Эдуард Лимонов - Великая мать любви Страница 5

Я может быть и одичал за несколько месяцев жизни без человеческого общества, но вовсе не желал прослыть дикарем. Мы выпили шампанского за Изабель. И еще шампанского за наш с Марко дебют в литературе. Я опустился рядом с Сюзэн, скрестил ноги и мы заговорили о славянской литературе по-английски. Я выяснил, что "Лошадь" (я имею ужасную привычку тотчас придумывать людям клички), никогда не была в Нью-Йорке. В момент, когда я это выяснил, в комнату вбежала рыжеволосая дочь Бранчичей и я забыл о взрослых.

Очевидно кто-то из Бранчичей учился верховой езде. Рыжеволосый демон влетел с плеткой в руке и набросился на гостей. Пока она хлестала мою соседку Лошадь, я заметил что девчонкин прикус зубами губы - неполный. Отсутствовал один передний зуб. Девчонка обрабатывала бока Сюзен дольше, чем другие бока. В конце концов, поймав несколько брошенных ею из-под ресниц взглядов я понял, что она избивает американку для меня. От девчонки на меня изливались ощутимо горячие волны биотоков. Не считая себя неотразимым мужчиной, я объяснил ее внимание завоевательским, агрессивным темпераментом девчонки. Всех других она очевидно уже завоевала, я был новым объектом завоевания.

У них была легкая атмосфера в их компании. Чем-то они напомнили мне нью-йоркских моих друзей. Все открыто и спокойно и без чопорности веселились. Когда я предложил выкурить джойнт и извлек его - они обрадовались. Покурив травы, я однако заметил, что за тонкой пленкой веселья у нас просматривались настороженность в глазах и свои у каждого цели.

Будущая рыжая блядь, наевшись стейка, разделанного ей странно молчаливой мамой Изабель (по телефону у меня сложилось о ней другое представление. И это ради ее смеха я приехал в Монтрой), стэйк оказался ее любимой едой, возбудилась еще более. После буйного веселья, воинственного танца по всей квартире, она остановилась предо мной, швырнула плетку на пол, и глядя на меня наглыми, полуулыбчивыми, но очень серьезными глазами женщины, твердо держащей в руках мою судьбу, приказала: "Подыми!" Откуда она знает, откуда так чувствует? - подумал я, ведь никто не учил ее. Некоторое время, я колеблясь смотрел на рыжую. Красивое личико сморщилось во властную гримаску, глаза были совершенно безжалостные. Присутствующие молчали. По лицу мамы Изабель блуждала, ослабевая, стеснительная улыбка. Я был слегка "хай" от шампанского и травы, но я понял, что нужно поднять и поднял плетку, подчиняясь восмилетней госпоже. Дитя, из женщины опять став дитем, довольно захохотало. "Сурово она тебя", - сказал Марко, переходя на "ты". "Видишь ли, Марко, - начал я тоном ученого, - мы с ней, несмотря на возрастную дистанцию, принадлежим к одной из вечных классических человеческих пар. Я и она в сочетании способны причинить друг другу максимум страданий, и что почти то же самое - счастья. Мы - "Поэт и Гетера". Твоя дочь этого не знает, но чувствует.

Биология..."

Мы принялись развивать эту тему, к нам присоединилась Сюзен. Перешли на другую тему. Мы смеялись, затихали, марихуана вдруг открывала в собеседнике бездну, но тотчас эту бездну вышучивала и закрывала плоской поверхностью. Устав, Эммануэль тихо улеглась возле меня, задрав ноги на пуф. Из-под длинной юбочки до меня доносился запах непроветренной ее пипки. Порывами. Прибудет, и исчезнет, и опять прибудет... Я некоторое время раздумывал приятен мне запах, смешанный с запахом детской мочи, или нет. Я нашел, что приятен... Долго нюхать ее мне не привелось. Отдохнув, она вскочила, схватила большое перо, в него была вмонтирована ручка (Лошадь Сюзен подарила эту гадость Марко-писателю), и стала щекотать мне шею. Я вскочил, погнался за ней и принялся обстреливать ее мандариновыми корками, их множество уже было разбросано вокруг, никакого порядка в обеде не соблюдалось, десерт был подан в одно время со стейками. Швырял я в нее корки серьезно, желая попасть. Она

удивительно честно и красиво пугалась, визжала и пряталась от моих безжалостных мандариновых корок.

В два часа ночи, с большим скандалом, ее увел спать Марко. Чувствительная, как животное, от моего внимания, она сделалась истерически взвинченной и большого труда стойло ее успокоить.

