Александр Прозоров - Воевода Страница 10

Накатанный тракт скользнул между избами и повел путников дальше в поросшие темными борами холмы.

– Вижу, мы все-таки не в аду, атаман, – заговорил с Егором нагнавший головную телегу Осип Собачий Хвост. – И здесь люди живут.

– Так и в аду люди живут, – кивнул заозерский князь. – Очень долго живут. Если Библия не врет, все мы в этом когда-нибудь убедимся.

– Думаю, там все же изрядно теплее будет, атаман, – зябко поежился под стеганым тегиляем ватажник. – По такой погоде иногда прямо хочется на сковородке с маслицем погреться.

– Типун тебе на язык! – торопливо сплюнул и перекрестился Острожец. – Накликаешь еще…

– Так все едино там будем, Михайло, – небрежно отмахнулся Хвост. – Крестись, не крестись. Ты мне вот что скажи, гость торговый, как ты собираешься нас в Упсалу провести? Мы ведь здесь все ушкуйники, под парусом родились, на банках гребных выросли. Море Варяжское зимой тоже замерзает, купец!

– Под хреновым парусом вы родились, ушкуйник, – осклабился Острожец. – Море, знамо, подмерзает, да только не все. Обычно токмо до Луги или Наровы. Редко когда до Колываня[6]. Остальное же оно свободно. От Новгорода туда хода нет, это верно. Ан со стороны датчан – так иной раз аж до Або[7] в январе можно доплыть.

– Это да, – зачесал в затылке Осип. – Как-то не подумал. Ан все едино: как мы в него через замерзшие моря попадем?

– А тебе думать и не надо, – посоветовал купец, – у вас для этого атаман имеется. Он про таки вещи вспоминает, про каковые вроде как все и знают, да в голову себе не берут. Тебе название Териберка[8] о чем-нибудь говорит?

– Вот, черт! – схватился за голову ватажник и остановился. – Как же я сразу не догадался?!

Марта 1410 года

Териберка

Среди голых заснеженных холмов, из которых тут и там, словно обломки костей, выпирали глянцево-серые камни, человеческое селение совершенно терялось. Дерево в здешней тундре являлось большой ценностью, а потому дома, заборы, сараи, конюшни, причалы – все было сложено из камней. Деревянными оставались только крыши – ныне надежно спрятанные под толстым белым покрывалом. Вдоль берега лежали еще несколько сугробов странной формы – однако торчащие из них высоко вверх составные мачты позволяли сразу догадаться, что именно замели хлесткие северные ветра.

Жилые строения выдавали себя сизыми дымками, тянущимися из труб. Сюда, на самый край Земли, не добирались мытари ни княжеские, ни новгородские, податей на каждую трубу никто не налагал – а потому и топить «по-черному» никакого смысла северянам не имело. Ни в домах, ни в банях, ни в мастерских, в коих мореходы правили свои снасти и детали корабельной оснастки.

Териберка не была богатым поселением. Нищая тундра хотя и приносила промысловикам ценные песцовые шкурки, но большим прибытком не одаривала. Правда, здешние заливы и реки были щедры на самую разнообразную рыбу… Да вот беда – сбывать ее рыбакам не получалось, некому. Свое население маленькое, а на Большую землю везти далеко.

Казалось бы, и нет никакого смысла людям здесь оседать – ан наградил северный океан здешний порт уникальной особенностью: незамерзающим морем. Сам залив, конечно же, заковывался в ледовый панцирь с первыми холодами – однако чуть дальше, за белой полосой припая, даже в самые суровые морозы качались открытые соленые волны. Каждый год на долгие зимние месяцы Териберка превращалась в единственный порт, через который огромная Русь могла поддерживать связь с внешним миром.

Разумеется, путь сюда был дальний и очень неудобный. Но если уж случилась у человека нужда отправиться в западные страны, не дожидаясь весны, – хочешь не хочешь, а к здешним причалам доберешься. Длинный, но безопасный путь. Ехать через Литву, Польшу, Священную Империю, может статься, и ближе – однако порезанная многими границами, раздираемая постоянными войнами и знаменитая грабежами Европа могла показаться удобной дорогой только человеку с очень маленьким багажом и длинным, хорошо тренированным клинком.

Укрытая бархатистой полярной ночью, освещенная широкими небесными сполохами Териберка спала, и даже прибытие длинного ратного обоза не смогло потревожить ее покоя. Ватажники, вымотанные полуторамесячным переходом, разомлевшие после бани и принявшие с устатку по паре ковшей крепкого хмельного меда, спали, словно младенцы, вопреки обыкновению не затевая ни споров, ни драк. Князь Заозерский тоже спал, завернувшись в громадную шкуру белого медведя, на полатях в доме Игнатия Трескача – местного старосты и самого богатого из здешних купцов.

