Александр Прозоров - Воевода Страница 11

– На-ко Клим! Волох! Гагар! – в изумлении поднялся со своего места северянин. – Вы, никак, обезумели-то все разом? О, проклятие… Да вы пьяны!

– Они Упсалу-то брать идут, кормчий! Саму Упсалу свейскую! За един поход каждый-то больше серебра поимеет, нежели мы всем обществом за всю жизнь добываем! – перебивая друг друга, горячо заговорили северяне. – Богачами знатными-то враз станут!

Похоже, попировавшие после бани ушкуйники провели среди местных обитателей неплохую «воспитательную работу». Похвастались своей веселой жизнью, про неудачи умолчав, а успехи и доходы приукрасив, насколько совести хватило.

Причем с совестью у речных разбойников, как известно, не очень…

– Пожалуй, кормчих я себе как-нибудь найду, Игнат, – нагло осклабился Михайло Острожец. – Мне бы теперь токмо кочами разжиться, об остальном не беспокойся.

– Леш-ш-шой… – не выдержав, аж зашипел на своих земляков Трескач. – О добыче-то они вам, стало быть, сказывали? А о виселице-то для татей, случайно, не помянули? Чем они с кочей наших-то воевать намерены? Нет? Так спросите, олухи-то! Скажи нам, атаман, как мимо Стекольны-то к Упсале прорываться намерен, ничего, однако, окромя луков и гарпунов-то, не имея? Свеи в ту крепость и самострелов, и пушек огненных немало ужо понаставили-то. Этаких бахвалов токмо и ждут.

– Стекольна? – удивился Егор, спрыгнув с полатей с поясом в руке. – То есть Стокгольм? А его разве уже построили?

– Ужа-то, вы это видели?! – всплеснул руками северянин. – Незнамо куда с сотней хвастунишек-то рвется и ни о чем даже-то не спрашивает! Да Стекольну еще ярл Биргер отстроил, дабы озеро-то Меларен от набегов русских оборонить. С тех самых пор до Упсалы еще никому-то добраться не удавалось.

– Михайло, я же спрашивал, где сейчас у свеев столица? – попытался разобраться в этой несуразности князь Заозерский. – И ты мне сказал…

– Нет, княже, Стекольна город большой, никто не спорит, – повернулся к нему Острожец. – На четырнадцати островах стоит, крепость там сильная, порт большой. Да токмо в нем немцы ганзейские заправляют, свеям никакой воли не дают. Короли тамошние в нее даже не заглядывают, ибо позор изрядный. Какой же это стольный город, когда у тебя власти в нем никакой?

– Ганзейские купцы? – встрепенулся Егор. – Так это как раз то, что надо! Уж кто-кто, а они на нехватку золота никогда не жаловались.

– Па! Вы посмотрите-то на него, други! – обратился к своим землякам северянин. – Он ни про Упсалу-то, ни про Стекольну ничего не знает, ан ужо с ходу одолеть собирается! Пустозвон-то он и трепач. На-ко, как вы токмо подумали свои головы ему доверить?

– Как ты меня назвал? – Князь выдернул из ножен саблю и вскинул перед собой, наставив Трескачу в горло. – Повтори, я не расслышал.

– Постой, постой, княже, не гневайся! – метнулся вперед Острожец, выдернул своего знакомца из-под клинка, быстро вытолкал за дверь и выскочил следом. Постучал кулаком северянину по лбу: – Жить надоело, Игнат? Это же не боярин княжий, это ватаги ратной атаман. Ушкуйники глупца и труса за родовитость одну в вожаки себе не выберут. И рубиться он умеет без жалости, и города брать. И жену свою из невольниц в княгини на Воже-озере посадил.

– Анде как же так-то можно, Михайло? – растерянно спросил северянин. – Он же не ведает, не понимает-то ничего вообще! Куда идет, на кого-то, с какой силой столкнется-то? Ты же с ним, ровно-то с писаной торбой, носишься!

– Удачлив он, Игнатушка. Везуч. А везение, сам знаешь, любое умение и талант ратный переплюнуть способно, – развел руками Острожец. – Потому на него капитал весь и ставлю. Странен наш атаман. Иной раз простых вещей не понимает, а порою никому не ведомые тайны определяет с легкостью. И везуч, везуч бесов сын до невероятности!

– Удача-то, она капризуля, – Трескач, зачерпнув снега, отер лицо. – Сегодня она здесь-то, ан завтра отвернулась.

– Вот и нужно за хвост ее хватать, пока рядом, – похлопал северянина по плечу Острожец. – Не тебе меня учить, как верно серебро пристраивать. Вот посмотри на себя. Так хорошо начинал, все в твоей власти было. И гляди, до чего доторговался? Ни кормчих, ни кочей, ничего ныне во власти твоей. Порешит тебя князь во гневе – и никто его не осудит. Сам ведь язык распустил, оскорблять начал… – Купец поежился, похлопал себя ладонями по плечам: – Ой, не поболтаешь тут у вас на воздухе. Холодно… – И Острожец нырнул обратно в дом.

