Сергей Кремлёв - Берия. Лучший менеджер XX века. Страница 79

Поворачиваюсь к контр-адмиралу Алафузову:

— Бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о полной фактической готовности номер один…»

Адмирал Кузнецов, сообщая это, похоже, не понял, что фактически почти развенчивает свою «заслугу», ведь пресловутый приказ он отдал тогда, когда затягивание с его отдачей было бы равносильно измене.

Во-вторых, если лишь за пять часов до начала войны начальник Генерального штаба удосужился засесть за написание подробных указаний Вооруженным силам о том, что им «следует предпринять… в случае нападения гитлеровской Германии», то такого горе-начальника не то что в три шеи гнать с позором надо. Его надо расстрелять — за преступное пренебрежение своими обязанностями!

Не так ли?

Но и это еще не все! Читаем страницу 300:

«Позднее я узнал, что Нарком обороны и начальник Генштаба были вызваны 21 июня около 17 часов к И.В. Сталину. Следовательно, уже в то время… было принято решение привести войска в полную боевую готовность и в случае нападения отражать его. Значит, все это произошло примерно за одиннадцать часов до фактического вторжения врага на нашу землю».

И опять возникает вопрос: «Что имеет в виду Кузнецов, написав «это произошло»?»

За одиннадцать часов до нападения «произошла», как я понимаю, последняя (но — если я был прав в ранее приведенной реконструкции событий — не первая) санкция Сталина на приведение войск в боевую готовность. Но даже к 11 часам вечера 21 июня «не произошла» отправка директивы об этом в войска.

Почему?

Что, в этом Сталин виноват?

Но и это еще не все! Читаем страницу 300 далее:

«Не так давно мне довелось слышать от генерала армии И.В. Тюленева — в то время он командовал Московским военным округом, — что 21 июня около 2 часов дня (выделено мною. — С.К.) ему позвонил И.В. Сталин и потребовал повысить боевую готовность ПВО».

Выходит, уже не «17 часов», а «2 часа дня»? Но и это еще не все! Читаем страницу 300 далее:

«В тот вечер (21 июня. — С.К.) к И.В. Сталину были вызваны московские руководители А.С. Щербаков и В.П. Пронин. По словам Василия Прохоровича Пронина, Сталин приказал… задержать секретарей райкомов на своих местах… «Возможно нападение немцев», — предупредил он…»

Но что интересно — ни Щербакова, ни Пронина в поденных списках посещения кабинета Сталина, приводимых генералом Горьковым, нет! Как нет там и Меркулова с Фитиным в записях за 17 июня.

Почему?

Собственно, в книге Горькова наблюдается странный провал в датах: после 11 июня до 17 июня Горьков не приводит вообще никаких данных по посещению кабинета Сталина.

11 июня там с 21.55 до 22.55 находились Тимошенко, Жуков, командующий ПрибОВО Кузнецов, политработники Запорожец и Дибров, а потом авиаторы Жигарев, Стефановский и Коккинаки. Причем со Стефановским, ушедшим уже в 1.45 12 июня, Сталин полчаса беседовал наедине. А потом — по Горькову — он берет тайм-аут до 17 июня, но в тот день — по Горькову же — принимает лишь Ватутина на полчаса, а за полночь — Жигарева, о чем мы уже знаем.

Хитрую все же дал оговорку генерал Горьков насчет того, что он-де «выборочно» привел «в основном имена посетителей кабинета Сталина, которые были непосредственно связаны с организацией обороны и боевых действий в период Великой Отечественной войны». И получается, что вроде бы Горьков и первооткрыватель «Журнала…» и в то же время любую фамилию он мог выбросить, искажая реальную «фотографию» того или иного сталинского рабочего дня, без риска быть обвиненным в намеренном сокрытии правды.

Но что — на дни с 11 по 17 июня места и типографской краски не хватило? Ведь не может же быть, чтобы в такое время, находясь в Москве, Сталин так уж никого в эти дни и не принимал! Нет, похоже, принимал, если на странице 79 собственной книги Ю. Горьков сообщает:

«В обстановке надвигающейся войны, 13 июня, С.К. Тимошенко просил разрешения у И.В. Сталина привести в боевую готовность и развернуть первые эшелоны по планам прикрытия. Но разрешение не поступило».

