Александр Горбачев - Песни в пустоту Страница 77

Андрей Тропилло

Никонов ни во что не играет – просто на сцене он больше раскрывается. Если актер не фигляр, он и должен так себя вести. На сцене он открывается с немножко другой – прекрасной, я бы сказал – стороны.

Александр Зайцев

Нельзя сказать, что у Никонова есть сценическая маска. Все его ерническое и глупое поведение подготовлено очень серьезно дома – за книгами, за видео, за музыкой. Он отработал способ, с помощью которого может выйти и что-то нащупать. Порядок текстов, импровизации – все направлено на то, чтобы выдать ток, чтобы люди его почувствовали. И тут ничего не запланируешь. Он не думает: я выйду, руку порежу, и это будет кульминацией. Нет, он оказывается здесь и сейчас и понимает: люди ждут от него тока. Это уже какая-то интуитивная работа – не придуманная схема, не манипуляция. Это происходит по-настоящему. Он оказывается один на один с миром. Это такая жизненная практика, а не образ. И это не означает, что Леха во всем следует идеологии распада – когда человек сидит один дома или с девушкой, мы можем прийти к нему в гости, чаю попить. А не то, что мы сразу там удалбываемся – и давай по Sex Pistols.

Юрий Угрюмов

Я люблю “ПТВП” слушать в самом начале концерта, когда Леха читает стихи, – мне интересно, что он думает. Дальше уже идет такой жесткий звук, слэм, все это более-менее привычно.

Александр Зайцев

Для меня Леха – очень легкий в общении человек. Как-то он мне звонит и говорит – приезжай в гости, я купил концертник Моррисси, будем смотреть. Леха вообще очень много смотрит концертные записи разных групп – он учится, ему важно, как люди ведут себя на сцене, как они взаимодействуют с залом, какова вся эта динамика общения. И вот тогда Леха мне, в сущности, открыл Моррисси. Тот пел, а Леха говорил: “Знаешь, о чем он поет?” – и читал мне текст. “Вот прикинь, это ж охуеть! Я бы в жизни такое со сцены побоялся сказать. А он не боится”. И для Лехи это вызов. Люди вроде Моррисси, Лимонова – они для Лехи огромное значение имеют. Хотя Никонов – это человек, который орал ментам со сцены, что они продажные, человек, за которым отряды ОМОНа в клубы ломились. Он не из тех, кто себя сдерживает и не говорит то, что думает.

Илья Зинин

Леха очень любит постпанк: Joy Division, Interpol и так далее. “ПТВП” даже кавер на песню “Atmosphere” играли на концертах долгое время. Музыка у него звучит дома постоянно, и самая разная. От хип-хопа до группы Ministry. А еще он большой фанат Suede.

Александр Зайцев

Мы много общались по поводу Малера, Шостаковича. Леша очень любит Малера, ходит в театр, классику слушает. А я его, соответственно, уговаривал Шостаковича со Стравинским послушать. Он читает Ницше и Пруста – но ценит еще и внешнюю сторону творчества, театр. Скажем, как выглядит и ведет себя Роберт Смит, The Cure – наверное, любимая Лешина группа. Вообще “ПТВП” – это в первую очередь про энергетику, про смыслы, которые передаются не только посредством слов, но и действиями. И это работает. Девочки, которые приходят посмотреть на чувака в перчатках обрезанных и с накрашенными глазами, где-то опосредованно получают Пруста. Ну и наоборот.

Артем Копылов

“ПТВП” из тех групп, которые делают что хотят. А Леха – очень свободный человек. И, когда я с ним общаюсь как издатель, мне тяжело, потому что он меня сразу начинает воспринимать как коммерсанта, барыгу, представителя враждебной ему культуры. Так, наверное, и должно быть. Его позиция в данном случае очень жесткая, он ничего не подписывает принципиально, и с “ПТВП” я не заключал вообще никаких договоров, все на уровне личных обязательств.

Александр Зайцев

Как-то раз, когда мы пытались поработать с Лешиными текстами, к нам приехал Троицкий. Он тогда делал музыкальную программу первого книжного фестиваля и хотел Барецкого позвать. И у нас возникла идея попробовать Барецкого с Никоновым свести вместе: Леша – такой анархист, певец революции, а Стас, наоборот, консерватор, буржуа, интересно было бы, если бы они оппонировали друг другу. Троицкий согласился, и мы приехали в Москву вчетвером. И там, на саундчеке, уже порядочно выпив, Леша, вместо того чтобы, как обычно, говорить в микрофон: “Раз-два”, стал орать: “Тридцать семь! Тридцать семь!” Потом пошли другие числа – и стало понятно, что они не абы какие, что он имеет в виду какие-то важные даты в ХХ веке. Причем понятно, что 84 он не мог не выкрикнуть – но там было и 42, например, то есть небанальные вещи. Потом он начал кричать фамилии… Нас это дико вставило. Этот саундчек превратился в исполнение новой песни, которая у нас на глазах рождалась, мы друг друга заводили буквально на физиологическом уровне. Шел дождь, мы были все пьяные, Леша швырял на пол листы бумаги, выезжал на коленях на авансцену: “Заря багровела над Петербургом!” Они с Барецким очень круто соревновались друг с другом, это была настоящая диалектика. Зрители стояли как пришибленные. И вот тогда стало понятно, что нельзя с ним ничего заранее репетировать и сочинять – нужно максимально вот эту энергетику, этот драйв спонтанности использовать. И самое интересное, что мы разъехались потом, встретились через месяц и именно это одновременно друг другу сказали. С тех пор все наше сотрудничество с Никоновым строится на том, что мы называем друг другу дату, приходим в клуб, и что-то происходит.

