Александр Горбачев - Песни в пустоту Страница 63

Борис Белокуров (Усов)

Да, мое мнение было конечным. Мнение лидера группы всегда было конечным. К другим людям я тоже прислушивался. К мнению Арины всегда прислушивался. Потому что она составляла некое ядро группы, а остальные музыканты были привлеченные. Не было проблемы, с кем играть. Ты умеешь играть на гитаре? Ну и все. Была постоянная чехарда. Этот ушел – пришел другой. Но это, как правило, были эпизодические люди. У “Соломенных енотов” никогда не было другого продюсера, кроме меня. За исключением, возможно, Леши Маркова. Он хотел видеть все немножко по-другому. Но победил немножко я.

Панк-рок всегда был не только музыкой, но и политической позицией – и Россия 90-х в этом смысле не была исключением. Казалось бы, советская система, с которой вроде как непримиримо боролся советский же рок, приказала долго жить и сменилась свободой слова и волеизъявления – но экзистенциальный панк потому и нарекли этим эпитетом, что он подразумевал бунт не против конкретного строя, а против мироустройства как такового. Переломным моментом, ставшим толчком к созданию нового радикального подполья, стал октябрь 93-го – вскоре после того, как танки расстреляли Белый дом, Егор Летов заявил о вступлении в партию Эдуарда Лимонова НБП и создании социально-музыкального движения “Русский прорыв”, в которое также вошли его земляки-соратники вроде “Инструкции по выживанию” и группы “Родина”. Лимоновская организация, несмотря на свою полную маргинальность (а может, и благодаря ей), тогда вообще стала центром притяжения самых разнообразных творческих сил – кроме Летова в нее вступил неутомимый композитор, концептуалист и провокатор Сергей Курехин, на концертах под эгидой НБП по всей стране выступали и лидер “Калинова моста” Дмитрий Ревякин, и радикальные шумовики, музыкальные обзоры в партийной газете “Лимонка” были чуть ли не единственным местом, где можно было узнать о новинках рок-подполья. В сущности, НБП тогда была чем-то вроде арт-проекта – максимально оголтелого, дерзкого, плевавшего на все новорожденные социальные конвенции и потому, разумеется, притягивавшего к себе соответствующего толка публику без царя в голове.

Естественно, московские панк-радикалы тоже не оставались в стороне от новых идеологических веяний – впрочем, среди них в этом смысле царил подлинный плюрализм взаимоисключающих мнений. “Огонь”, “Ожог” и “Банда Четырех”, своего рода супергруппа нового андеграунда, сменившая “Резервацию здесь” и объединившая уже в некотором смысле заслуженных Сантима, Экзича и Константина Мишина, примкнули к НБП. “Лисичкин хлеб”, напротив, пропагандировал левые идеи и деятельно участвовал в анархистском движении ЗАИБИ (“За анонимное и бесплатное искусство”). Где-то совсем неподалеку поднимал голову молодой панк-хардкор, ориентировавшийся на идеи стрейт-эджа, веганства и антифашизма. До поры до времени все эти люди уживались в одной и той же коммуне – или, как говорили они сами, формейшне, – но только до поры. И только “Соломенные еноты” смотрели на все происходящее откуда-то сбоку и никогда открыто не поддерживали никакие политические движения. Раз проигрыш все равно неизбежен, лучше было принять его в одиночку, не фальшивя перед собой и не вписываясь в чужую армию.

Алексей “Экзич” Слезов

В 96-м это все движение начало расслаиваться. Мы отошли от коньковской тусовки, Костя Мишин стал общаться с Усовым шапочно, тусовка “Лисичкиного хлеба” начала заниматься кино и пошла в анархокраеведы и так далее. Весь этот формейшн, собственно, развалился.

Александр “Леший” Ионов

Магнитоальбом “Огня” “Память и время” – это наш последний этап сотрудничества, мы писались у Арины дома с подачи Усова. Ужасный, конечно, материал, ужасно все записано, а потом 96-й год – и уже все. “Огонь” находился в зените своей карьеры, в 95-м мы разогревали “Гражданскую оборону”, это был тоже такой важный водораздел.

Алексей “Экзич” Слезов

А “Соломенные еноты” не играли. И это был уже такой повод для зависти. Все еще больше усугубилось, когда в 96-м году мы с “Огнем” на деньги коммунистов поехали в тур “Русский прорыв”.

Александр “Леший” Ионов

У Усова зависть была подсознательной – она маскировалась под мысль “вот они там типа обуржуазились”. При этом у них была иррациональная тоска по Советскому Союзу. Сказать в этой компании, что СССР был говном, – это значило сразу же получить от Усова в бубен.

Борис Белокуров (Усов)

Распад СССР мы переживали как трагедию. Ну, мы-то были коммунистами. По убеждениям. Жалко было не рухнувший строй, а страну. Я в ней вырос, я в ней жил. Я родом из детства, я его очень люблю и не собираюсь предавать.