Могу поверить… Сталин, понимая, что страна еще не готова к серьезной войне, не хотел давать Гитлеру ни одного повода к ней. Известно, что Гитлер был очень недоволен тем, что Сталина не удается спровоцировать. Об этом сам Ю.Горьков пишет — на странице 78-й. Поэтому 13 июня Сталин еще мог колебаться — пора ли принимать все возможные меры по развертыванию войск. Потому он и начал свои собственные зондажи, начиная с Заявления ТАСС, которое, выходит, после разговора с Тимошенко он и написал.

То есть получается, что описание последней предвоенной недели и у генерала Горькова, и у маршала Жукова, и у прочих (так, маршал Василевский, например, позднее заявлял, что «…нужно было смело перешагнуть порог», но «Сталин не решался на это») принципиально искажено!

Вот еще один факт, наводящий на размышления, — из мемуаров маршала артиллерии Н.Д. Яковлева, перед самой войной с должности командующего артиллерией Киевского ОВО назначенного начальником ГАУ:

«К 19 июня я уже закончил сдачу дел своему преемнику и почти на ходу распрощался с теперь уже бывшими сослуживцами. На ходу потому, что штаб округа и его управления в эти дни как раз получили распоряжение о передислокации в Тернополь и спешно свертывали работу в Киеве».

Не расходится написанное и с книгой Г. Андреева и И. Вакурова «Генерал Кирпонос», изданной Политиздатом Украины в 1976 году:

«…во второй половине дня 19 июня от Наркома обороны поступил приказ полевому управлению штаба округа передислоцироваться в город Тернополь».

Значит, даже не «2 часа дня» 21 июня, а 19 июня? Но с чего это управление округа вдруг заторопилось в Тернополь, где в здании бывшего штаба 44-й стрелковой дивизии располагался фронтовой командный пункт? Нам рассказывают, что «тиран» и «глупец» Сталин не позволял командующему ЗапОВО Павлову войска в летние лагеря выводить, хотя в том никакого криминала не было — плановая боевая учеба. А тут штаб Киевского Особого военного округа с места снимается! Кто мог дать указание об этом, как не Сталин?

И что же — КОВО дали приказ развернуть полевое управление округом (то есть уже, собственно, фронтом), а ЗапОВО — нет? До Кирпоноса в Киев срочные указания ко второй половине 19 июня дошли, а до Павлова в Минск и к 21 июня не успели?

Позвольте не поверить!

А теперь, задав себе и читателю еще и эти вопросы, я действительно окончательно приведу ключевую хронологию событий июня 1941 года, как я их себе представляю…

Начало июня — возрастание информации о военной активности по ту сторону границы.

Первая половина июня — нарастание озабоченности, а затем и тревоги Сталина; его размышления и формирование идеи о личном зондаже Гитлера.

13 июня — доклад С.К. Тимошенко. Принятие Сталиным окончательного решения о собственном стратегическом политическом зондаже ситуации.

14 июня — сообщение ТАСС как первый зондаж.

17 июня — записка Меркулова и беседа Сталина с Меркуловым и Фитиным.

17 или 18 июня — организация Берией полета полковника Захарова и сам полет.

17 или 18 июня — предложение Сталина Гитлеру послать в Берлин Молотова — как окончательный зондаж.

18 июня — санкция Сталина на отдание директивы войскам о приведении их в повышенную боевую готовность, «спущенная на тормозах» растяпами и предателями.

18 июня — окончательная санкция встревоженного сталинским зондажем Гитлера на немедленное начало реализации плана «Барбаросса» и резкое возрастание активности вермахта, тут же замеченное разведкой Берии.

19–20 июня — личная инспекция границы Меркуловым по личному поручению Сталина.

20 июня — доклад вернувшегося в Москву Меркулова Сталину о странной вялости военных.

20–21 июня — Сталин жестко требует от Тимошенко и Жукова отдания немедленной директивы в войска.

22 июня — начало войны.

Вот как оно, возможно, было, уважаемый мой читатель! И лично я сейчас уверен, что вся тогдашняя партийно-государственная и военная элита позднее составила заговор молчания относительно первых военных дней Сталина потому, что ей важно было исказить и картину последних предвоенных дней Сталина.

Ведь громко сказать тому же Жукову, или Тимошенко, или Василевскому в пятидесятые ли, в шестидесятые ли годы, что Сталин не только ЗНАЛ, но и ВОВРЕМЯ САНКЦИОНИРОВАЛ приведение войск в боевую готовность, это же…

Это же совершить гражданское самоубийство! Или — если подбирать сравнение более возвышенное — лечь грудью на амбразуру. А на самопожертвование никто из них не отважился.