Артем Копылов

Каждый концерт “ПТВП” на самом деле уникален. То, что там происходит, не отрепетировано, они выходят на сцену не как на работу, а потому, что у Лехи накопилось, ему необходимо что-то высказать. У него даже по форме это выглядит иначе, чем у большинства рок-групп. Он ни на кого не ориентируется, действует исключительно по наитию. С молодыми как сейчас: они сразу начинают разговаривать так – нам нужен баннер как у тех, рубашки как у этих, контракт и так далее. Люди изначально хотят идти чьим-то путем. Но не Леха. У него все наоборот, ему вообще насрать на то, сколько народу придет, – он уже видел и две тысячи человек, и пятьдесят. Экономическая составляющая, конечно, присутствует, но у “ПТВП” даже менеджмента нет. Леха ни от чего не зависит, какие-то планы с ним строить невозможно. “Тур”, “презентация”, “сингл”, “автограф-сессия” – он всех этих слов не знает. Он не заглядывает дальше послезавтра. Наверное, поэтому “ПТВП” и не собирают стадионов. Может быть, это и хорошо.

Александр Зайцев

У Лехи такое кредо: если ты чего-то хочешь, ты это получаешь. “Я, – говорит, – могу на своем примере показать. Я был полненьким, не очень симпатичным мальчиком. И сформулировал – хочу, чтобы у меня были девушки. И получил сполна. Потом мне захотелось других удовольствий – скажем, денег и наркотиков. Как только я это себе ясно сформулировал, у меня всего этого стало достаточно. Я смог выкарабкаться, мне стало понятно, что надо еще что-то сформулировать, иначе опять куда-то скачусь. Тогда я понял, что надо след оставить”. Очевидно, что “ПТВП” – некоммерческая группа, сколько бы людей она ни собирала. Все, что Леху волнует, – воздействие на умы. Ему важно создать некое событие в культуре. Он сформулировал для себя в качестве задачи некую рок-судьбу – и ее получил.

В середине 2000-х Леха Никонов жил в крохотной мансарде в центре города с видом на бесчисленные, уходящие за горизонт крыши и иронично замечал, что в таком же месте, должно быть, жили герои Достоевского. К 2014 году он купил себе собственную квартиру в Петербурге. Этот нехитрый житейский факт можно использовать как метафору перемен, случившихся с “ПТВП” и их лидером за последний десяток лет. Его группа давно уже выросла из неотапливаемых подвальных помещений, его самого теперь вряд ли будут принимать милиционеры прямо во время концерта – серьезный артист все-таки. Теперь “ПТВП” без особого труда могут собрать и пару тысяч человек. Теперь на их концертах легко встретить девочек-подростков в черной одежде и черном макияже – видимо, их привлекает сценический образ Никонова, который, подведя тушью глаза, выходит на сцену в обрезанных кожаных перчатках и выворачивает сердце наизнанку (в чем-то он сейчас стал похож на своего давнего кумира Роберта Смита). Теперь Никонова приглашают к сотрудничеству почтенные культурные институции. Теперь ему вручают поэтические и культурные премии. Короче говоря, имея желание, Никонова легко упрекнуть в том, что он стал частью истеблишмента, потерял хватку или просто не слишком убедительно состарился. И имеющие желание находятся. И отчасти они, наверное, правы. Но только отчасти.

“Последние Танки в Париже” важны для этой книги как перемычка между 90-ми и 2000-ми, как группа, которая связала две очень разных эпохи между собой, а потому было бы не слишком уместно подробно рассказывать тут, чем Никонов и его музыканты занимались в последние годы. Тем не менее, как представляется, о многом может сказать простое перечисление последовательности фактов. В 2006-м Никонов, никогда не щадивший собственное сознание и тело, перенес серьезную операцию на легких – и еле выкарабкался обратно в мир живых. Уже через пару лет его деятельность снова набрала прежние обороты. Четыре года назад группа выпустила “Порядок вещей” – свою самую чистую и убедительную в смысле звука запись, подлинный русский экзистенциальный постпанк, в котором идеально совпали друг с другом мощный электрический грув, отчаянная мелодика и бесприютные тексты. Одновременно с этим Никонов сочинил либретто для оперы по мотивам “Медеи” Еврипида, поставленной петербуржским итальянцем Джулиано ди Капуа. Чуть позже – представил в питерской филармонии (!) театральную монодраму под названием “магбет”. А еще несколько месяцев спустя вышел в свет “Ультиматум” – злой, грязный и быстрый альбом “ПТВП”, изданный, как в старые времена, только на кассете и наглядно доказавший: Никонов и его группа не растеряли ни хватки, ни драйва, ни независимости. И преимущество Никонова нынешнего заключается именно в его непредсказуемости. Он может казаться на концертах стареющим Пьеро из трущоб, сотрудничать с новым поколением социально озабоченных рэперов, соглашаться на элитарные культурные проекты – и везде сохранять свой собственный голос. Тот самый – громкий, шепелявый, изо всех сил пытающийся выорать из легких какую-то свою важную правду.