Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2006 #10 Страница 65

По воспоминаниям С. М. Городецкого, Есенин в особенности “любил и считал для себя важною книгу “Ключи Марии”: здесь он определённо говорит, что поэт должен искать образы, которые соединили бы его с каким-то незримым миром”, с миром души, с миром христианства, скажем мы.

Показательно, что, критикуя футуризм, он вменяет ему в вину, что тот “существом своим не благословил и не постиг Голгофы, которая для духа закреплена не только фактическим пропятием Христа, но и всею гармонией мироздания, где на законах световых скрещиваний построены все зримые и не видимые нами формы”. А в статье “Отчее слово” он ссылается на преподобного Макария, игумена Троицкого Желтоводской обители, близ Нижнего Новгорода, говорившего своим ученикам: “Выбирайте в молитвах своих такие слова, над которыми горит язык Божий…”.

Мы не будем здесь говорить о том, как это делал сам Есенин в своём творчестве, как, где, с какой целью “зажигал” “огонь Божий” над словами. Здесь важно подчеркнуть: Есенин одним из первых поставил новую русскую поэзию перед вопросом: как современный поэт, опираясь на веру и традицию, познает мир?

“Они (“мои собратья”. — И. Р.) ничему не молятся, и нравится им только одно пустое акробатничество, в котором они делают очень много головокружительных прыжков, но которые есть ни больше ни меньше, как ни на что не направленные выверты” (“Быт и искусство”).

Согласимся, такой вопрос и такого рода ответ снова выходит в начале века ХХI на одно из первых мест. Разумеется, соединить лирическое чувствование и образность, не механически, а творчески, “отворить” слово — не так-то просто. И всё же удачи есть. Вот пример из “календаря” Шацкова: Сретение, о котором в народе бытует не одна поговорка, а главная примета: “Каково Сретение, такова и весна”:

Не рассветает… Смутен зимний сон.

Метели бьют навылет и навынос.

На аналое — инея антиминс,

На колокольнях — куколи ворон

Чернеют… Непрогляден окоём…

Читатель сразу же спотыкается на непонятном ему слове “антиминс”: что это значит, и подосадует, что нет соответствующей сноски в “календаре”. Но, может быть, и правильно, что нет. Если он любопытен, то не поленится заглянуть в православный словарь и узнать: “антиминс (греч. — вместопрестольник) — четырёхугольный льняной или шёлковый платок с изображением находящегося в гробу Иисуса Христа и четырёх евангелистов (по углам), с зашитыми в углах частицами мощей. Принесение и возложение антиминса на престол — обязательный ритуал, который предшествует совершению таинства причащения и освящению новых церквей”.

И уже узнав, он, читатель, возможно, по достоинству оценит новизну, лирическую свежесть и непривычную красоту образа “инея антиминс”. Можно привести и другие удачные поэтические строки из “календаря” Андрея Шацкова, в которые органично вошли церковнославянские знаки, образы, символы православия: “но будут погосты по свежим крестам считать не доживших до Пасхи”, “и плащаницы листьев алый наст опустится покровом на Россию”, “и сосны щепотью трёхперстья…”.

И всё это — осенины на краю света: мир, исполненный движения, света и внутреннего трагизма. А “Славянский календарь” — и тут мы подходим к его, пожалуй, самой существенной особенности, — это не просто искусно составленный “ежегодник”, это — по большому счёту — книга лирики, книга признаний поэта в любви к своей родине, её “отеческим гробам”, её великой Истории, Природе и Слову.

“И пока в средней полосе удивительной страны России, привольно раскинувшейся где-то на краю света, между Европой и Азиею, стоит пора с удивительным названием — осенины…”.

А может быть, читателю, прежде чем закрыть последнюю страницу книги с уже пройденной “месяцев лествицей”, захочется — на какой-то миг — вновь “вернуться в листопад” и перечитать удивительное стихотворение Андрея Шацкова, где плещет “плащаницы листьев алый наст”, прежде чем опустится покровом, как омофор, на русскую землю.

Какая осень крыльями шуршит

Среди юдоли уличного ада…

Меня уложат на багряный щит

И унесут в обитель листопада.

И грянет громом реквиема гул

Былой весны из Ветхого завета,

И бабье лето встанет в караул

Над ложем онемевшего поэта.

