Станислав Гагагрин - Страшный суд Страница 12

— Мне представлялось, что я определил третий путь, — промолвил Гитлер. — Уповая на собственную исключительность, я поверил, что владею иррациональным способом излияния магнетической, преобразующей мир энергии, освященной духом избранничества, нимбом мессии, если хотите…

— Вы знакомы с Иисусом Христом? — спросил я.

— Христос не любит меня, — вздохнул фюрер. — Он считает, что необходимо было предварить испытания, которым я подвергал мир, собственными страданиями.

В этом ведь и смысл христианства — пострадать первому… Страдание как искупление! Теперь я готов к этому, ибо служу Добру…

— Из Савла в Павла, — заметил, усмехнувшись, я.

— Вот именно, — печально подтвердил Гитлер.

Иногда фюрер сравнивал себя с Наполеоном.

— Но у Бонапарта средства достижения цели обычные: армия, пушки, интенданты, штыки… Я же пытался поставить на службу Немецкой Идее потусторонние силы.

— И что же? — спросил Станислав Гагарин.

— Не получилось, — сокрушенно, но с чувством смирения произнес фюрер.

Гитлер говорил:

— Существует посвящение в жрецы Зла, равно как и служение Добру. Земная моя судьба сложилась под черной невидимой звездой Дьявола, в которого я, тем не менее, не верю. Любое зло — дело рук человеческих… Хотя в первооснове — происки Конструкторов Зла и ломехузов!

— Резонно, — согласился я с вождем рабочей партии. — Но вам понадобилось уйти в мир иной, чтобы осознать бесперспективность Зла.

Меня ободряли и такие слова Гитлера:

— Хорошо понимаю тяжесть и даже неподъемность поставленной вами перед собой задачи — рассказать обо мне правду. Но ради Бога — ни малейшим образом не оправдывайте меня! Тому Гитлеру, которого знает мир, прощения нет и быть не может.

Нынешний Гитлер — иной. Тот, прежний, пытался преобразить мир через ложную идею о том, что цель оправдывает средства. И жестоко ошибся, как роковым образом ошибались и до и после него, увы…

Так говорил, исповедуясь, посланец Зодчих Мира.

Что мне оставалось делать?

Я записывал высказывания фюрера, полагая, что грядущие события помогут мне глубже узнать вождя немецкого народа, который некогда в большинстве своем, ни в чем не сомневаясь, пошел за Гитлером.

Почему так поступили умные и работящие немцы — не знал никто, хотя тысячи философов, писателей, публицистов и политических деятелей пытались до меня и пытаются вместе со мной ответить на этот вопрос.

Впрочем, мне, видимо, тоже не найти ответа.

— И не пытайтесь, — мягко и настойчиво убеждал меня германский канцлер. — Ни мировой славы, ни писательского профита — вам это не принесет. Да и нет отгадки, нет пояснения к волнующему вас феномену, никто, включая меня, не даст вам ответа, не объяснит и собственные мои поступки. Ведь все мы младенцы, слепо передвигающие кружочки гераклитовых шашек.

Так говорил Адольф Гитлер.

Мне помнилось утверждение Гегеля по поводу того, что великие исторические личности — князь Олег, Александр Македонский, Чингиз-хан, Наполеон Бонапарт, Иосиф Сталин и, разумеется, Адольф Гитлер — действовали исходя из принципиально новых параметров, руководствовались вовсе не спокойным, упорядоченным ходом вещей, освященным существующей системой… Нет, они вдохновлялись источником, скрытым от глаз непосвященных, заражались энергией от «внутреннего духа Земли, который стучится в нее, словно в скорлупу, и взрывает ее».

К подобным людям, учит создатель диалектики, глупо подходить с меркой общечеловеческих ценностей, смешно прикладывать к ним расхожие категории скромности и милосердия, человеколюбия и смирения.

Ибо необъемному великану приходится порою, говорит Гегель, раздавить ненароком бедный, невинный цветок, походя разрушить нечто на проложенном для него неведомой нам целью пути.

«Ладно, — думал я, освобождаясь иногда от мыслей о фюрере и трудностях, возникших у сочинителя при формировании его нового образа, — с Адольфом Алоисовичем я как-нибудь со временем разберусь… Ведь он прибыл в Россию для практических дел, вовсе не туристом. По делам и будем судить его определенную Зодчими Мира добрую ипостась.

А вот что мне с собственным двойником прикажете делать?»

