Газета Завтра Газета - Газета Завтра 508 (33 2003) Страница 6

Случилось так, что я бывал в Актау, бывшем Шевченко, сразу после развала Советского Союза. Город, замышлявшийся как город-Солнце, как локомотив новой цивилизации в пустыне или на Марсе. Этот город превратился в черную дыру. Почти нет там ни одного молодого человека, не пристрастившегося к героину. Бывший город Солнца стал настоящей черной дырой, где пропадают русская молодежь, русская наука, мрет русское будущее. О крахе этого города говорится в романе.

Образ умирающего Актау в романе — образ поражения советского будущего. Демоны и нетопыри, заселяющие роман, выпили Город, выпили всю страну. И эти нетопыри пытались сделать из своего торжества праздник. Не получилось. Ничего, кроме презрения и брезгливости, "их" праздники вызвать не могут.

МЕТАОТКРОВЕНИЕ ПРОХАНОВА

Владимир Бондаренко

19 августа 2003 0

34(509)

Date: 20-08-2003

Author: Владимир БОНДАРЕНКО

МЕТАОТКРОВЕНИЕ ПРОХАНОВА

Новый роман Александра Проханова "Последний солдат империи" — пожалуй, наиболее метафоричен. Это уже не метафора-слово, не метафора-образ, а метафора-роман, метафора-иносказание, метафорический концепт августа 1991 года. Роман "Последний солдат империи" можно было бы назвать постмодернистским саморимейком Проханова, ибо он написан на основе предыдущего, десятилетней давности политико-репортажного романа под тем же названием и о тех же событиях августа 1991 года. Но для постмодернизма у Проханова всегда не хватает цинизма, с которым, к примеру, его бывший друг Владимир Маканин подошёл к событиям октября 1993 года. Маканину и его герою не страшно даже, когда по ним стреляют из танков, ибо всё — игра, всё — неправда. Почему бы и не потрахаться похотливому старичку прямо под танковые залпы, если и попадёт на этот раз, можно и переиграть, отменить залпы или отменить старичка... Проханову и сейчас за 1991 год — страшно, он и в этом новом романе переживает и плачет горючими слезами. Роман — ироничен, но метафорическая ироничность, присущая для постмодернизма, распространяется лишь на ненавистных ему либералов. Даже разочаровавшись в самих гэкачепистах, он не иронизирует над ними. Ибо те, кто шёл на поражение осознанно, готовил его — заслуживают ненависти, а те, кто был сломан, подавлен, ошеломлен новыми формами оргоружия и информационной войны, — заслуживают жалости.

Александр Проханов сам ведет свою информационную войну с режимом, и его роман "Последний солдат империи" — не просто патриотический галлюциноз. Не причуды изощрённого метафориста, а метафорическое откровение истины для молодых патриотов.

Роль Александра Проханова в нашей сегодняшней литературе на самом деле сравнима разве что с ролью Владимира Маяковского столь же трагичны, столь же истово защищают державные ценности, столь же метафоричны. Разве что Маяковский воспевал красную зарю, а Проханов через изощренные метафоры века, через концентрацию на личном опыте, через равновесие эмоционального и интеллектуального начала описывает красный закат, гибель красных богов, исход красных памятников. Трезвая аналитика у него соединена с всплесками эмоций. Он поднялся над хаосом гибнущей советской державы, и с помощью яркого метафорического ряда даёт нам возможность взглянуть на падший и раздробленный мир. Он явно продолжает метафизическую школу в русской литературе. Его метафора августа 1991 года распространяется на контекст всего произведения. Гэкачеписты — это гигантские лилипуты, говорящие дельфины либерализма — подчиняются прозрачным магам из преисподней, гибнут красные боги, и в финале романа происходит вполне реальное отрубание спелых голов у сломленного и беспомощного постзастойного режима. В бой идут по-настоящему только жертвенные одиночки, они и несут в себе надежду читателю, что у России ещё не всё потеряно. Тот же главный герой романа генерал Белосельцев, гибнущий в конце каждого из семи романов, посвящённых закату советской цивилизации, и возрождающийся вновь и вновь — это не просто метафора национального героя России, это и реальность её, ибо русского героя мало убить, надо ещё и дух его уничтожить. А пока жива хоть одна клеточка его тела, он находит в себе силы на новое возрождение. Доживём ли только мы сами до него? Белосельцев, после поражения его любимой державы, после предательского заговора спецслужб, один идёт на свой парад 1991 года, проходит по Красной площади, как в ноябре 1941 года шли части Советской Армии — на парад и дальше в бой, и у Белосельцева впереди бой, выживет ли он, выживет ли страна, но бой продолжается...

