Виктор Ротов - Ближе к истине Страница 7

Когда фашисты приблизились к Новороссийску, мы засобирались в эвакуацию. Решено было бежать в станицу Придорожную. В Краснодарском крае. Мама успела к тому времени познакомиться с добрыми и сердечными людьми из этой станицы по фамилии Маслиевы. Мама познакомилась с ними на базаре. Стояли рядом, торговали. Эти люди переночевали у нас однажды. А потом, когда участились налеты и в городе стало невмоготу от бомбежек, пригласили к себе в станицу — там у них спокойно, «никакой войны». И вот мы собрали свои «хархары», как выражалась мама, — необходимые вещички, одежду, харчи… И конечно же — патефон. (Оставлять немцам такое сокровище! Ни за что!) Навязали узлы и покинули дом.

Со станции Новороссийск уже не ходили поезда: немец нещадно бомбил город. Поезда отправлялись с Гайдука, что километрах в восьми от Новороссийска. Оттуда рукой подать до тоннеля, в который шмыгал поезд, как только в небе появлялись немецкие самолеты. И мы пешком, нагруженные вещами, двинули в Гайдук, чтоб оттуда уехать в станицу Придорожную.

В Придорожной все хотели иметь таких квартирантов, у которых патефон. Потому что патефон — все‑таки развлечение и утеха для души в то жуткое время.

Когда освободили Новороссийск, мы вернулись в разрушенный город, в разбитый дом свой.

Дом наш, по сравнению с другими, не очень пострадал. Не было крыши; не было окон, дверей, полов. Зато были стены, потолок. И была печь. Начали потихоньку ремонтировать. Тащили со дворов, по возможности с дальних, чтоб не стыдно было перед соседями, когда они вернутся, — все, что можно было применить для восстановления дома. Те, которые приезжали вслед за нами, делали то же. И никто никого не осуждал и не упрекал: война! — Богу только известно, кто жив остался, а кто погиб. Если погиб, зачем ему остатки дома? Они сгниют под дождями.

Работали от зари до зари (на носу зима!). Есть нечего, зато патефон. Послушаем пластинку, и спать. Все легче.

С огорода мы кормились, под музыку патефона развлекались. И было ничего, терпимо.

Кроме патефона у нас, у мальчишек того времени, были и другие забавы. Своеобразные и… жуткие. Жуткое время — жуткие забавы. Такая уж выдалась нам доля.

Мы любили ходить на Передовую линию. Передовой линией, или просто «Передовой» называлась линия бывшего фронта, где более года наши противостояли немцам.

Это балка, или щель, как здесь принято называть, между двумя отрогами гор в районе цементных заводов «Октябрь» и «Пролетарий». На одном склоне этой щели, на восточном, стояли наши, на другом, западном, — немцы. Дальше этой щели они не продвинулись, как ни старались. Здесь они увязли намертво. Отсюда их погнали потом.

Здесь каждый метр земли был заминирован. Здесь столько полегло народу, что земля до сих пор скорбит: у подножия гор, над оживленной автомобильной трассой, стоит дом — памятник и танк — памятник. А когда‑то, до войны, здесь был Турецкий сад — увеселительное место горожан — карусели, чертово колесо, разные аттракционы. Теперь — это место вечной скорби.

За время боев здесь накопилось огромное количество военной техники и боеприпасов. И все это вдруг было кинуто в спешке отступления и теперь стало местом «паломничества» прибывающих из эвакуации мальчишек. Местом жуткой игры со смертью пацанов моего возраста. И чего там только не было: снаряды, патроны в лентах и россыпью, гранаты всех типов, винтовки, пулеметы, минометы, пушки, противопехотные мины; клубки спутанной колючей проволоки. И трупы, трупы, трупы… Почти разложившиеся, полуразложившиеся. Лежат в самых разнообразных позах, в которых настигла людей смерть. Кое — где еще дымится земля — будто только что кончился бой. Но это дымятся воронки от недавних взрывов противопехотных мин — их взрывают, дергая за проводок, мародеры или мальчишки наподобие нас. Этих мин — что капусты в огороде: стоят металлические стаканы на колышках, от них проводочки — растяжки. Мы переступаем через них, не трогаем, у нас иной интерес: мы собираем винтовочные патроны и гранаты с запалами. Впереди нас ходит между минами и трупами человек с охапкой моряцких бушлатов и бескозырок — мародер. Зацепился за проволоку — мина рванула, ударила осколками в тряпье, которым мародер нагрузился, и ему хоть бы что. Жив! Скалит гнилые зубы. На месте взрыва тотчас закурился дымок.

Выстрелы, взрывы тут и там. Это мальчишки забавляются. Сильно рвануло на противоположном склоне, и стайка мальчишек разбежалась с криками: «Митяй подорвался!..»