Глава шестая

ДВОЙНИК ПАПЫ СТИВА И ПОСЛЕДНИЕ МИРНЫЕ ДНИ

Шестого мая 1993 года я побывал у двух главных редакторов — «Юридической газеты» и «Советской России».

Олегу Александровичу Финько, который одним из первых отозвался на мою просьбу поведать читателям о «Русском сыщике» и с лета прошлого года печатал беседы со мной на эту тему, подписал роман «Вторжение», а затем рассказал о «Вечном Жиде» и о том, как работаю над третьим романом, где действует фюрер германского народа и генсек рабочей партии.

Финько был в восторге.

— Ты даже сам не представляешь, что затеял! — восклицал он, внимательно слушая Станислава Гагарина и не забывая перелистывать обе книги «Вторжения», прочитывая вслух задевшие его внимание куски. — Во-первых, писательская братия попросту обалдеет и озвереет от зависти: ты создал новый жанр, сформулировал иное правило литературы… Во-вторых, тебя переиздадут во всех западных, а может быть, и во всех восточных государствах мира. От души поздравляю! Я всегда утверждал: Станислав Гагарин — немыслимый, потрясающий воображение работник!

Лучшего для меня комплимента главред «Юргазеты» и придумать не мог. Я давно уже оставил помыслы о мировой и даже российской славе, сообразив, что эфемерность эта и связанная с нею суета определена не мне. Но вот признание работником, да еще со стороны человека, которого я искренне уважал, понравилось. В том, что одинокий моряк любит и умеет трудиться, сомнений у Станислава Гагарина никогда не существовало.

Валентин Васильевич Чикин был человеком иного склада, крайне сдержанным и на внешнее проявление чувств скупым. Талантливый журналист и честный труженик, делающий самую правдивую и на редкость объективную газету в Державе, редактор «Советской России» был лишен, увы, коммерческой жилки и никак не мог уразуметь, какой экономический эффект сулит ему мое предложение переиздать на его собственной базе книгу «Так говорил Каганович».

Толковали мы с ним об этом не однажды, на листке бумаги на глазах у Чикина я не раз и не два рисовал волнующие воображение расчеты, но Валентин Васильевич колебался, напирая на необходимость распространения тиража, хотя Папа Стив собирался помочь ему и в этом, ссылался на собственный опыт, пусть возможности у него были куда меньшие, нежели главреда «Советской России».

Во всяком случае, и первый, и второй редактор согласились срочно опубликовать беседу Димы Королева со мной, которая называлась «Сталин в Смутном Времени» и рассказывала о романе «Вторжение». И я был попросту потрясен, когда узнал, что уже восьмого мая упомянутая выше беседа появилась на последней полосе «Советской России» и в ней самым подробным образом сообщалось, как подписаться на «Русского сыщика» и Библиотеку «Русские приключения» — последним названием я замаскировал две дюжины томов Собрания сочинений Одинокого Моряка.

А седьмого мая держал в руках пятый том «Современного русского детектива». Свершилось! Подписка, разрушенная проходимцами и негодяями, была восстановлена…

Теперь дело за почтовиками Нины Петровны Викуловой.

Ведь отправить десятки тысяч посылок по России — это тебе не бык на палочке, архисложное предприятие, мы еще вот и с первым томом «Русского сыщика» не управились…

Заботы и тяготы издательского бремени не мешали мне следить за политическими страстями, которые бушевали и кипели в различных коридорах и актовых залах власти, выплескиваясь на публику через цветную стенку ящика уже густо приперченными ложью.

Десятки раз показывали видеокадры избиения первомайских демонстрантов омоном, но при этом телекомментаторы беззастенчиво заявляли, будто молодцов в касках, вооруженных дубинками и щитами, остервенело избивали — голыми руками?! — хулиганствующие отщепенцы, руководимые депутатами-оппозиционерами…

Вот уже поистине лихие перлы в духе Козьмы Пруткова: если на клетке с верблюдом написано слон, не верь глазам своим!

Наглость и бесстыдство попцовского телевидения и не менее сволочного останкинского канала, как и в дни перед референдумом, достигли предела, вернее сказать, стали беспредельными. Честно говоря, я никогда и вообразить себе не мог, что люди — да и люди ли они?! — могут так беспардонно лгать! Они будто соревновались друг с другом, и в этом мерзком, сплошь покрытом отвратительно воняющим дерьмом информационном, так сказать, пространстве доктор Геббельс казался жалким приготовишкой.