Забытые бастарды Восточного фронта. Американские летчики в СССР и распад антигитлеровской коалиции - Сергей Николаевич Плохий Страница 35

беспокойства, чем у тех, кто оставался на родине. К осени 1942 года британское военное командование на Ближнем Востоке рассмотрело более 200 тысяч дел о разводе, возбужденных в Великобритании женами военных, дислоцированных в упомянутом регионе. Каковы бы ни были истинные причины этой волны разводов, легко было представить, что англичанки бросали своих мужей, чтобы выйти за американцев. “Американская проблема” коснулась даже семьи Уинстона Черчилля. Памела Черчилль, его невестка, проводила ночи в компании Аверелла Гарримана, тогда руководившего программой ленд-лиза в Лондоне, в то время как ее законный муж, майор Рэндольф Черчилль, служил в Северной Африке. Памела вышла замуж за Гарримана лишь через 28 лет. Но многие американцы сразу женились на своих британских возлюбленных, несмотря на многочисленные препятствия, создаваемые их командирами, желавшими, чтобы их бойцы оставались холостяками и думали о своем воинском долге17.

В июле 1942 года в журнале армии США Yank, распространяемом среди служивших в Великобритании, появился заголовок: “Не давай ей обещаний – вне США брак запрещен!” Вероятно, его приветствовали не только британские военные, обеспокоенные соперничеством на внутреннем фронте, но и жены и подруги бойцов в Америке. В интервью журналу Life в сентябре 1944 года Соня Нансен, 17-летняя буфетчица, чей молодой человек служил в Австралии, спросила репортера, знает ли он что-нибудь о “целых двух кораблях с женами американских военных”, якобы прибывших из Австралии. Говоря о “двух кораблях”, она была недалека от истины: около 30 тысяч “боевых подруг” уехали в Америку из Великобритании, и около 70 тысяч – со всей Европы18.

Во Франции, разоренной оккупацией и войной, американцы, казалось, обрели у местных женщин еще большую популярность, чем в Соединенном Королевстве. Языковой барьер ничего не значил на фоне нищеты, в которой оказались многие женщины после того, как немцы покинули страну. “Во Франции не хватало всего, кроме алкоголя, настоящего французского хлеба и женщин”, – вспоминал один джи-ай. Американцы хотели и то, и другое, и третье – и могли многое предложить взамен. В магазинах снабжения армии США были сигареты, кофе, шоколад и наконец – что не менее важно – мыло, и все это можно было легко обменять на секс. Во французских городах процветала проституция: секс меняли на деньги, полученные от продажи американских товаров на черном рынке. И мирные французы поражались: проститутки благоденствовали, ублажая немцев, а теперь и нескольких месяцев не прошло, как явились американцы, и продажные женщины снова в шоколаде!

И все же не многие французы были готовы осуждать связи с американцами так же решительно, как “горизонтальное сотрудничество” с немцами. В 1945 году, когда автор Journal de la Marne сравнил женщин, гуляющих с американцами по улицам Реймса, со шлюхами, наводнявшими те же улицы во время немецкой оккупации, читатели обрушились на него с критикой и заставили извиниться. Американцев считали освободителями, а не оккупантами. Однако унижение, нанесенное немецкой оккупацией, по-прежнему влияло на отношение общества к женщинам, предпочитавшим спать с чужаками в военной форме. И снова репутация всей нации стояла на кону19.

* * *

Впрочем, даже с учетом параллелей с Великобританией и Францией, американцы в Советском Союзе оказались в уникальной ситуации. То, что в Западной Европе было спонтанным проявлением уязвимости, ревности и национальной гордости, приобрело в Советском Союзе черты государственной политики, когда органы госбезопасности претендовали на право контролировать взаимодействие своих граждан и иностранцев. “Обычные проблемы социальных и сексуальных отношений в русском проекте развернулись каким-то особым образом, во многом из-за того, сколь уникально русские реагировали на все, связанное с этой темой”, – писал позже Элберт Лепавски20.

Американские летчики, которые встречались с советскими женщинами или подозревались в организации таких свиданий, оказались под неусыпным оком Смерша. Элберт Жаров был среди главных фигур в советском списке “потенциальных шпионов”. Первый лейтенант находился под подозрением из-за того, что занимал должность начальника разведки в Миргороде, а также из-за общительного характера, благодаря которому сдружился и с красноармейцами, и с местными жителями. А еще поговаривали, что Жаров и его еврейская семья были связаны с белогвардейцами во время Гражданской войны. Жаров прибыл на миргородскую базу в мае через Ближний Восток. Свободно владея русским, он стремился установить контакты с советской стороной: не отказывался пропустить стаканчик-другой с офицерами-красноармейцами и, по общему мнению, был счастлив находиться среди людей, с которыми у него были общий язык и культура. Именно он в интервью канадскому репортеру Раймонду Дэвису, приехавшему 2 июня в Полтаву освещать приземление первых “летающих крепостей”, сказал, что никогда не видел такой сердечности в людях21.

Подозрения у Смерша Жаров вызвал довольно быстро. Его открытость к общению с советскими коллегами была воспринята как попытка завоевать доверие, чтобы потом завербовать агентов. А визиты на территорию советских командиров с предложениями посмотреть американские фильмы воспринимались как ненавязчивая слежка за советскими военными объектами… Его подозревали и в подслушивании разговоров офицеров советской авиации. Расспросы о территориях за пределами полтавских баз казались еще более подозрительными. Двадцать пятого мая, в беседе с советским командующим, посещавшим миргородскую базу, Жаров обмолвился о том, что в 1936 году был в Советском Союзе как турист, посетил Владивосток, Москву, родную Одессу… Жаров спросил у старшего офицера, можно ли помочь в розыске некоего сотрудника советского консульства в Сан-Франциско в 1936–1937 годах, который, по-видимому, помог ему организовать поездку. А в Миргороде, в начале июня, Жаров просил своего знакомого, капитана Иванова, внедренного офицера Смерша, проверить адрес женщины, с которой он встречался в Москве в 1936 году…22

Как и следовало ожидать, Жаров не особенно много получил в ответ на свои просьбы. Его запросы воспринимались с подозрением как способ получения информации о советских гражданах или агентах, доступных для вербовки. Свешников и Зорин усилили слежку и представили новые “доказательства” шпионской деятельности Жарова. “Наблюдением за его поведением в среде американцев установлено, что, несмотря на незначительное его служебное положение и звание, с ним считается командование группы американских ВВС”, – сообщали в Москву Свешников и Зорин. Их опыт говорил лишь об одном: начальство могло уважать – или даже бояться – только офицера госбезопасности или контрразведки. Эти двое рассматривали ВВС США сквозь призму сталинского полицейского государства. У них не было ни другой точки зрения, на которую можно было бы положиться, ни силы воображения, чтобы предположить, что в США все может быть устроено по-другому23.

В середине июля, примерно в то же самое время, когда советский лейтенант напал на американского сержанта и отправил того в госпиталь, советская сторона потребовала от американского командования отозвать Жарова