Лев Данилкин - Клудж. Книги. Люди. Путешествия Страница 62

Первым делом ты поглядываешь на сайт Форекса – так ли уж слаба иена, как о ней говорят в последнее время? Потом начинаешь интересоваться новостями из Северной Кореи – не совпадают ли даты предполагаемой поездки с тамошними национальными праздниками, к которым Ким и его друзья обычно приурочивают запуск своих баллистических ракет, по странному совпадению пролетающих через территорию Японии. Затем твой загранпаспорт становится похож на иллюстрированное свидетельство о смерти – черно-белая фотография в траурном медальоне, которой японцы украшают визу, выглядит аллегорией Memento mori. Сходство довершают рассыпанные по картонному прямоугольничку визы цветы, предположительно все той же сакуры; такие вырезали облученные девочки из жалостливых советских песен о последствиях Хиросимы. Впрочем, если вслух произнести цифру, сколько такая виза стоит (в Японию формально невозможно поехать «самому», без тургруппы, и ради обретения визы приходится озолотить посредника), любой уважающий себя мертвец моментально выскочит из могилы.

В Нару, которая 1200 лет назад была столицей страны, ездят из Киото смотреть старозаветную, домостроевскую, так сказать, Японию: скребущие небо пагоды, павильоны с китайскими крышами, аллеи с каменными фонарями – и гигантский (самое большое деревянное здание в мире) храм, в который интегрирован исполинский Будда. Будда этот производит на детей гораздо меньшее впечатление, чем одна из внешне не примечательных колонн храма. В основании ее проточено отверстие. Это Ноздря Будды; точность пропорций не подлежит сомнению. Взрослый, засунувший в этот деревянный нос голову, проведет там остаток жизни, а вот дети, которых родители насильно ставят в десятиминутную очередь, теоретически, в состоянии выползти из этих тисков полуживыми. Счастливчиков встречают вспышками фотоаппаратов. Будда смотрит на суету равнодушно – чихать он хотел на все это.

Первостатейной, однако, достопримечательностью Нары является тамошняя фауна – олени. Их поголовье составляет аж 1200 штук, они мелкотравчатые, завез их туда бог Такемиказучи, и они напоминают заколдованных беспризорников. Попытка ребенка залезть им на спину оказывается бесплодной: где сядешь, там и слезешь, буквально. Наглые твари, они бродят по парку, а кое-где и по городу, высматривая вахлачков, которые еще не поняли, с кем имеют дело, и держат наготове купленные по 150 иен за пачку специальные «диарс-куки» (шика-сембей), в надежде, что олешка смилостивится и откусит кусочек. В действительности это напоминает кормление крокодилов – через двадцать секунд от пачки «куки» не остается даже бумажной упаковки, а затем начинается визг: мелкий рогатый скот обступает благодетеля со всех сторон и принимается шурудить зубами в чужом рюкзаке, хватая все подряд. У нас один такой бемби принялся лопать чрезвычайно важную карту – и если бы нам не удалось выдрать из его мандибул непрожеванную половину, мы, возможно, до сих пор так и не смогли выбраться из этого оленьего царства.

Главная проблема, связанная с Японией, состоит в том, что это страна полностью, на двести процентов, соответствует всем стереотипам. Фудзи выглядит ровно так, как на картинках: фантасмагорический, посреди плоской зеленой равнины заснеженный конус, ах, ах. Пресловутые школьницы, прикрывающие ладошкой рот, когда смеются, в нано-юбках, с бантами и в чулках, обнаруживаются ровно там, где им и следует быть, – в токийском квартале Харадзюку. Чебурашки? В каждой будке, и даже с надписями на русском языке есть. Обпившиеся саке и блюющие по вечерам в общественном транспорте клерки? Насчет того, что блюют, врать не буду, не видал, но когда над нами повис на поручне человек, не выглядевший трезвым, и принялся раскачиваться в такт движению, мы предпочли не ждать милостей от природы. Ирония в том, что японцам слишком хорошо удалось экспортировать свою «японскость»; до такой степени хорошо, что при встрече с оригиналом – в принципе, действительно экзотическим – загадочным он не кажется. Япония – страна постоянного дежавю. Она похожа на ближайшую якиторию – не хуже, но и не лучше. Все известно заранее.

Ну, почти все.

При попытке забронировать киотский капсульный отель 9hours через Booking.com возникает предупреждение, что с детьми туда хода нет; на сайте самой гостиницы дискриминационные ограничения, однако ж, отсутствуют. Мы рискнули – и никто не попытался нас выставить: безропотно выдали ключи от двух нижних капсул, юкаты и гигиенические наборы. Кому здесь нет места, так это парам: их разлучают внизу, мужчины в лучах стерильного хирургического света остаются заполнять регистрационные карточки, а их подруги уходят в особый женский лифт и уносятся в гинекей будущего.

