Витаутас Петкявичюс - Корабль дураков Страница 7

Вдвоем с Жебрюнасом мы очень быстро вычислили «оператора», однако допросили и нашу хроникершу Пангоните.

— Я не прячусь, — заявила она. — Я профессионал, а это работа плохого любителя. Вспомните, кто во что одевается, какие носит ботинки, и виновники найдутся сами собой.

— А черт с ними, — сделал я вид, что уступаю.

— Нет, — заупрямился режиссер Жебрюнас. — Почему скрытой камерой? Эта штучка стоит очень дорого и простому человеку недоступна. Такие камеры могут быть только в госбезопасности. Киностудия иногда брала у них взаймы.

Руководил этими съемками Чепайтис. Операторы менялись. В поисках истины мы довольно быстро узнали, что во время учебы в Дубне физик Зигмас Вайшвила жил у генерала Марцинкуса, который в то время курировал подразделение контрразведки СССР. Потом без особых стараний мы заметили, что Зuгмуля довольно часто заходит в здание, на которое Ленин постоянно указывает рукой. Еще позднее мы узнали и его псевдоним — «Студент», хотя его приятель и соратник Витас Томкус по сей день вводит читателей в заблуждение, называя этого стукача «Зеленым». Оба они сопровождали группы студентов заграницу и сообщали, кому Нужно, о поведении своих коллег, записывали их разговоры, подсчитывали, кто и сколько спустил долларов и личто на них выменял.

Томкус обратил на себя особое внимание КГБ после того как против него, курсанта Клайпедского мореходного у Чилища, было возбуждено уголовное дело. Этот необычайно проворный мальчик крал у своих товарищей униформы, продавал их в городе, а на деньги кутил или играл в карты. Не зря и сейчас в Вильнюсе говорят: если хочешь погубить Томкуса, открой возле редакции «Республики» игорный дом. Когда его разоблачили, то сразу исключили из комсомола, выбросили из училища, а дело передали в прокуратуру.

Уклоняясь от ответственности, Витас некоторое время отсиживался в России, там его нашли и с такой славной тележкой пинкертоновских приключений устроили на факультет журналистики в качестве много обещающего стукача. Тогда он и сблизился с другим будущим глашатаем литовской нации — Зигмутисом Вайшвилой. Вот тебе и студенческий конкурс, и равные возможности молодых людей. Так закалялись кадры нашего будущего, так вызревал их «идейный И общечеловеческий» национальный фундамент.

Журналист Томкус издал очень воинственную, написанную на плохом газетном языке книгу «Таран», в которой, пользуясь подброшенным ему «органами» материалом, попытался изобразить себя как сверх честного деятеля, защищающего интересы трудящихся. Это была прекрасная, хорошо задуманная маскировка. Когда всплыли подробности такой «подпольной» деятельности, он очень ловко выкрутился: был, дескать, молодым, глупым, почти ребенком. А Зuгмуля все отрицал, отпирался, проливал слезы и в порыве отчаяния при всех пожаловался Шепетису:

— Нужно что–то делать, меня каждый день приглашают и приглашают в КГБ. Я теперь ответственное лицо. Они меня компрометируют…

А перестали его приглашать только после того как он, еще раз поднявшись по лесенке ответственности, вместе с Буткявичюсом выкрал около десяти мешков архива КГБ, которые под видом спальных мешков спрятал у мелиоратора К. Мицкявичюса в Гарляве. Эти мешки впоследствии стали главным орудием шантажа и источником политической деятельности в руках военного министра. На многих лидеров «возрождения» они нагоняли страх. Кстати, и отец Зигмаса, главврач Шяуляйской больницы, не был чужим в той организации. Это записано в характеристике молодого агента: «Происходит из преданной советской власти и проверенной компетентными органами семьи врача и учительницы. В характере З. Вайшвилы есть болезненные черты, он человек упрямый, любит опеку, признает волю более сильного. Имел связи с агентом Штази Эгле. Вошел в руководство «Саюдиса», поэтому, в обеспечение полной секретности доверенного, рекомендуется поддерживать связь только во время поездок за границу (в Болгарию). Личн. дело 34011. 5–е отделение. Сичюнас».

Необычайно интересен еще один эпизод, характеризующий его воспитание и моральный облик. Министр внутренних дел М. Мисюконис отмечал свою круглую дату. Первый заместитель Вагнорюса Вайшвила его поздравил и, вручая специально выкованный меч, произнес патриотическую речь. Но главную цель своего прихода скрыл видимо, побоялся или почувствовал себя неудобно. За юбилейным столом он непристойно нагрузился. Требовалось его вывести с надлежащим почтением. Кочевряжась, он выронил из кармана пиджака какие–то бумаги.