Трескач вошел следом, поклонился:

– На-ко, лешшой… Не гневайся-то, княже, не хотел ничего-то обидного молвить. От и Михайло-то сказывает, ему ерунда-то какая послышалась. Ан я ведь-то ни единого плохого-то слова не сказывал. Про решительность-то твою молвил да про преданность тебе-то воинов твоих. Балуешь ты их, наверное-то, много, коли так преданы все до единого.

– Видать, и вправду послышалось, – опустил клинок Егор, который тоже не особо жаждал проливать человеческую кровь. – Бывает. Так что с кочами? Корабли ты нам дашь?

– Имею о сем две оговорки-то, княже, – хмуро ответил северянин. – На море-то я командую, и никто более. Слушать меня с первого слова-то без пререканий.

– Тебя слушать? – не понял Егор. – Ты что, с нами хочешь поплыть?

– Мне без кораблей-то своих делать на земле-то нечего, – обреченно махнул рукой северянин. – Охти-мнециньки! Продать-то их вам – без кочей останусь. За долю отдать – опять-то без кочей. Загубите в походе-то – тем паче без них. Как ни крути, все едино выходит-то сиротой без дела маяться. Уж лучше-то вместе с ними пропаду, коли-то жребий такой выпал.

– Какое условие второе?

– Обычное. На корабли-то половина добычи.

– Одну пятую, – отрезал атаман.

– Анде как же пятину, коли-то завсегда хозяину снаряжения…

– Не торгуйся, Игнатий, – качнувшись вперед, посоветовал северянину на ухо Острожец. – Плохо это у тебя получается. Прогадаешь.

– Охти-мнециньки… Ладно. Пятину, – смирился Трескач.

– По рукам? – Егор протянул ему открытую ладонь.

– Погодь, – северянин снял с крюка у двери меховую куртку. – Сперва-то схожу, погадаю.

Атаман с купцом переглянулись, Михайло пожал плечами. Остальные мужчины посерьезнели и расселись по чурбакам, скамьям и табуретам возле стола.

Хозяина дома не было долго. Наконец после длинного тонкого завывания, он сильным ударом толкнул дверь, тут же отряхнулся, громко хлопая себя по бокам.

– На-ко ты впрямь удачлив, ушкуйник-князь, – провозгласил Трескач. – Петухи-то с коровами спят, из свинарника-то ни звука, Полунощник на первую же зарубку-то откликнулся. Твоя взяла, поутру-то отправляемся. Эй вы, дармоеды! – прикрикнул северянин на земляков. – Ну-ка, бегом корабли чистить! Трюмы проверьте, масло-то и припасы походные. Для гостей наших-то еды загрузите на восемь седмиц-то пути, и льда пресного с озера-то нарежьте. Снасти подтянуть, паруса просалить… Ну, вы и сами-то знаете. Бегом, бегом, что расселись-то, как клуши вяленые?!

Мужчины, поднявшись, заторопились к выходу.

– И когда у вас утро наступает, Игнат? – поинтересовался Острожец.

– А как выспимся-то, так и утро, – ответил Трескач. – Ты тоже-то на берег ступай да указывай, какие из повозок-то твоих на борт выгружать, а каковые-то под скалой можно оставить. Мне, чего там у тебя под рогожами, неведомо…

Исходя из определения северянина – утро для Егора уже наступило. Поэтому забираться обратно на полати он не стал. Не спеша оделся, не поленившись натянуть и меховые штаны, и войлочный поддоспешник, и теплый волчий налатник, водрузил на голову лисий треух, подозрительно похожий на плохо скроенную ушанку без завязок. И тем не менее, когда вышел, заполярный холод моментально пробрал его до костей, всасываясь в рукава и за воротник, пробивая тонкие подошвы сапог.

Северяне же, наоборот, куртки посбрасывали, торопливо готовя кочи к плаванию. Расчищенные от снега, знаменитые северные корабли больше всего напоминали пузатые торговые ладьи, но поставленные на толстые полозья – мощные брусья шли под брюхом справа и слева от киля, без всяких стапелей удерживая вытащенный на берег корпус в ровном положении. К борту были прислонены широкие сходни с набитыми на них поперечинами, и моряки как раз закатывали по ним бочки с неведомым содержимым. Здесь же стояли сани с мороженой курятиной – видимо, ее тоже предполагалось перегрузить в трюм.

Затянув бочки наверх, северяне замялись, после чего большинство пошло к саням, а трое мужиков, отделившись от прочих, старательно оправились, одергивая фуфайки и подтягивая пояса, раскатывая рукава и притоптывая коричневыми мохнатыми бахилами. Затем двинулись к Егору, остановились в трех шагах, торжественно поклонились:

– Не вели казнить, княже, вели-то слово молвить. Интересуется общество, даровал ли ты нам-то милость прошеную, принял ли мужей местных-то в рать свою, супротив схизматиков собравшуюся?

Судя по витиеватости слога, речь моряки готовили заранее. И уже успели узнать, что он не просто ватажник, а самый настоящий князь… Хотя Василий Московский и придерживался прямо противоположного мнения.