Борис Порфирьев - Чемпионы Страница 47

Окончательно подавленные, они отправились в отель, и вдруг с афиши кинотеатра на них пахнуло чем–то родным — это был «Броненосец «Потёмкин». Позже Никита не раз говорил Коверзневу, что «Потёмкин» помог ему выиграть всемирный чемпионат. Пока же он сжимал Лидину ладонь и неотрывно смотрел на сизый экран, с которого рвались в зал мятежные матросы. Цепь ощетинившихся штыками солдат под вздох зала угрожающе спускалась по Воронцовской лестнице; метались люди, катилась по ступенькам хрупкая колясочка, и равнодушный сапог, увеличенный объективом до невероятных размеров, готов был задавить зрителей… Смутные мысли роем кружились в Никитиной голове, казалось, что это сапог безжалостной инфляции навис над немцами, и было удивительно, почему они не последуют примеру черноморских моряков… Но тут же вспомнились судьбы Карла Либкнехта и Розы Люксембург…

Разразившиеся аплодисменты не позволили ему сосредоточиться; в вспыхнувшем свете люди вскакивали со скамеек, кричали, били в ладоши… Никите хотелось оформить расплывавшиеся мысли в чёткие образы, но в памяти выплыла далёкая картина: так же бесновались люди в Парижской опере на дягилевской постановке… Размышления о судьбах немцев уступили место гордости за русское искусство; захотелось, чтобы скорее открылся чемпионат… Да, скорее, скорее, чтобы Никита так же смог прославить русский спорт. Он отыскал Лидину ладонь, стиснул её, чувствуя, что она отвечает ему понимающим движением…

С этого дня они сделались постоянными посетителями кинотеатра. Даже когда открылся чемпионат, Никита тащил Лиду на дневной сеанс, черпая в фильме мужество для своих схваток.

Он сокрушал противников не только молниеносностью приёмов и колоссальной силой, но и выдержкой и хладнокровием. Спортивные обозреватели уже пророчили ему первое место. Лишь некоторые из них тешили себя надеждой, что русский чемпион споткнётся на их любимчике Фрице: он один, по их мнению, после таинственного исчезновения Татуированного, мог оказать сопротивление русскому чемпиону. Куда сгинул Татауров — никому не было понятно. Никита же согласился с теми из обозревателей, которые объясняли его исчезновение трусостью.

Победа над Фрицем принесла Никите лишь огорчение: он потерял единственного друга в чемпионате; Фриц стал избегать встреч, опускал глаза, неохотно протягивал руку. На расспросы о ребёнке отвечал таким безнадёжным взглядом, что Никите становилось не по себе. Узнав адрес Фрица, Никита попросил Лиду отнести его жене денег. Но это привело к окончательному разрыву: на следующий день Фриц вернул их при всех борцах. А демонстрация инвалидов войны, которую они увидели с Лидой на Потсдамштрассе, окончательно выбила Никиту из колеи. Он стоял на панели насупленный. Сжимая металлическую трость, хмуро смотрел на человеческие обрубки в колясках, на слепцов в синих очках, следовавших за поводырями–овчарками, на безногих солдат, которые несли плакаты: «Так нас отблагодарило отечество», «Голод погубит наших защитников». Более страшного зрелища нельзя было придумать…

На борьбу с ирландцем О'Харой Никита вышел в таком подавленном состоянии, в каком никогда не выходил на арену. Ни один из приёмов не удавался ему сегодня, тело казалось чужим, мышцы не подчинялись его приказам. Никита понимал, что только страх перед его громким именем может заставить О'Хару проиграть схватку. Но сколько раз бывало так, что борец, обрекавший себя на поражение ещё до выхода на ковёр, неожиданно переламывал себя и становился победителем… То же самое случилось и с О'Харой: ирландец понял, что с прославленным чемпионом творится сегодня что–то неладное, и сам ринулся в наступление. И вдруг зрители увидели, каким невысоким и тонким, несмотря на свои широкие плечи, выглядит русский чемпион рядом с колоссом О'Харой, и насколько бледно и растерянно его лицо. Эта измена зрителей фавориту чемпионата придала О'Харе смелости, и он начал метать Никиту по арене. Положение можно было спасти только хитростью, и Никита невероятным усилием воли мобилизовал свою выдержку. К удовольствию зрителей, поощрявших разошедшегося ирландца, он несколько раз отдался его медвежьим захватам. И когда бдительность О'Хары была окончательно усыплена, Никита в открытую пошёл на его захват, но тут же, сжав его руки, стремительно отпрянул всем корпусом назад и, падая, увлёк колосса за собой. Последовавший за этим прыжок был молниеносен, и неповоротливый ирландец оказался припечатанным к ковру.