Верхние этажи 9hours – одно из тех редких мест в Японии, о которых невозможно составить представление по чужим рассказам. Там реально круто – особенно непосредственно в спальном отсеке, напоминающем казарму клонов в «Стар Ворз»: длинный зал-пенал с двухэтажными модулями; черные стены бликуют в полутьме; светятся лишь окошки капсул. Внутри капсулы, неожиданно глубокой, – просторно и приятно-тревожно; кажется, что тебя упаковали для отправки в 3013 год. Округлые, из свежего твердого пластика своды цвета слоновой кости; полочка с розетками в изголовье; затейливый будильник, устроенный таким образом, чтобы будить именно тебя, а не соседей. Я не видел, в каком гробу хоронили Стива Джобса, но уверен, что его тело чувствовало бы себя в капсуле 9hours как у Христа за пазухой. М. тоже каким-то образом почувствовал, чьи уши торчат за дизайном всего этого инкубатора гармоничных личностей: теперь он, видите ли, понял, как чувствует себя айфон в коробке.

Так-то оно так, но 9hours все же стал единственным местом в Японии, где мне так и не удалось заснуть. Им бы закупоривать капсулу прозрачной дверью, как в стиральной машине; по каким-то причинам, однако, единственный способ отгородиться от посторонних звуков здесь – тканевая шторка-экран, и поэтому появление каждого следующего постояльца становится событием. Модель поведения «новеньких» одна и та же. Все начинают издавать сдавленные стоны восторга и затем исступленно фотографировать. Большинство не сразу осознают, что все их шепоты и щелчки камеры транслируются во все ячейки спального отсека одновременно. Попасть в будущее при такой слабой шумоизоляции нет никакой возможности.

Япония – страна чуть ли не с нулевым уровнем криминала; преступления, совершаемые с участием детей, случаются раз в тысячелетие; тем чудовищнее выглядело то, что мы сделали. Дело в том, что, как ни странно, найти в этой стране приличный сувенир – загвоздка: магниты на холодильник в виде муляжа суши выглядят тошнотворно, а ничего другого, по сути, нет. В какой-то момент я стал заглядываться на объекты, находящиеся в общественной собственности. Первая попытка – содрать с забора эффектно усеянный иероглифами и сдобренный пиктограммой знак, не поощряющий купание, – удачей не увенчалась, слишком много свидетелей.

Второй раз меня заинтересовали таблички, на которых обозначены маршруты вокруг священной для синтоистов горы Инари, на окраине Киото. Гора заросла джунглями, через них проложены тропы, заставленные красно-черными, в две перекладины воротцами-«тори», образующими красные галереи, внутри которых ты и двигаешься – километрами, буквально. Фушими (святилище) Инари Тайся посвящено лисьей богине, отвечающей за урожай саке; в святилище покупаем деревянную табличку в виде лисьей мордочки – ее нужно раскрасить. М. рисует на лисьей мордочке Тоторо, героя аниме, – но с собой таблички брать не принято, надо повесить здесь же.

Теоретически, было бы здорово привезти домой красные воротца «тори» – настоящие, размером со столбы для качелей, – однако цены кусаются: миллион триста тысяч.

А вот таблички… Кто угодно согласится, что таблички – излишество, тут и без указателей не потеряешься. Глаза боятся, а руки делают. М. напоминает мне о моральной неприемлемости подобной стратегии: папа, воровать нехорошо. Приходится импровизировать: видишь ли, М., формально мирный договор с Японией так и не заключен, в каком-то смысле война не закончена, она идет здесь и сейчас, и раз так, можно квалифицировать наше приобретение как, ммм, трофей. В этот момент мы замечаем, что все то время, пока я откручивал проволоку, за моими манипуляциями из хибарки по соседству наблюдала женщина. Обратного хода нет, табличка уже наполовину в рюкзаке – но в голове у меня возникает некогда читанная нехорошая книга о японских лагерях для военнопленных. Мысль о том, выдержу ли я допрос, улетучивается лишь в тот момент, когда мы наступаем на огромную – размером с шинкансен – змею.

Шинкансены – это bullet-trains, футуристично выглядящие поезда, если не самые быстрые, то самые красивые в мире. Матвей называл их «шимпанзен», но на самом деле морды у них слеплены как будто с посмертной маски Удава из «38 попугаев»: приплюснутая, карикатурно-вытянутая и добродушная. «Шимпанзены» бывают желтые, зеленые, красные, но чаще всего – белые. Иконический образ Японии – белый шинкансен на фоне заснеженной Фудзи и цветущей сакуры. Вы окажетесь внутри этой картинки примерно на 40-й минуте переезда из Токио в Киото (если едете дорогим и самым быстрым шинкансеном типа Nozomi).