— Это секретно, совершенно секретно, — ощупывал он себя, разомлев, и никак не мог запихать в карманы разлетевшиеся бумаги.

Если бы он помалкивал, никто бы не обратил внимания, но кто от кажется рассекретить совершенно секретное, особенно если оно валяется на полу? Среди разных документов находилось распоряжение об увольнении М. Мисюкониса с работы. Фантасмагория! Но подобные людишки тогда вершили судьбу нации.

Конечно, Томкуса нельзя было сравнивать с Вайшвилой. Он был гораздо хитрее, обстрелян и хлебнул горького не только из алюминиевой кружки. Попавшись, он не только не защищался, а при каждом удобном случае писал в своей газете: «Я агент КГБ, я стукач, глист–кагебист.» А чтобы все выглядело как можно более естественно и походило на правду, рядом со своей фамилией добавлял фамилии Прунскене («Шатрия»), Адам куса («Фермер»), Кузмицкиса («Юргис») и других подозреваемых. Читая это, люди отказывались верить и смеялись — вот ведь врун, хвастун, кто же в наше время будет гордиться таким прошлым? Человек себя оговаривает, ищет популярности. А если бы защищался, лгал, изворачивался, то от этой истины не так бы скоро отделался. Срабатывала обратная реакция. Читая эти якобы «заскоки», я сам не раз думал: все–таки этот стервец — способный психолог, так сказать, настоящий журналист нового типа. Пиши правду, если хочешь, чтобы тебе не поверили, и ври вовсю, если необходимо кого–то убедить.

За подобными действиями своих новых коллег я внимательно наблюдал, делал пометки, поскольку с самого начала «Саюдиса» был выбран координатором для согласования наших действий с властями. Это был мой самый глупый поступок, поскольку в поисках рационального зерна в постоянно углубляющейся разрухе я довольно скоро надоел и тем, и другим. Одни требовали скорейших перемен, а другие все еще считали, что их выручат могущественные силовые структуры – армия и КГБ. В тот период империя уже понемногу растрескивалась под ударами социального землетрясения. От самого фундамента…

Разговаривая с тогдашним первым секретарем ЦК КПЛ Р. Сон гайлой и председателем Президиума Верховного Совета В. Астраускасом, я просто своим ушам не верил, насколько они были бессильными и несамостоятельными! Я хорошо был с ними знаком. Вместе работали, охотились, бывали друг у друга в гостях — казалось, люди как люди, энергичные, инициативные. Но, поднявшись к вершинам, они двигались как паралитики, превратились в трусливых марионеток. Только бы не оборвалась ниточка!. А самое страшное — они совершенно не чувствовали и не понимали, что происходит в государстве. Им все еще казалось, что М. Горбачев — это новый временный Никита, а после него снова придет какой–нибудь Андропов, и все само собой образуется. Разве что один Шепетис не плавал в создавшейся ситуации подобно капельке жира в пересоленном бульоне, и старался не выпускать инициативу из рук, но его терпеть не могли все тогдашние секретари ЦК. А с функционерами по мельче разговаривать было просто тоскливо.

Они все еще грозили, пугали и воспитывали меня, дескать, кто–то поднимет трубку, отдаст приказ, и на том моя карьера «повстанца» закончится. Но когда узнали, что М. Горбачев приглашает меня в свой совет, опять стали держать руки по швам… Всех переплюнул прокурор Сабутис, приказавший арестовать меня, однако его устные распоряжения уже не выполнялись. Выписать ордер он побоялся, только посоветовал вывезти меня из Вильнюса километров на 50 и пустить домой пешком. Над таким соломоновым решением мы вместе с исполнителями вдоволь посмеялись. По сей день Сабутис при встрече со мной опускает глаза. Но я не верю в стукаческий голос совести он, наверное, думает, что я ничего об этом не знаю и не читал его инструкции «Как бороться с «Саюдисом»».

Единственным авторитетом и надежной опорой среди этих веселых ребят был генерал госбезопасности Э. Эйсмунтас. Он оказался действительно умным и прозорливым деятелем, но в крепких московских наручниках. Он ходил от одних к другим, слушал и сам отдавал приказания, пытался действовать через своих людей. Словом, полицейский стал главным советником и учителем государственных мужей. А это уже скандал, тем более что сколоченный вокруг него штаб больше походил на большой мусорный ящик для собирания всяких слухов и сплетен.

— Неужто эта многолетняя лозунгомания — всего лишь пропитанная страхом болтовня? — часто колотила меня какая–то внутренняя дрожь. – Неужто опять революция? — Этого я боялся больше всего, а мои прежние сотрудники, ответственные люди, только плели какие–то сети, пускали слушки и все чего–то ждали. До реальных государственных умов, до реального понимания ситуации этими людьми нельзя было докричаться — в их сознании застой уже превратился в летаргию.