А после схватки, угрюмо отвечая на приветствия толпящихся на улице поклонников, Никита сказал Лиде:

— Довольно с меня демонстраций инвалидов. Пойдём на «Потёмкина», успеем на половину последнего сеанса, если картину ещё не сняли.

Рассеянно отыскав глазами белую букву «U» на синем квадрате, повёл жену в подземку. Глядя на покрытый красным лаком вагон метрополитена, на мягкую красную обивку сидений, стоял молча, держась одной рукой за кожаную петлю, а другой сжимая трость. И хотя они были почти одни в вагоне, Лида тоже молчала. Молчали они и в зрительном зале, хотя публика вслух выражала свой восторг «Броненосцем «Потёмкиным». И только заполночь, держа под тусклым фонарём сосиски на картонной тарелочке, не обращая внимания на продавца, Лида коснулась пальцами Никитиной щеки и проговорила:

— Странно, я никогда до встречи с тобой не задумывалась, что такое счастье. А это, оказывается, видеть тебя, дышать с тобой одним воздухом, радоваться твоим победам и плакать, когда ты на волосок от поражения…

Оторвав взгляд от медной кухни, Никита спросил удивлённо:

— Ты сегодня плакала?

— Но я же про себя, никто не видел, — оправдалась она виновато.

Их разговор прервала жалкая девушка–полуношница, нерешительно протянувшая худенькие наманикюренные руки над жаровней. Продавец гневно крикнул, что ходят тут всякие без денег, но Никита заказал ей две порции сосисок с горчицей и, торопливо взяв на сдачу пачку сигарет «Лакки страйк», повёл Лиду в темноту улицы, испытывая невероятный стыд от своей благотворительности.

А на другой день многие газеты посвятили его схватке с «Рыжим колоссом» по нескольку столбцов. И совсем было непонятным, откуда репортёр узнал о пачке сигарет. Но он со всей серьёзностью заверял читателей, что русскому чемпиону помогают одерживать победы сигареты «Лакки страйк», что обозначает «Точный удар»; даже статья о матче так и была названа.

Через несколько дней, купив несколько экземпляров иллюстрированного журнала «БеЦе» со своим портретом во всю обложку, новый чемпион мира вместе с женой отправился на чемпионат в Мюнхен, где, как оказалось, потешал своими проделками баварцев Иван Татауров. Однако Татауров не стал дожидаться их приезда — сбежал.

Когда из газет стало известно, что Татауров выступает в Гамбурге, Никита вместе с чемпионатом поехал в тамошний цирк. Но и оттуда Татауров бежал. Разросшаяся труппа отправилась вслед за ним в Дюссельдорф. Так, следуя по пятам за Татауровым, они побывали в Дрездене, Штеттине, Эльберфельде, и чемпионат их, по мере продвижения, разрастался, как снежный ком. Неожиданно след Татаурова исчез, и только через месяц журнал «Шпорт» сообщил, что Татуированный огорошил парижан своей знаменитой проделкой с такси перед зданием оперы; корреспондент писал, что его нелепый кортеж продефилировал с помпой от самого театра по Бульварам и — по кругу — объехал площадь Звезды; о его борцовских успехах ничего не сообщалось…

Труппа, в которой сейчас были чемпионы почти всех стран, отправилась в Париж. И здесь Никита подтвердил, что он является сильнейшим в мире борцом.

20

Комната, которую снял Коверзнев, удивительно напоминала его парижскую мансарду. Может быть, поэтому он и остановил на ней свой выбор. Она была расположена на чердаке, под самой крышей, и треугольное, похожее на итальянское, окно выходило на реку. Потолок напротив окна был скошен, и там, где он сходился со стеной, мог поместиться один Мишутка — взрослый же человек должен был сгибаться в три погибели. Лестница, ведущая в их жильё, шла вдоль наружной стены дома и была так крута, что Нина говорила: по ней впору взбираться на сеновал; во всяком случае, сыну она не разрешала выходить на лестницу без присмотра… В общем, мансарда отличалась от парижской только этажом, но высокий берег искупал и этот её недостаток.

Нина, несмотря на голод, пополнела, и её радость делала Коверзнева счастливым. Шершавая прежде кожа Нины сделалась ласковой и упругой, как в былые времена, тонкие и сухие губы налились и, казались, вот–вот готовы брызнуть, как брызжет соком созревший плод; разгладились гусиные лапки у глаз; снова заблестели вороные волосы, засверкали её прекрасные южные глаза.

О лучшей жизни он не смел и мечтать. Омрачали его настроение лишь подходившие к концу деньги. Чтобы Нине вновь не пришлось заняться унизительной торговлей, Коверзнев определился на должность делопроизводителя в губплан. Но там ему выплачивали жалкие гроши, которые не становились платёжеспособнее от того, что их именовали «миллионами». Денег не хватало даже для того, чтобы купить хлеба. Да и как их могло хватать, если коробок спичек стоил миллион рублей?..