Целитель-7 (переработанная версия) - Валерий Петрович Большаков Страница 13

— Это хорошо, да… — покивал генсек, не замечая, что повторяет за Косыгиным, — это славно… Ну, раз задачи ясны… За работу, товарищи!

Хлопнула дверь. По опустевшему кабинету загуляло эхо, и унялось. Брежнев усмехнулся, поймав себя на том, что ступает мягко, лишь бы не спугнуть боязливую тишину.

«А толку?» — мелькнуло у него, стоило услышать щелчок замка.

Дубовая створка приоткрылась, и личный секретарь прошелестел:

— К вам товарищи Андропов и… э-э… Гарин.

— Да, да, Коля! — браво откликнулся хозяин кабинета. — Приглашай!

Первым порог кабинета перешагнул глава КГБ, а за ним пожаловал и «Хилер», он же «Ностромо». В черных джинсах и синем клубном пиджаке Миша выглядел заезжим плейбоем, лишь обычная фланелевая рубашка выбивалась из стиля. Высокий, спортивный, с лицом узким и невозмутимым, Гарин оглядывал объект «Высота» со спокойным любопытством.

— О, какие люди! — посмеиваясь, Брежнев пожал руки гостям.

— Здравствуйте, Леонид Ильич, — бегло улыбнулся Михаил. Ладонь его была сухой и крепкой.

— Проходите, проходите, Миша… Юра, что с Густовым?

— Пока в реанимации, — свел брови Андропов. — Положение тяжелое, но стабильное. И когда Ивана Степановича можно будет порасспросить, неясно. Я разговаривал с Пономаревым, звонил товарищу Пельше… Арвид Янович согласился даже на мою встречу с начальником оперотдела КПК, но смысла в этом немного. Если Густов подозревает кого-то из оперативников, то без него самого мы мало что узнаем.

— Пожалуй… — проворчал генсек. — Значит, будем ждать, когда Иван Степаныч оклемается. Миша!

Гарин, корректно отошедший к окну, приблизился, и Брежнев снова ощутил легкую тревогу — взгляд у этого молодого человека явно не соответствовал возрасту. Обычно Мишины глаза излучали сдержанность и легкую иронию, что само по себе не свойственно второкурснику, но вот порой в его зрачках раскрывалась пугающая черная глубина, и тут уж приходилось гадать, отражение чего именно ты уловил — холодной беспощадности или застарелой печали.

— Миша, — повторил генеральный, глядя чуток в сторону, — на днях мы говорили о вас с Михаилом Андреевичем… Что вы большой талант во всех этих электронно-вычислительных делах, я уже понял, хотя сам, если честно, и диод от триода не отличу, хе-хе… Но в вас дремлют и немалые организаторские способности. Объединить молодежь, направить ее энергию на благо страны — это надо уметь. И вы сумели-таки! Сам убедился, лежа в этом… как его… томографе.

Гарин встрепенулся, но Брежнев угомонил его мановением руки.

— Знаю, знаю — это всё Иван Скоков! — лицо генерального секретаря растянуло добродушной улыбкой. — Ну, по мне, так это лишь большой плюс к вашей характеристике. Вы не гонитесь за славой, а наоборот, щедро делитесь ею с товарищами ради общего успеха. А это чуть ли не главное для… К-хм… Миша, а не возьметесь ли за ваши НТТМ во всесоюзном масштабе?

— Неожиданно как-то, Леонид Ильич, — с легкой запинкой выговорил Михаил, и генсек не сдержал мелкого торжества — растерялся товарищ Гарин!

— А в жизни всегда так! — посмеялся хозяин кабинета. — Она, чертовка, полна неожиданностей! Я все-все понимаю, Миша, и про учебу, и про цейтнот… Но вы ведь в любом случае продолжите ваши штудии в Центре НТТМ на Вернадского? Будете продвигать идеи, воплощать их «в железе»… А мы вам предлагаем то же самое, но на высшем уровне, так сказать, и с хорошим бюджетом!