Но я приподнимусь, отсрочить тщась

Миг расставанья духа с ношей тела…

Вернись, душа! Ещё не пробил час,

Чтоб ты стрелой над памятью летела.

УЖАСНАЯ ИСТОРИЯ РОМАНОВЫХ Н. КОНЯЕВА

Николай Коняев. “Подлинная история дома Романовых”.

Москва, издательство “Вече”, 2005 г., 672 стр., тир. 5000 экз.

Уже в самом названии фундаментального труда Николая Михайловича Коняева — “Подлинная история дома Романовых” — содержится недвусмысленный намёк на то, что все предыдущие исторические исследования на эту тему были не подлинными. Вообще, на мой взгляд, книге подошло бы больше другое название: “Ужасная история дома Романовых”.

Романовы, по автору, это изворотливые проходимцы, которые пробрались на русский трон с помощью “лжесвидетельства, предательства, святотатства” и повели жестокую борьбу с Русской Православной Церковью, национальным характером и обычаями русского народа. Эта “русофобская борьба” велась “фактически до начала правления Николая I”, и только “последним Романовым удаётся преодолеть все своеволия, заменив их необходимостью выполнения своего долга”. Приведённые мной цитаты взяты из аннотации, в самой же книге Коняев высказывается и в том духе, что лучше бы этих Романовых в нашей истории вообще не было, включая, надо полагать, и “последних”, — ибо откуда им взяться, если бы не было “первых” и “средних”?

Сразу же скажу, что “Подлинная история дома Романовых” — довольно интересное чтение. Причем так показалось не только мне одному. Я начал читать книгу Коняева в поезде, будучи в творческой командировке, и один известный критик, сосед по купе, сказал, прочитав несколько страниц “Подлинной истории”: “Весьма интересно, энергично”. Да, книги, написанные с полемическим задором, хорошо “подогнанные” под одну историческую или философскую концепцию, всегда интереснее академических трудов, построенных по принципу: “с одной стороны”, “с другой стороны”… Кроме того, не следует забывать, что “Подлинная история” принадлежит перу автора “Гибели красных Моисеев”, прекрасного исторического публициста, умеющего и любящего работать с документами. В последние годы вышло неисчислимое множество книг, “наносящих удары по официальной историографии”, но очень немногие из них опираются на серьёзную историческую литературу, чаще всего являясь вздорной фантазией авторов. Никак этого не скажешь о “Подлинной истории” Коняева! Он использовал в своей работе огромное количество исторической литературы, и его шокирующие, на первый взгляд, обвинения в адрес Романовых и “романовских историографов” далеко не всегда голословны.

Но книги острополемические, “ниспровергательские”, будучи даже мастерски написаны, часто имеют один недостаток: весьма субъективную избирательность приведённых исторических и прочих свидетельств. В “Подлинной истории” это проявилось уже в предисловии, названном “Завещание Пушкина”, которое, в сущности, представляет собой сжатую концепцию всей книги.

А. С. Пушкин, как считает Коняев, придерживался такой же точки зрения на Романовых, что и он сам, просто по известным цензурным и политическим соображениям не мог высказываться столь же прямо, лишь “расставлял вёшки”. В качестве одной из них Коняев цитирует отрывок из письма Пушкина к Чаадаеву: “Русское духовенство до Феофана было достойно уважения, оно никогда не оскверняло себя мерзостями папизма и, конечно, не вызвало бы реформации в минуту, когда человечество нуждалось в единстве”. “Столь же существенно, — продолжает далее Коняев, — и замечание Пушкина по поводу революционности первых Романовых (вообще-то Пушкин в беседе с великим князем Михаилом Павловичем говорит обо всех Романовых. — А. В.). Они боролись за русский престол и принимали царский венец, но не столько для управления русским народом, сколько для насильственного реформирования его…” (с. 7).

Что я в данном случае называю односторонней избирательностью? В упомянутом Коняевым письме Пушкина Чаадаеву всего через несколько предложений следуют слова, которые разметали бы все приписываемые поэту “антиромановские вешки”, если бы Коняев этот отрывок тоже процитировал: “Пробуждение России, развитие её могущества, её движение к единству (к русскому единству, разумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре (курсив мой. — А. В.), — как, неужели всё это не история, а лишь бледный и полузабытый сон? А Пётр Великий, который один есть целая всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привёл нас в Париж? и (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка?”.