Борис “Борян” Покидько

В начале 90-х “Еноты” и “Лисхлеб” часто устраивали совместные концерты. Они проводились в рамках коньковского формейшна, хотя Усов называл его по-разному, в том числе и Всемосковским патриотическим панк-клубом. У нас был такой… как это сказать… псевдопатриотизм или даже истинный патриотизм коньковский. Московский патриотизм – мы любили московскую музыку больше, чем ленинградскую. Городской, человеческий – ну, какой угодно патриотизм, заканчивая патриотизмом относительно самих себя.

Тогда могли мирно сосуществовать парни с огромными гребнями и пацификами с какими-нибудь лысыми людьми с вырезанными на разных частях тела свастиками. Это все не уходило дальше дихотомии панк – гопник и не было политизировано. Но в какой-то момент начало проявляться расслоение. Я хорошо помню этот момент, когда, году в 96-м, появилось большое количество малолетних фашистов, и с ними начали возникать проблемы. Позже оказалось, что некоторые люди почему-то оказались к этому склонны, в том числе из нашего круга общения. И все отнеслись к этому с пониманием, зная друг друга. Ну, до определенной степени.

Ермен “Анти” Ержанов

Усов ощущал себя… фюрером – не буду говорить, но рок-н-ролльным паханом таким. Сидел в Коньково и думал, что он главный. У них началась внутренняя борьба – почитайте “Связь времен”, там все это есть. Мишин с Сантимом из-за футбола подвергались обструкции.

Илья “Сантим” Малашенков

В отличие от большинства андеграундных музыкантов того времени я активно интересовался футболом, ездил на выезда и очень неплохо знал раннюю российскую околофутбольную культуру. Мне всегда больше нравилось позиционировать себя как человека, который ездит на матчи в Нижний Новгород, чем, скажем, как любителя под марихуану послушать Егора Летова в квартире. Да, я, возможно, действительно всех заебал своим динамовским шарфом. Вот меня Усов и подъебнул в песне со словами “Сколько сантимов стоит нацистский лозунг”. Я всегда хохотал над этой песней. Мне кажется, она появилась скорее из-за каких-то личных обид, чем из желания сделать какое-то политическое заявление. Хотя, может, мне хочется, чтобы это было так. “Последние Танки в Париже” ее, кстати, очень уныло перепели. Как-то слишком всерьез.

Борис Белокуров (Усов)

Сантим пропагандировал со сцены: “А ну-ка, давай-ка, уебывай отсюда, Россия для русских, Москва для москвичей”. Это скорее в контексте околофутбольного фанатизма было сказано, но лозунг-то нацистский.

Борис “Борян” Покидько

Движение “За анонимное и бесплатное искусство” родилось за несколько лет до того, как мы с участниками “Лисхлеба” в него попали. Это был ряд художников, одним из лидеров которых был некий Юрий Поповский. Скорее всего, он придумал основные тезисы ЗАИБИ – культивирование спонтанного и бескорыстного творчества, мысль о том, что творить может даже голый человек в открытом космосе, откуда вытекало, что самое главное – это реализовать свой ПТИ (первичный творческий импульс), который есть в каждом человеке. Символом группы был перечеркнутый значок копирайта. Усов недолюбливал заибистов, и “Еноты” в их акциях не участвовали. Но иногда Усов на них появлялся и порой даже пытался сорвать. С ними у него были определенные идеологические разногласия.

Борис Белокуров (Усов)

Все, что связано с анонимным и бесплатным искусством, мне абсолютно неблизко. Я их всех там ненавижу. К “Лисхлебу” и Боряну претензий нет. А ко всем остальным… я не считаю, что каждый человек – творец. Это то же самое, что интернет. В идеале отбор должен происходить внутри себя. Человек творит что-нибудь для себя и творит, но обнародует это только в том случае, если твердо уверен, что это хорошо. Но это опять-таки идеальный вариант, недостижимый. В этом случае был бы рай на земле. Я принципиально отказался смотреть всю “заибическую” продукцию, хотя мне ее неоднократно навязывали. Мне они не нравятся ни как люди, ни по глобальным соображениям. Была одна история, не знаю, насколько она произведет на вас впечатление. Вот смотрите: идет толпа. “Заибический” концерт где-то в Подмосковье. Ну, как всегда, нашли какой-то там каркас на заброшенной стройке, повеселились, газеты пожгли, в бубны побили, поплясали, и теперь все идут обратно на электричку до Москвы. На рельсах лежит собака, перерезанная пополам. То есть труп собаки. Огромная такая, рыжая. Что делают заибисты? Они прыгают на рельсы, начинают скакать вокруг нее, водить хороводы, поливать ее краской. После этого я понял, что заибистов больше знать не желаю. Я дал тогда в морду Захару Мухину.