Сергей Мавроди - Тюремные дневники, или Письма к жене Страница 15

«Мавроди! На вызов! Прямо сейчас!» — а это еще что такое?! Что за пиздец! Какой еще, блядь, «вызов»? Куда? Ведь сегодня только четверг? Никого, вроде, не жду?.. А-а! Ну да… Это же, наверное, следователь! Что-то он там, кажется, говорил в прошлый раз адвокату?

Что на этой неделе, мол, ко мне придет… Вот, блядь, и пришел!

Какой-то там «акт экспертизы» мне показывать. На хуй он мне, спрашивается, нужен, этот акт?! Ну зачем его обязательно сейчас мне показывать? Неужели им самим не лень сюда таскаться? Ведь знают же прекрасно, что я ничего подписывать не буду. Могли бы сразу везде писать: «От подписи отказался». Чисто автоматически! Я лично был бы только рад! И им хорошо — лишний раз сюда не ездить, и мне — по пеналам зря не сидеть. Вот закончится следствие, начну с делом знакомиться — тогда уж все эти акты вволю и почитаю. Времени у меня на это мно-ого будет! Хоть наизусть их все учи. А сейчас…

Но делать нечего. Заказали — значит, придется идти. Тьфу! Да провались они пропадом! Со всеми своими актами! Нет от них покоя!

Эх, пропал день…

Итак, все уходят на прогулку, а я опять, как мудак, сижу и жду.

«Прямо сейчас!» Ха! Знаем мы эти их «прямо сейчас»! Но, впрочем, на этот раз мне везет. Ждать приходится действительно совсем недолго.

Вот снова лязгает запор и… У открытой двери молча стоит охранник и ждет, пока я выйду. Выхожу из камеры. Охранник сразу же захлопывает дверь.

— Фамилия?

— Мавроди.

— Имя-отчество?

— Сергей Пантелеевич.

— Год рождения?

— Пятьдесят пятый.

Только после этого охранник запирает дверь камеры и кивает мне:

— Проходи к окну.

(Вот интересно! Все охранники меня давно уже прекрасно знают. В коридоре мы одни. Я и он. И все равно каждый раз повторяется одно и то же. «Фамилия?» — «Имя-отчество?» Одни и те же вопросы, одни и те же интонации, одни и те же жесты и движения. Каждый раз все повторяется снова! Вплоть до мельчайших деталей и подробностей.

Какая-то, блядь, просто петля времени! День сурка. Да неужели же они меня всерьез каждый раз все это спрашивают? Неужели сами не чувствуют всей абсурдности происходящего? Живые же все-таки люди?)

Иду, между тем, в конец коридора. Там уже стоят человек пять таких же. Стоим, ждем. Все молчат.

Через минуту подходит другой охранник («разводящий») и ведет нас вниз. С третьего этажа на первый, потом череда каких-то переходов и коридоров и затем опять вверх — с первого на четвертый или даже пятый. Все, естественно, пешком и в довольно бурном темпе. Для здоровья полезно. По пути охранник забирает из камер все новых и новых сидельцев, так что к концу он ведет нас человек уже примерно двадцать.

«Стоять!» Стоим. «Пошли!» Идем. «Последний закрывает за собой дверь!» Последний старательно закрывает дверь. В общем, воспитатель детского сада ведет на прогулку группу послушных детей. Правда, «дети» — это все здоровенные взрослые дяди специфически тюремного вида. В большинстве своем в спортивных костюмах и коротко стриженные. Многие в наколках. «Воспитатель» же — молоденький нескладный парнишка в камуфляже, лет примерно двадцати. Маленький, белесый и лопоухий. Но никакого решительно значения все это не имеет. Злые чары не спадают. Морок не рассеивается. Дети и взрослый!

Детский сад! Какой-то кошмарный, чудовищный, страшный детский сад! И взрослый куда-то ведет по нему детей. По бесконечным лестницам, коридорам и переходам. Лязгая по пути бесчисленными запорами, замками и решетками. Которые потом за ними все захлопываются… захлопываются… захлопываются… «Навьи чары»! «Недотымка все вьется и вьется…» Сологуб! Хармс! Кафка! (Между прочим, режимник, занимающийся всеми текущими вопросами и проблемами камеры, называется «воспитателем». Или, сокращенно, «воспетом». Это не жаргон! Действительно, официально существует в тюрьме такая должность.)

Ну, да ладно. Приводят меня, наконец, к следователю. На пятый, кстати, этаж.

— Здравствуйте-здравствуйте…

— Вот акт экспертизы.

Смотрю акт. Н-да. Две мои фотографии. Одна старая, с паспорта. И другая новая, тюремная. Да-а-а! Неудивительно, что меня здесь на сборках никто не узнает. Я и сам бы себя сейчас не узнал! Как же это я изменился — это просто невероятно! Уму непостижимо! Действительно, совершенно другой человек. Взгляд другой… подбородок какой-то квадратный стал… в общем, жесткое, хищное, худощавое лицо классического наемного убийцы. Киллера, блядь! Погубителя беззащитных бабушек. Безжалостного и холодного охотника на доверчивых акционеров. Не зря же мне Витя на днях сказал, что я теперь все больше и больше напоминаю ему одного его подельника.