Этот главный смысл романа стараются не замечать либеральные критики, и хваля роман, и ругая его, они пишут о метафорических частностях, о верности символов, о пресыщении красками или об излишней барочности построения, и ни слова о сверхзадаче, о том, ради чего роман написан. Ему уже отведено место — трэш, мусорное развлечение. И ни слова о Родине и вере, о предательстве и впавшей в уныние нации, о героизме и стойкости преодолевших уныние.

Этот главный смысл, уверен, осилят прохановские читатели: в какую бы обёртку ни заворачивали его роман, он жжётся своей идеей, своей героикой. Этим романом писатель освобождает общество от мешающих ему дальше жить мифов и иллюзий. Если гэкачеписты были хороши, то почему они не победили? Неужели народ — это быдло, и безропотно прыгает в пропасть? Нет и нет. Предательская безнациональная элита (в том числе и интеллигенция), в который раз бросила свой народ, бросила свою веру. Всё произошло почти мгновенно. Изобразить эти три дня реалистическими приёмами в небольшом романе просто невозможно. Нужны или великая эпопея, или же концентрация образов в едином мистическом пространстве, нужен фантасмагорический концепт. Ибо сама действительность тех дней была более фантастична, чем все книги наших фантастов. Мистическое трёхдневное уничтожение великой империи под радостные всхлипы либеральной интеллигенции. Понятно, что либералы проходят мимо смысла романа — им уже ни в истории, ни в литературе никогда не оправдаться. "Целились в коммунизм, а попали в Россию". Впрочем, скорее всего, кто помудрее — в Россию и целились. Роман "Последний солдат империи" — это красный апокриф. И меня поражает, почему мимо таких великих целей проходит почти вся литература. На зависть всему миру у русских художников есть возможность отобразить великие и трагические страницы истории. Как "Тихий Дон" после гражданской войны, как окопная правда после Великой Отечественной, за любой трагедией в истории следует её достойное запечатление в красках и образах. Тебя приглашают войти в историю, и немедленно. Не нравится проза Александра Проханова — напиши своё видение моментов, меняющих всю карту мира. И вдруг тотальный уход в частную мелкую жизнь. Ни "Двенадцати" Блока, ни "Лебединого стана" Цветаевой. Ни за, ни против. Энергия таланта исчезла? А ведь историки будущего, ежели оно будет, станут изучать переломные моменты России по прозе Александра Проханова. Ему остаётся только позавидовать. Сумасшедшая эстетика жизни тех лет обрела своего мистика. Пока либералы блуждают в потемках филологии, Александр Проханов взломал и без того шаткий миф об их празднике свободы в августе 1991 года, о кратком триумфе либерализма, отброшенного вскоре криминальными структурами ельцинского режима. Либералы потеряли в истории даже эти свои три дня, и остаются в литературе только их хрюканье и сморкание в гротескном прохановском изображении да брызги ядовитого белого помёта из-под демократических гарпий, так напоминающих известных критикесс Наталью Иванову и Аллу Латынину.

Впрочем, портретная серия у Александра Проханова куда как хороша, либералы уже записываются в очередь, чтобы попасть на приём к великолепному мастеру словесных портретов, шаржей, едких гротескных изображений. Галерея самых зловещих типов нашего времени, Николай Гоголь без второго тома, одни лишь мертвящие души погубителей России. И светлые лики героев сопротивления, носителей смысла, ясного, чистого и божественного: "Бог есть. Ты умрёшь. Россия бессмертна".

ЗАБЕГ СЛЕПЦОВ

Влад Смоленцев

19 августа 2003 0

34(509)

Date: 20-08-2003

Author: Влад СМОЛЕНЦЕВ

ЗАБЕГ СЛЕПЦОВ

Перечитывая роман "Последний солдат империи", мне было очень трудно отделаться от ощущения личной сопричастности со всеми событиями, описанными там. Все персонажи романа мгновенно угадывались, узнавались. И читая роман, я поневоле оказывался в том времени, в те днях, на тех улицах. Я был на той знаменитой демонстрации, когда две огромные, ненавидящие друг друга толпы своим молчаливым противостоянием фактически объявили о начале гражданской войны. Я был рядом с теми, кто планировал те события и пытался вмешиваться в их ход.