— Да я не отбрыкиваюсь, Леонид Ильич, — улыбнулся Гарин, — и не капризничаю. Мне просто нужна хоть какая-то свобода рук. А то обсядут НТТМ всякие чинуши, заорганизуют важное и нужное дело. То есть, кадровую проблему я должен решать сам, а не по звонку сверху.

— Принимается, — величественно кивнул Брежнев.

— И чтобы не было гонки за массовостью! — приободрился Михаил. — Творцы — явления штучные. Собрать их, организовать материализацию замыслов трудно, конечно, зато толк будет.

— Принимается, товарищ Гарин! — расплылся генеральный. — Но у нас с Михаилом Андреичем тоже есть условие… Ждем вашего заявления о принятии в КПСС! Без партбилета, сами понимаете…

Михаил серьезно кивнул.

— Напишу.

Генсек молча пожал ему руку, и Гарин откланялся. Едва за ним закрылась дверь, как Андропов тонко улыбнулся, словно демонстрируя понимание.

— Привязываете норовистого покрепче, Леонид Ильич?

— Мне так спокойнее… — заворчал Брежнев. — Ну, как там чистка идет? Расстрельные списки принес? Хе-хе…

— Действуем по плану, Леонид Ильич, — построжел председатель КГБ. — Прошу разрешения взять в оперативную разработку Соломенцева, Капитонова, Боголюбова и Русакова.

— Бери, Юра, бери, — негромко ответил генеральный секретарь, зябко потирая ладони. — Чистка, она от слова «чистота»!

Тот же день, позже

Бразилия, река Гуапоре

Аидже склонился над девочкой, замурзанной и тощей. Годика три ей, не больше. Загорелое тельце пласталось на драной циновке, изредка вздрагивая, а большие глаза, полные страдания, таращились в последнем, гаснущем усилии.

Лес напускал крикливые голоса птиц и обезьян, по всей деревне перекатывался гомон и заунывные звуки «гуделок», и целитель скорее угадывал, чем слышал сиплое дыхание маленькой девочки.

Индианка в рваном платье не удержалась, взялась причитать, хоть и шепотом, и Аидже метнул недобрый взгляд на нее. Женщина испуганно закрыла рот обеими ладонями.

«Так-то лучше…»

Целитель опустился на колени, подтянув шорты, рубленые из старых, застиранных джинсов, и возложил руки на ребенка. Уняв боль, он наслал на девочку сон, а затем прошелся растопыренной пятерней от тонкой шейки до впалого живота.

Аидже успокоено кивнул — его ароэ майво, великий дух рода, смилостивился и наделил дитя здоровьем. Переведя взгляд на мать, трясущуюся, будто в ознобе, целитель сказал отрывисто и резко, почти грубо:

— Варить рыбу в горшке. Два дня поить дочь отваром. Всё.

Женщина, пища от счастья, бросилась вон и притащила щедрую плату — упитанного розового поросенка, чей негодующий визг буквально сверлил череп. Поморщившись, Аидже отвел материнские руки, едва удерживавшие брыкающегося свина.

— Ешь сама, корми дочь.

Накинув высохшую, просоленную футболку с линялыми рокерами, он покинул деревню. За крошечными огородиками, будто за нейтральной полосой, вздыбилась сельва — душные, жужжащие, орущие, всепожирающие дебри.

Аидже держался малозаметной тропинки, не глядя на живность — гадкие многоножки и мохнатые пауки мигом порскнули в кусты, освобождая путь, и даже рой гнусной мошки прянул вон.

«Чуют, кто идет!», — наметил он скупую улыбку.

Различив в хоре звуков леса гортанное похрюкивание пекари, целитель сбавил шаг, и замер. На мысленный призыв откликнулся мохнатый кабанчик — выбежав из зарослей, пекари словно сдулся, покорно падая на спину.

Аидже пощупал его — жирненький — и вынул нож-боуи. Заколов дикую свинку, чтобы не мучалась, он отхватил оба окорочка и направился