Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №6 (2001) Страница 9

При помощи товарищей он выбрался из люка, крышку бесшумно закрыли и присыпали песком. Измученный, с помощью товарищей он прошел в барак, где ему помогли снять грязную одежду и размотать кровавые лохмотья со стертых коленей, промыть под краном в умывальнике потертые места, переодеться в лагерную форму, замененную перед разведкой сообща подобранной одеждой. Едва он покончил с этим, как наряд из лагерной охраны начал грубыми окриками загонять людей в бараки, закрывать двери и ставни на окнах. Несмотря на перенесенные испытания, боль и крайнюю усталость, посланец был сильно взволнован, возбужден и, как только закрылись двери, окна, стал негромко рассказывать окружающим его товарищам, что ему удалось разведать.

Колодец оказался довольно глубоким - около трех метров. Когда закрыли крышку, он очутился в полной темноте и стал осторожно спускаться по скобам. Достигнув дна, на ощупь обнаружил, что в колодец входят три трубы - две небольшого диаметра, по ним вливалась вонючая жижа в третью, она была большая - около полуметра, и вытекала из колодца. Несмотря на вонь, он дышал довольно легко, видимо, воздух проходил по большой трубе. Опустился на колени и, убедившись, что свободно проходит в проем трубы, решил рискнуть - пополз на четвереньках в неизвестность. А риск был немалый: окажись на пути решетка, он не смог бы повернуть назад. Но его толкала вперед уверенность, что следующий колодец, если он будет, окажется уже за пределами шталага. А это значит свобода!

Однако следующего колодца не оказалось. Он полз уже минут 20, полотенца на коленях стали рваться от трения о шершавые стенки трубы, как вдруг почувствовал дуновение свежего воздуха, и впереди забрезжил свет! Продвинувшись еще на 25-30 метров, он достиг края трубы и смог выглянуть наружу. Труба выходила в неглубокий овраг. Выбравшись из трубы, он осмотрел колени, они почти оголились от полотенец, местами уже имели потертые, кровоточащие места и зудели. Кисти рук тоже были потерты, но не кровоточили. Поднявшись по склону оврага, он осторожно выглянул за его край и увидел, что находится примерно в 360-400 метрах от шталага с его колючей проволокой, вышками и пулеметами, а слева, примерно в полукилометре, был виден русский рабочий лагерь. Несмотря на боль, он почувствовал удовлетворение от разведки и радость от предчувствия чего-то хорошего. Но предстоял обратный путь! Пришлось заново перематывать истрепавшиеся полотенца на коленях и только потом влезать в осточертевшую трубу, благо она была невысоко. Обратный путь дался труднее. Сказывались усталость и боль от потертости коленей и рук. Несмотря на это, он двинулся обратно с чувством удовлетворения от разведки, хотя ох как не хотелось расставаться с уже достигнутой свободой. Выслушав рассказ своего разведчика-первопроходца, все вдруг почувствовали, будто уже брезжит явно различимый свет желанной свободы. Нельзя было упускать неожиданно открывшуюся возможность побега...

Важным актом стало "переселение" по частям всей группы на полную свободу. Как же происходило это "переселение"? В колодец они ныряли еще при свете вечернего солнца, а к цели прибывали глубокой ночью. Все это было очень непросто еще и по той причине, что надо было обеспечить строгую конспирацию, при которой оставалось бы незамеченным ежедневное исчезновение пяти человек. Наилучшим оказалось решение, принятое старостами блоков, когда тайной жеребьевкой каждый из десяти блоков выбирал двух или трех человек, с тем чтобы каждую из пяти ночей к выходу были готовы пять человек. Двое прорвавшихся чуть было не сорвали операцию, так как шум возле люка привлек внимание внутренней охраны, когда мы пытались не пропустить "нарушителей"... Учтя опыт "разведчика", те, кто готовился "на выход", смастерили подобие наколенников и рукавицы из одеял, сложив в два-три слоя материю. Труднее всех пришлось Герою Советского Союза Николаю Пысину - крупному мужчине весом свыше ста килограммов и ростом 190 сантиметров. В условиях лагерного "курорта" он, конечно, несколько сбросил вес, хотя в шталаге кормили все же лучше, чем у нас. Из-за своих габаритов Пысин уже при спуске по скобам в колодец испытывал неудобства, а в трубе с ее шершавыми стенками он с трудом протискивался и если бы двигался последним, то вполне мог бы застрять там навсегда. Выручил следующий за ним товарищ, хотя ему было очень нелегко ползти из-за недостатка воздуха (Пысин почти закупорил трубу своим телом). Ему приходилось, преодолевая собственные трудности, еще подталкивать Пысина, упираясь в него головой. Двигавшиеся за ним потом рассказывали, что они чуть не задохнулись. Но так или иначе все семь человек выбрались из трубы в овраг.