Сам Игнатий, в толстой вязаной фуфайке из небрежно выделанной шерсти, сидел возле открытой печи, в которой полыхал то ли высушенный, то ли вымороженный топляк, и привычно увязывал мозолистыми пальцами крученный из конского волоса шнур в крупную ячею. Лицо северянина было таким же грубым, как и ладони – шершавым, словно покрытым мозолями. Пробить такую шкуру мог только крепкий и толстый волос – потому и борода у Трескача оказалась короткой и реденькой, неразборчивого цвета, да еще и с проседью. Напротив хозяина устроился на табурете Михайло Острожец и, подставляя лицо идущему от огня жару, не забывал убеждать старосту:

– Верное это дело, друже. Я в успехе настолько уверен, что, видишь, сам с ватагой иду, а не просто серебро вкладываю.

– Атаман Егор… Важников-Ватажников… – напряг память северянин. – Не-а, никогда не слышал.

– Откель же тебе услышать в этой глухомани, коли он всего год назад на Волге объявился!

– Год назад объявился-то, ан я ему зараз все свои корабли и живот в придачу доверить должен? Ты пошто смехом-то зовешь, Михайло? Так дела не делаются, – покачал головой Трескач. – Не дам я вам ни кочей, ни кормчих своих. Загубите-то вы их, с чем тогда останусь?

– А на что тебе кочи, Игнатий, коли на берегу гниют? Корабль доход приносить должен, а иначе его и строить ни к чему.

– Так и приносят-то, Михайло, о том не беспокойся. Не гляди, что снегом занесены. Причалы ныне, может, и пустуют-то, ан тракт, сам видел, накатан. Че ни седьмица, путники богатые али люди торговые с дорогим товаром сюда добираются-то, за перевоз звонким серебром платят. Прибыток, статься, и небольшой, да надежный.

– Коли рисковать не хочешь, купец, – пожал плечами Острожец, – тогда продай кочи. На себя все страхи заберу.

– Кочи бы я, может-то, и продал, – сказал северянин. – Будет лес – заместо старых новые настругать недолго. Да вот кормчего-то хорошего из бревна не вырежешь, кормчего-то сорок лет растить надобно, ан еще неведомо, каковым станет. Научится море чувствовать – али токмо по спискам отцовским мимо берегов ползать сможет? Без кормчих любые ладьи лишь на дрова годятся. Кормчих же тебе отдать больно дорого-то выйдет. Коли не вернутся, мне тогда разве в монастырь-то уйти останется, грехи пред семьями их замаливать.

– Хочешь сказать, три сотни ватажников, что сюда больше месяца через земли ледяные шли, ныне из-за сумнений твоих назад повернуть должны? Трудно им такое сказать будет, – задумчиво произнес Острожец. – Могут обидеться…

– Ты, на-ко, угрожаешь мне, Михайло? – остановив плетение, поднял голову северянин.

– Нет, Игнатий. Это я так, грущу. Не понимаем мы друг друга. А ведь так хочется добром все решить. Хватит уже цену набивать, друже. Скажи прямо, сколько ты за кочи свои с командами просишь? Письмо тебе закладное напишу, и оба довольны останемся.

– Ужа заместо серебра звонкого ты теперь пустую грамотку предлагаешь?

– Ты шути, да палку-то не перегибай! – повысил голос Острожец, мгновенно став из ласкового собеседника суровым мужем. – Наш род в Ивановском сто вторым коленом уже стоит, и еще ни разу никто в бесчестности нас не обвинял! Даже если меня завтра море сожрет, по отписке моей серебро в любой час завсегда отпустят без единого промедления! Цену свою говори, Игнат, и покончим с этим!

– Не так просто с сим определиться-то, Михайло, – в задумчивости вернулся к плетению сети Трескач. – И тебя обидеть, прямо молвлю, не хочется. И самому без дела остаться-то не с руки…

Тут внезапно распахнулась дверь, и в облаках белого пара в дом вломились сразу полтора десятка человек как безусых юнцов, так и мужиков с заиндевевшими бородами. Меховые куртки и штаны, сшитые с сапогами из оленьей кожи в единое целое, выдавали в них местных жителей – на Большой земле никто и нигде так не одевался.

– Атаман ватажный-то у тебя, сказывают, Игнатий? Верно-то?

– Здесь я… – проснувшись от шума, сел на полатях Егор, глядя на незнакомцев сверху вниз и пытаясь незаметно нащупать в складках шкуры пояс с оружием. – Чего надобно?

– Челом тебе бьем, атаман! – Мужики один за другим скинули шапки. – Возьми-то нас в ватагу свою! Честь по чести служить-то тебе будем, любую волю исполнять станем, ровно отцовскую! Не гляди, что не воины. Храбрости любому-то из нас не занимать, море Ледовитое трусов не носит. А гарпуном из нас каждый гусю-то в гузку со ста шагов попадет.