Так как идеал был насильственно уведен, следовало обратиться к реальным женщинам. Эпизодические гости исчезли. Супруги улыбаясь бродили по квартире, и на лицах их я не обнаружил никакого желания чтобы гости ушли наконец. Я подумал, а не трахнуть ли мне исследовательницу славянских литератур. Марко, мы вместе что-то делали на кухне, уже успел сообщить мне что она лесбиянка. Я отнесся к сообщению скептически. "В наше время, Марко, - сказал я, - все желают быть интересными и необыкновенными. Я убежден, что многие называют себя лесбиянками, или гомосексуалистами исключительно из мелкого тщеславия. Мне кажется, что американке такого роста, в ковбойских сапогах, безвкусной юбке, в очках, нелегко найти мужчину в Париже". "Она не любит мужчин, заметил Марко. - Мы пытались, между нами говоря, с Изабель затащить Сюзен в постель. Сопротивляется... Зажмется и не дает". Югослав снял темные очки и посмотрел на меня без очков. Порозовевшая физиономия его и чуб, свисающий на глаза были мне необыкновенно симпатичны. Я почувствовал к нему братскую любовь и нежность. Еще я почувствовал гордость за мое поколение, такое доброжелательное и нетяжелое. Но я не прекратил его анализировать. "Они пытались затащить..." Этим провокационным замечанием он пытается дать мне знать, что они не против того, чтобы затащить кого-либо в постель. Я вспомнил смех Изабель по телефону... Я решил остаться с ними. Но как это часто бывает, случайность расстроила наши планы в последний момент.

Не рассчитав марихуанной силы (Это была безсемянная, я привез лучшую!), Сюзен способна была разговаривать, но неспособна передвигаться. Но по железной американской причине, в которую мы все поверили почему-то, ей нужно было возвратиться chez elle в квартиру на рю Монтмартр, у Ле Халля. Умолив нас вызвать такси, поверженная башня стала ползком двигаться к лестнице. Я сжалился над башней и взялся отвезти ее. Выгрузив великаншу на рю Монтмартр, я мог вернуться к себе на Архивы пешком через Ле Халль. Мыслей о захвате ее тела у меня кажется не было.

Несмотря на предрождественский мороз она не очнулась ни в такси, ни на рю Монтмартр. Я изрядно помучился, подымая ее на второй, всего лишь, этаж без лифта. Отыскав у нее в сумке ключи, она в этот момент сидела, вытянув гулливеровские ноги поперек маленькой французской лестничной площадки и пыхтела; я втащил ее в квартиру. За нее платил университет богатого нефтяного штата, квартира была большая. Протащив через салон, я возложил великаншу на кровать в

20

спальню. С подушки свалился розовый слон, почивавший на ней ранее, а с великанши свалились очки. Пытаясь понять, что она пытается мне сказать, я пригляделся к ней и нашел ее вовсе недурной девушкой. Без очков у нее оказались большие глаза; рот, может быть потому что она перестала им управлять, выглядел крупным и сочным; из створок пальто, прорвавшись через блузку, выскользнула большая, белая с розоватым соском грудь. "Мазэр! Ох, мазэр!" - простонала она и протянула руку в моем направлении.

Я вспомнил безумную строчку Лимонова "Я Великая мать любви", и она показалась мне менее безумной. Я сел на кровать и склонился над телом. "Я здесь, май дир... Я с тобой моя герл!" Одну руку я положил на белую грудь, другой, удалив волосы со щеки, я провел по ее губам. Все еще принимая меня за мать, оставшуюся в нефтяном штате, она поймала мои пальцы губами и стиснула их. Боясь что она меня укусит, если откроет глаза, я был готов выдернуть их в любой момент, но обхватив два пальца губами поудобнее, она стала сосать их как дети сосут соску или материнскую грудь. Может быть в марихуанном сне ей привиделось, что мать дала ей грудь?

Сюзен поняла, что я не мама только после получаса езды на ней. Очнувшись, и поняв, что с ней происходит, что мужчина лежит меж ее неприлично раскинутых ног и энергично пытается разбудить к жизни ее уснувший (от лесбийских утех или воздержания) орган чувствования своим членом, она попыталась сбросить меня. "What are you doing, Marco!?"* - закричала она. "What are you doing?"

* - Что ты делаешь, Марко?

"Молчи, - сказал я. - Я хорошо тебе "дуинг". Помнишь вашу американскую поговорку: "Если не можешь избежать насилия, расслабься и получи удовольствие". На то, что я не Марко, я не стал ей указывать, поймет сама. Да и какая в сущности разница?

Рациональная, почти профессор, она преодолела страх или отвращение к мужчине и втянулась в то, чем мы занимались. Может быть и лесбиянка, но она оказалась на высоте, никакой скидки ей давать не пришлось. В некоторой ее неуклюжести был определенный шарм. У больших женщин хороши ноги и зады. И вот я с большим удовольствием лежал меж высоких ног великанши. Эрудит, я вспомнил соответствующие строчки Бодлера. Я решил доказать ей, что никакое лесбийское удовольствие не может сравниться с сексом с мужчиной. Я не считаю себя сверхсамцом, и у меня случаются срывы, есть моменты в моей жизни, которые мне стыдно вспоминать, но в ту ночь я был в хорошей форме. В лучшей, кстати сказать, чем с Сержантом.