Было еще светло. Свободного времени было еще много до того, как вечером погаснет свет в наших бараках, что послужит сигналом, разрешающим через час начать передвижение к лагерю. Они решили откопать углубление в склоне оврага, чтобы укрыться в нем. Почва оказалась рыхлой, песчаной и легко поддавалась рукам... Когда стемнело, Пысин видел наблюдателей за лагерным освещением. И когда те сообщили, что свет в бараках погас, группа начала готовиться. Ориентироваться во времени очень помогли куранты на башне городской ратуши. Где-то в половине первого ночи "семеро смелых" во главе с Пысиным двинулись по оврагу к русскому лагерю, но так как овраг уходил влево, группа, достигнув направления на ближайшую к шталагу сторону, вышла из оврага и, двигаясь по-пластунски, поползла вдоль ограждения, следя за нижними рядами колючей проволоки. Преодолев метров шестьсот, заметили подготовленный лаз под колючей проволокой, нырнули туда по одному и оказались в объятиях встречавших. С нашей помощью поднялись по веревочной лестнице, через поднятую секцию крыши проникли в барак. К счастью, погода благоприятствовала проведению операции. Так были спасены 27 военнопленных во главе с Героем Советского Союза Николаем Пысиным.

* * *

Инвалид Великой Отечественной войны, член Союза журналистов, многие годы проработавший в сельской школе, Иван Григорьевич Яськов после ухода на пенсию по старости написал три книги: роман "Мы послужим еще ей", повесть "Спите спокойно, родные" и сборник прозы "Каждый оставляет свой след на земле", куда вошел и автобиографический очерк, рассказывающий о пребывании молодого воина в госпитале на вятской земле.

Наш эшелон, составленный из обшарпанных "телячьих" вагонов, многие из которых были изрешечены "мессерами", "споткнулся", помнится, об Курск. О том, что тут был вокзал, говорили развалины. Почти все дома ближайших улиц горбились бесформенными холмиками рыжего крошева от кирпичей. Город нас, несколько сотен раненных на Орлово-Курской дуге, не принял. И, лязгнув буферами, состав пополз дальше. Кляня всех за то, что никому не нужны, мучаясь oт жажды и жары, при которой под заскорузлыми бинтами сильнее чесалось, мы, покалеченные мужики, то и дело сплевывали с губ тяжеловесный, но чем-то облегчающий страдания мат.

Тамбов оказался снисходительнее. Санитарные автобусы доставили часть раненых в бывшее авиационное училище, где на дворе росла, как видно, день ото дня огромная свалка снятого, но все еще сохраняющего форму серо-белого гипса.

Спустя примерно месяц мы снова попадаем на поезд, который и доставляет нас в Кировские (ныне Вятские) Фаленки. Тут под госпиталь были отданы деревянные двухэтажные школьные дома. Тут вместо непременных звонков и родниково-чистых голосов детей пахло теперь карболкой и йодом, а парты заменили койки. Здесь каждый класс походил на табор, из одного угла которого доносились стоны, в другом резались в карты, в третьем спорили.

Кто-то серьезно однажды спросил:

- Знаете, почему так долго тянется война? - и сам же ответил: - Да потому, что не слушают нас. В каждом солдате ведь дремлет по стратегу.

Здесь, в Фаленках, я и обрел себе друга в высоком брюнете с тонкими симпатичными чертами лица, носившем фамилию знаменитого кобзаря.

У Бориса была сложная судьба. Офицеру, кавалеристу, ему не повезло с вышестоящим командиром, свалившим на подчиненного собственные промахи, за что последний был понижен в звании до младшего командира. Развитой, умный Борис больше молчал, храня, как думалось, какую-то тайну.

Однажды после ужина, когда палату наводнили потемки (электричества в госпитале не было), мы лежали рядом на койках, провожая взглядами поезд, уходящий вдаль. Состава не было видно. Черноту прокалывал лишь свет фонаря последнего вагона.

- Ни единой весточки не получил я из дома, - произнес Борис, - хотя освободили их, наши места... - и добавил с приглушенным вздохом: - Я был ведь женат. Красивая она, Ольга, у меня.

Дня три спустя после разговора худенькая Мария Васильевна, прежде чем начать обход, приблизилась к Борису.

- Вам, Шевченко, надо бы сплясать, - сказала врач, извлекая из карманчика халата скромный треугольничек.