Прорыв - Юрий Сергеевич Аракчеев Страница 30

– Ну, скажите, какая вам разница?

Так. Именно вот поэтому я терпеть не могу знакомиться, хотя жизнь и вынуждает. Своими обычными действиями ты тотчас попадаешь в разряд обычных навязчивых самцов, кои для любой мало-мальски приятной девушки представляют нечто напоминающее надоедливых мух. Но что же, милые вы мои, божественные создания природы, – но что же делать? Как еще подойти к тебе, случайно встреченная прекрасная незнакомка, как начать, как удержать тебя хоть не надолго рядом, чтобы появилась возможность дальнейшего, чтобы не затерялась ты в суетливом окружающем многолюдье? Да ведь не собираюсь же я тотчас предлагать тебе вечную дружбу, загс или еще что-то длительное и обязывающее. Даже любовь свою предлагать вовсе не собираюсь, даже, представь, сексуальную близость! Но простое-то человеческое общение – пусть мимолетное, ни к чему никого не обязывающее – разве на него согласиться так трудно? Ведь ты еще ничего не знаешь обо мне, решительно ничего. Мало ли… Вдруг?

Что же ответить ей на это ее досадливое: «Ну, скажите, какая вам разница?» Проблема…

– Вы лежите одна, – сказал я спокойно. – Я подумал, может быть, вы скучаете?

Глупость! Понимаю, что глупость. Но все же лучше, чем вообще ничего не ответить и позорно удалиться в ответ на ее досаду. Хотя я и понимал, что в моих дурацких словах мог прозвучать для нее оттенок жалости, некоторого, якобы, неуважения к ее женской привлекательности, неверия в то, что ее возможности никогда не позволят ей скучать.

И вполне естественно, что досада еще больше поднялась в ней, и она ответила с раздражением, неприязненно посмотрев на меня:

– Послушайте! Я приехала отдыхать. Неужели обязательны знакомства, встречи? Могу я просто отдохнуть?

Раздражение все-таки лучше, чем оскорбительное равнодушие, оно-то и дало мне возможность поддержать «беседу».

– Можете, разумеется, – ответил я уже более твердо. – Вы правы: вовсе не обязательны знакомства, встречи.

И – вот парадокс! – тотчас почувствовал, что положение улучшается, одна только нотка твердости в моем голосе сбивает с нее дурацкую спесь, напоминая хотя бы издалека, что оскорблять меня просто так, просто за то, что я подошел случайно, а, следовательно, испытал какой-то интерес к ней, еще нет оснований.

– Удивительная у вас реакция! – продолжал я, став уже почти совсем самим собой. – Первый раз встречаю такую. Понимаю, конечно, что вам, видимо, надоели – вы девушка привлекательная. Я видел вас сверху, когда вы купались. У вас очень красивые плечи, просто царственные. Разве я вас оскорбил чем-то? Почему такой раздраженный тон?

Подействовала, конечно, не логика. Подействовал комплимент. Она смягчилась и в первый раз посмотрела на меня двумя глазами и даже улыбнулась слегка.

– Извините, я буду загорать, – сказала она уже почти по-человечески. – Скоро уезжаю, последнее солнце…

Она уже как бы оправдывалась передо мной! Но все же опять легла и закрыла глаза.

Теперь вполне уместно было спросить, когда именно она уезжает, давно ли здесь, откуда, где учится или работает. Появилась тема, а с ней и букет нюансов. Теперь даже ее колючесть я мог поставить ей в заслугу, посчитав ее свидетельством раскованности и отсутствия интеллигентской фальши.

Она из Москвы.

А еще сработало, видимо, что отдыхаю я в Доме творчества, следовательно писатель, и было очень удобно пригласить ее в кино вечером, но почему-то я вспомнил о Васе и сказал, что она может прийти и с подругой.

– Не знаю, согласится ли Ирка, – ответила она. – Если согласится, то мы придем.

Звали ее Наташа.

8

Уже стемнело почти, были поздние сумерки, я вглядывался в проходящих, чтобы не пропустить ожидаемых, и сердце мое – в который раз! – слегка сжималось в предчувствиях и надеждах. Какую тайну несет эта новая знакомая с царственными плечами, что подарят минуты с нею, оправдаются ли на этот раз ожидания, смогу ли увидеть хоть отблеск того, что в столь сильной степени проявилось совсем недавно в ослепительном и незабвенном прорыве? Негаснущее воспоминание о нем, разумеется, грело меня, делая отчасти независимым и свободным. Однако…

Да, я все-таки понимал Василия и не мог оттолкнуть его окончательно от себя – «кто без греха, пусть первый бросит камень»… Кажется странным, что после всего того, что произошло с Галкой, я поддерживал с ним какие-то отношения и даже имел его в виду, когда знакомился с Наташей на пляже. Однако если подумать, то что же здесь странного? Разве не делаем мы все то же самое, всю свою жизнь в общем-то идя на компромисс? Да, и с мужчинами тоже приходится «гальванизировать трупы». Если не «гальванизировать», не рискуем ли мы остаться в гордом одиночестве? Да и не всегда это трупы, сплошь да рядом это всего лишь больные, нельзя же вот так запросто оставлять их в беде.

Конечно, было смешно и жалко наблюдать в первые дни после отъезда Галки, как вполне взрослый этот, сложившийся, казалось бы, человек упорно хранит на лице обиженно-злое выражение при встречах со мной в столовой, как тянет кверху свой остренький носик и оттягивает книзу углы тонких губ, как бросает всего лишь короткое «привет» и старается не смотреть на меня. Чувствовалось, что даже свое скупое «привет» он считает великодушным актом со своей стороны… Но так хотелось мне все же, чтобы он понял наконец то, что произошло, осознал бы и то, что мешает ему в столь существенном для него вопросе. Ведь он суетился по-прежнему, и видно было, что по-прежнему без успеха. Кого теперь находит он виновником постоянных своих неудач? Ясно было, что все еще не того человека, который им на самом деле является…

И за ужином я сказал Васе, что познакомился с девушкой и она собирается прийти с подругой.

Разумеется, Вася не оттолкнул на этот раз протянутую мною руку, тем более, что в руке было не что-нибудь, а то, что имеет для него преобладающую надо всем другим, высшую ценность. Он только сказал, что у него телефонный разговор с Москвой в восемь часов, и он придет в половине девятого с магнитофоном. А я договорился с Наташей на восемь.

И вот теперь я ждал там, где договорились, у живого календаря – то есть у клумбы, на которой каждый день выкладывал садовник число и месяц из маленьких живых кактусов…

И опять, опять настаиваю я, доброжелательные свидетели моих писаний: не было во мне коварной измены той и тому, чем так ослепительно жил я совсем недавно! Наоборот! Я не хотел быть рабом