Мы лишь взглянули. Нам нипочем. Мы сами такие, вот-вот кто‑нибудь из нас взлетит на воздух. Мы солидно храбримся друг перед другом, мы просто не понимаем, что смерть — это всерьез и надолго.

Помню, мне понравилась новенькая, как потом оказалось, — автоматическая десятизарядная винтовка. И я ее взял. Другие мальчишки подобрали себе по вкусу, и мы принялись палить в камень, белевший на противоположном склоне. Большой плоский камень. Его хорошо видно и от него отлетает белое облачко, когда попадешь.

Палили до одури. Пока не надоело. Потом принялись шарить по блиндажам. И наткнулись на целый штабель ящиков с бутылками. Бутылки полные, под завязку, и крепко закупорены. Что в них? Газировка? Нас раздирает любопытство. Пытаемся открыть бутылку — не получается. Тогда я беру одну за широкую часть — и горлышком о камень. Жидкость выплескивается на камень и пузырится. И воняет странно. Я даю каждому понюхать и сам нюхаю, коснувшись кончиком носа облитого края бутылки. Неприятный, резкий запах! Оставляю бутылку в руке на отлете. И в этот момент вижу, что камень, о который я только что разбил бутылку, задымился, а затем и взялся пламенем. Глянул на руку, и рука моя в пламени. И штаны на мне дымят в местах, куда попали брызги из бутылки. Атас! Противотанковая жидкость! Только теперь до нас доходит, какая это «газировка». Пацаны врассыпную. Но двое начали гасить на мне штаны. Штаны прогорели да и

погасли, а вот рука!.. Нестерпимая жгучая боль. Тут кто-то посоветовал к морю. И мы бросились к морю. Там я сунул руку в воду, но боль не проходила. Рука исходила паром. Большой и указательный пальцы. На этом месте вздувался болючий волдырь. Что делать? Надо бежать домой. Мотая беспрестанно рукой, чтоб хоть чуть охладить жгучую боль, я рванул домой. Мама не стала расспрашивать, что и как, побежала к соседке, заняла у нее немного ряженки и густо смазала мне руку. Потом еще раз, потом еще…

Гранаты были любимой нашей игрушкой. У каждого из нас были целые арсеналы их, и к ним запалы. Хранили мы их в тайниках.

Я устроил свой тайник недалеко от дома, над дорогой, по которой ходил в школу. В нише, выдолбленной в каменном откосе.

По дороге в школу я заворачивал к своему тайнику, оглядывался — не подсматривает ли кто за мной, отодвигал камень — заслонку и брал эргэдэшку или лимонку с запалом, или «румынку» с длинной деревянной ручкой. В портфельчик. И шел дальше как ни в чем не бывало. (Идет по дороге мальчик с портфелем. А в портфеле…)

В портфеле рядом с книжками и пеналом — граната. Сейчас я сверну с дороги возле штольни, спущусь по тропинке в балку, перейду мостик через речку, под ним, под мостиком — небольшая дамба, с нее вода падает вниз, образуя что‑то вроде небольшой запруды. От мостика я поднимусь вверх по тропинке, ведущей дальше в школу, и вот там…

Там я вытаскиваю гранату, выдергиваю чеку, бросаю в запруду. И падаю на землю. Взрыв, и к небу взметается высокий столб воды. Вот ради этого момента я и рискую, совершенно не сознавая, что могу и сам взлететь к небу.

После этой маленькой экзотической забавы я спокойно иду в школу на уроки.

А в школе мы творили дела и того хлеще.

На большой перемене мы высыпали во двор и возле уборной проделывали такую штуку: кто‑нибудь выдергивал чеку у гранаты, клал ее на землю, а кто‑нибудь быстренько накрывал ее каской, и разбегались по сторонам. Взрыв, и каска пулей улетала в поднебесье. Мы довольны. А с крылечка за нами наблюдает группа преподавателей.

Вот такие чудеса!

Кроме «Передовой» мы, конечно же, облазили все ок

рестные горы, обследовали все склоны, все уголки за перевалом. И чего мы только там не видели! На Петушке, в седловине между двумя вершинами, на широкой зеленой поляне, мы увидели множество черных бугорков. Будто кроты понарыли. Какой же объял нас ужас, когда это оказались трупы моряков. Страшная картина кровавого побоища: немец, видно, засел с пулеметом на той стороне поляны, на опушке леса, и косил наших моряков сколько хотел. Правда, его все же достали, видно было: на месте пулеметного гнезда следы кошмарного разгрома: руки, ноги, головы и искореженный пулемет.

Теперь эта вершина срыта, вместо нее белеет «рубец» каменоломни.

На крутых склонах горы Лысой мы устраивали особо любимый «фейерверк»: в железную бочку из‑под горючего бросали лимонку с выдернутой чекой и пускали вниз. Через некоторое время взрыв, и клочья бочки разлетаются ввысь к небу и в разные стороны. Мы лежим навзничь на тропинке и ржем от удовольствия.