шеннона, будет казнен, как «шпион и враг».[55] Причем земли на самом побережье Коннаута опять-таки передавались английским военным и колонистам, чтобы ирландцы не имели доступа к морю. Остаться дозволялось пока лишь малолетним и батракам, работавшим у хозяев-англичан. За поимку или ликвидацию ирландца, задержавшегося в неположенном месте, назначалось хорошее денежное вознаграждение.[56]

Сравнить эти законодательные акты по степени безжалостности можно только с Indian Removal Act, принятом в 1830 году конгрессом США – тогда была произведена массовая депортация коренного населения Атлантического побережья в районы вымирания на совершенно «законных основаниях».[57]

В ходе самой крупной в истории одновременной конфискации земель, по данным У. Петти, из 20 млн. акров всех земель Ирландии было конфисковано в пользу английских колонизаторов 11 млн. акров, большая часть удобных и пригодных для обработки.

Чтобы ирландцы паче чаяния не нашли себе пропитания в городах, им запрещалось входить самовольно на городскую территорию.[58]

Ну и каков промежуточный итог? «Гражданская опись», произведенная английским правительством в 1654 свидетельствует «Массы бедняков кишат во всех частях этой страны, некоторые нередко питались кониной и травой, другие умирали от голода на больших дорогах; много раз бедные дети, которые теряли родителей или были брошены родителями, оставались на произвол судьбы, некоторые из них становились добычей волков и других хищных животных и птиц.»[59] Количеств жертв «умиротворения» Ирландии после подавления мятежа вряд ли намного уступало числу погибших во время самого мятежа.

Английские джентльмены до сих пор любят указывать правительствам другим стран на нарушения «свободы совести». А католическим священникам в январе 1653 было предписано покинуть Ирландию в течение 20 дней; тех из них кто пытался скрыться, выслеживали с собаками и вешали. Английские власти платили за каждого убитого патера, сколько и за подстреленного волка. Охота на католических священников стала настоящим развлечением для английских колонистов и солдатни…

«Век просвещения» на английский манер

Вернемся в метрополию. Продолжением актов о «крепостных прихода» был «закон о поселениях» изданный при Карле II, 1662, который действовал до 19 в. и фактически лишал рабочих свободы передвижения. Власти любого прихода, в котором человек пытался поселиться, могли отправить его обратно. Читаем у конфетно-пряничного Тревельяна, вообще не склонного выносить сор из английской избы: «Девять десятых населения Англии, фактически все, кто не принадлежал к небольшому классу землевладельцев – как бы ни было хорошо их поведение и какую бы, пусть даже самую высокооплачиваемую работу они не имели – подвергались опасности быть изгнанным из любого прихода, кроме того, где они родились, со всеми вытекающим последствиями — арестом и бесчестием.»[60]

Тот же автор добавляет, что «в Шотландии рабочие каменноугольной промышленности были сведены к положению «крепостных», прикрепленных к работам в копях». И система прикрепления шотландских углекопов действовала до начала 19 в.[61]

В общем, является труд принудительным или как бы свободным («как бы» потому что средства производства трудящимся всё равно не принадлежат) зависит не от прекраснодушных либеральных деклараций, а лишь от того, при каком варианте использования рабочей силы, издержки у капиталиста будут ниже. И совокупность английских законодательных актов на протяжении трех столетий сводилась к тому, что пролетаризированный труженик свободен лишь работать от зари до зари, его труд принадлежит капиталистическому классу, начиная с самого ближайшего капиталиста. Все попытки увильнуть от этой капиталистической «свободы» свирепо карались.

Те, кто следовал предписанному пути, имел рабочий день продолжительностью в 15 часов и голодную зарплату, которой не хватало на пропитание и кров над головой, так что обычным был детский труд – даже по признанию таких лакировщиков, как Тревельян.

Еще в мануфактурный период «маленьких детей, которых по возрасту еще нельзя было отдать в ученики, нередко заставляли работать дома с такого же раннего возраста, как и фабричных детей в более поздние времена». Даниэль Дефо (автор «Робинзона» и огромного числа морализаторских трудов) встречал детей «едва достигших четырех лет, которые могли содержать себя своим трудом».[62]

А детей «приходских крепостных» содержали в работных домах, которые были настоящими морильнями.

Перед тем как стать ремесленником, рабочим мануфактуры или фабрики ребенок должен был пройти через ученичество. И хозяева, в полной власти которых находились эти дети, часто обращали их в малолетних рабов, которые подвергались разного сорта насилиям и неограниченной эксплуатации.[63]

На рубеже 17 и 18 вв. пошла новая волна огораживаний, теперь в центральных графствах и на северо-востоке (до этого шли в Южной, Западной и Северной Англии).

Начиная с 1740-х «через парламент стали проходить частные законы, которые не принимали во внимание сопротивление огораживанию со стороны отдельных собственников…»

Таково оно, «правовое государство», которое либеральная интеллигенция усиленно ставит в пример. Даже отретушированная английская история Тревельяна показывает, что уважение к собственности отнюдь не является отличительным признаком даже вполне зрелого капитализма – собственность становится священной, лишь когда попадает в «священные руки» лиц, владеющих достаточным капиталом.

Законы об изъятии крестьянской собственности и передачи ее лендлордам «целыми пачками быстро проводились через каждый парламент Георга III (1760–1820) – собрание не прославившееся никаким другим радикальным законодательством. Но это был радикализм богатых, часто за счет бедноты». В сельскую местность посылались парламентские комиссары, решения которых имели силу закона. Комиссары производили передел в пользу богатых землевладельцев и такая революционно-капиталистическая деятельность приводила ко все большему «аккумулированию земли» в больших поместьях.[64]

Либералы любят попенять социалистам, что те хотят «отнять и поделить», однако классическая либеральная политика всегда проводилась под лозунгом «отнять и добавить тому, у кого и так много». Немногого стоит и любимая байка либералов, что при капитализме неизменно цветут маленькие фермерские хозяйства.

После рейдов парламентских комиссаров лендлорды уже не боялись «разорения», их рента, как и прибыли крупных капиталистических арендаторов быстро росли, а «сельскохозяйственный рабочий, лишенный даже его небольших прав на землю… очень часто был вынужден обречь себя на полную зависимость от хозяина и доходил даже до пауперизма.»

Это только в мрачном средневековье от бедняков можно было дождаться Робин Гуда или Уота Тайлера. Забыв меткую стрельбу из лука, крестьяне не могли отстоять в «гражданском обществе» даже самые минимальные социально-экономические права.

«Когда он (крестьянин) терял свою полоску в открытом хлебном поле или пастбище для своей коровы на общинном выгоне, то несколько гиней, данных ему в обмен, скоро проматывались мим в трактире. Даже если парламентский комиссар возмещал крестьянину теряемые им общинные права несколькими акрами земли, расположенной далеко от его дома, как мог он огородить и осушить их? Он мог только снова дешево продать их состоятельным людям…»[65]