Самого, как он выразился, «сурового». (Уж не Салоника ли? Он ведь как раз по их делу проходит). На суде, короче, с таким лицом появляться не рекомендуется. Особенно на суде присяжных. (Хотя, впрочем, лично мне так даже больше нравится. Да и вообще — пусть боятся!)

— Будете подписывать?

— Нет.

Ну что, теперь домой? В камеру? (То бишь в хату?) А, черт, чуть было не забыл заявление написать на свиданку. Надо будет сейчас ему сказать… И тут-то он мне вдруг и выдает!

— Да! Сергей Пантелеевич! И еще одна новость. Мы Вас собираемся перевести отсюда.

— И куда?

— На 4-й спец.

Ни хуя себе! Ни хуя себе «новость»! На 4-й спец! Филиал Лефортово! В условия, как я слышал, полной изоляции! Никаких связей, никаких «дорог», лежать под одеялом днем нельзя, после отбоя — всем спать. В кабинетах, где с адвокатом встречаешься — видеокамеры. (По закону, оказывается, только слушать нельзя. А смотреть — пожалуйста.

«А звук у нас выключен. Можете сами пойти проверить!») Пиздец, в общем! Как здесь говорят? «Кирдык»? Кирдык!

— А зачем?

— Да Вам там удобнее будет! Бытовые условия там получше, и вообще…

— Мне здесь удобнее.

— Ну, нам так надо!

Вот! Вот с этого и надо было начинать! А то: «Вам!.. Вам!..»

«Нам! Нам так надо!» Хотя, чего это я? Чего это я, в самом деле, раскудахтался? Пора бы уж и попривыкнуть. Надо будет хоть с сокамерниками про этот 4-й спец поговорить. С Витей. Он там, вроде, был. Разузнать у него поподробнее, что там и как. Хотя, собственно, что там «разузнавать»?! И так все ясно. Пиздец! Кирдык.

— И когда?

— Пока еще точно не известно. Мы бы, конечно, хотели побыстрее, но это, к сожалению, не только от нас зависит».

Ну-ну… «Не от нас зависит!.. Ладно, посмотрим, что дальше будет! А-а!.. По хую! Что будет, то и будет! 4-й спец, значит 4-й спец, В рот его ебать! Ничего. Переживем.

Да и был же я там, вроде, уже один раз? В девяносто четвертом. И ничего! Правда, сейчас, говорят, там все по-другому. (Видеокамер, по крайней мере, тогда уж точно не было!) Плевать! Переживем!

Разберемся. Про заявление бы не забыть…

— Хорошо. Теперь вот что. Я хотел бы написать заявление на свидание с женой. На чье имя писать и в какой форме?

— Пишите на имя руководителя следственной группы. Он у нас демократ — может, и разрешит. Хотя вряд ли. Я в свое время, например, никогда не разрешал. Да и администрация тюрьмы это не приветствует. Им все это только лишние хлопоты. Выводить лишний раз… Потом назад приводить… Проще просто отказать.

Я смотрю на него с удивлением. Поразительно! Что это? Обычный цинизм или просто уже какая-то профессиональная деформация личности?

Чисто профессиональная бессердечность. Душевная черствость. Похоже, он даже не понимает, какие ужасные вещи сейчас говорит. Человек сидит в тюрьме. Свидание — чуть ли не единственная его здесь радость! Единственная ниточка, еще хоть как-то связывающая его с женой, с семьей, с внешним миром. Реальное напоминание, что он еще жив, что его еще там, на воле не совсем забыли. И ему отказывают в этом просто потому, что конвоирам его лень «выводить»! «Лишние хлопоты»… Поразительно!

— В общем, я сейчас напишу, а вы уж сами потом решите. Давать или не давать. Откажут — значит откажут. Хорошо?

— Хорошо. Пишите: руководителю следственной группы…

Пишу под его диктовку заявление. Он его внимательно перечитывает и убирает в свою папку. Все! Вот теперь действительно все! Теперь пора и домой. Как там у Галича? «До свидания, до свидания… Будьте счастливы и ток далее…»

— Надеюсь, вы теперь ко мне не скоро? А то, сами понимаете, бегать тут вверх-вниз…

— Да. Теперь, наверное, только через несколько месяцев, не раньше. А Вы думаете, нам сюда ехать лишний раз охота?

(Между прочим, следователи, как и адвокаты, стоят внизу в очереди на общих основаниях. Иногда по несколько часов. Если, к примеру, все кабинеты заняты. Ждут, когда какой-нибудь освободится.)

— Ну, и прекрасно!

Следователь отводит меня вниз и сдает охраннику. Жмем друг другу руки и почти тепло расстаемся. (Надеюсь, на несколько месяцев.)

Итак, он уходит, меня проводят в пенал. Охранник, а точнее охранница — совсем молодая симпатичная девушка в ослепительно короткой мини-юбке с ну, о-очень смелым разрезом сзади и в черных чулках. («А это что за креветка?» — сразу же поинтересовался мой адвокат Хачатурян, первый раз ее увидев.) Ба! Да неужели именно она будет меня сейчас обшмо… обшма… ну, в общем, обыскивать?