Алексей Волков - Клинки надежды Страница 16

Командир бригады в задумчивости принялся теребить бороду. Весть погасила усталость, и на душе стало по-хорошему радостно. Нет ничего плохого в том, чтобы служить предметом гордости своих подчиненных. Напротив. Сумел заслужить любовь, значит, не зря даны тебе двухпросветные, а то и беспросветные погоны. Если командир не пользуется уважением в собственной части, то это не командир, а так… Пустое место, наподобие местного правительства. И высший идеал – Суворов. Человек, одно имя которого заставляло воинов совершать чудеса. Манией величия Аргамаков не страдал, рядом с генералиссимусом себя не ставил, но людям был благодарен за их любовь и преданность. О том, что эту преданность он сумел заслужить, как-то не подумалось.

– А вы знаете, Александр Григорьевич, в городе находится Селивачев. – Канцевич, как всегда, выглядел невозмутимым, но глаза под пенсне смотрели на командира с явным удовольствием. Мол, вот и вылечили тебя. А то – устал, опускаются руки!..

– Тот самый? – встрепенулся Аргамаков.

Весь долгий поход он мечтал, что найдет кого-нибудь старше по званию, кто сумеет повести людей за счет одного имени. Как ни крути, одно дело знаменитый генерал, и другое – обычный полковник, каких в императорской армии было пруд пруди.

– Да. Живет частным образом, никуда не лезет. Даже на улицу, говорят, выходит нечасто.

– Так. Надо будет кого-нибудь к нему послать. Впрочем, что это я? Надо самому съездить. – Аргамаков испытал одновременно и облегчение оттого, что сможет переложить на кого-то свою ношу, и некоторую досаду. Бригада-то его.

Он быстро прикинул текущие дела и объявил:

– Наверное, сейчас и съезжу. Пока все тихо.

Начальника штаба Аргамаков с собой звать не стал. Не те времена, чтобы, уезжая хоть на час, не оставлять на месте прямого заместителя.

– Поезжайте, – вздохнул Канцевич.

Для самого себя по нынешнему смутному времени лучшего начальника, чем Аргамаков, он не желал.

Как оказалось, Селивачев снимал в Смоленске небольшой одноэтажный домик. Жили вчетвером. Сам старый генерал, его пожилая супруга, ее служанка и старый же денщик. После развала и отставки особых средств у генерала не было. Жил кое-как, ничуть не лучше простого обывателя. Но все-таки жил. Очень уж многие соратники и сослуживцы были убиты за то, что имели счастье служить Родине и Государю.

У входа в дом Аргамаков еще раз оглядел себя и впервые пожалел, что не имеет парадной формы. Впрочем, сам Государь с начала войны надел обычную гимнастерку с защитными погонами и объявил, что не снимет ее до конца войны. Война же, как понимал ее Аргамаков, так и не кончилась, и кончится ли когда-нибудь, Бог весть.

– Так вы и есть тот самый Аргамаков? – Селивачев посмотрел на явившегося к нему полковника с определенной гордостью. Вот, мол, жива еще армия!

– Наверно, он, ваше высокопревосходительство.

– Что ж, очень рад. Да вы садитесь, полковник. Сейчас жена на стол что-нибудь соберет. Разносолов не обещаю, но чем, как говорится, богаты…

– Благодарю, ваше высокопревосходительство, но я недавно отобедал, – Аргамаков успел оценить крайне небогатую обстановку генеральской квартиры.

– Тогда хоть чайку.

Они сидели друг против друга, и Аргамаков невольно подмечал, что генерал выглядит каким-то потерянным, надломленным всем пережитым. Человек, чье имя совсем недавно гремело на фронтах и служило своеобразным гарантом победы. И вот теперь он, постаревший, осунувшийся, живет в какой-то без малого избушке, и все вокруг напрочь забыли, что был такой славный генерал. Или хорошо, что забыли? В противном случае мигом нашлись бы желающие отомстить былому начальнику, нет, не за обиды, за прежнее высокое положение.

– Ваше высокопревосходительство! От лица всех господ офицеров и солдат позвольте предложить вам возглавить нашу бригаду. Мы уверены, что с вашим опытом вы сумеете обеспечить безопасность губернии, а затем, с Божьей помощью, помочь патриотическим силам в деле воссоздания России.

Получилось несколько выспренно, но как еще сказать немыслимое по всем воинским канонам! Армейская часть предлагает (!) постороннему начальнику вступить в командование ею. Если вдуматься, абсурд. При всем желании ничего нелепее не придумаешь.

Селивачев отставил стакан и долго смотрел куда-то в сторону. Его седые усы уныло свесились по сторонам рта.

– Прошу прощения, полковник, вы сами верите в то, что сказали? – Генерал, наконец, перевел взгляд на Аргамакова, и в его глазах отчетливо читалась нечеловеческая тоска.

– Простите, ваше превосходительство…

– Оставьте это чинопочитание. Лучше ответьте на мой вопрос. Вернее, кому вы собираетесь служить? Губернской республике? Поверьте, господа из правительства будут спать и видеть, как совершают с вашей бригадой то, что уже совершили со всей остальной армией.

– Мы служим России, – твердо и бескомпромиссно произнес Аргамаков. – Смуту можно подавить только вооруженной рукой.

Селивачев встал и медленно прошелся из одного угла в другой.

– У вас так много сил?

Он выслушал подробный ответ, больше похожий на строевой рапорт, и устало покачал головой.

– Это самая натуральная авантюра. Поверьте, мне искренне хотелось бы пожелать вам удачи, но я в нее не верю. Чудес не бывает. Во всяком случае, добрых чудес.

– Чудеса можно заменить кропотливой работой. Не сидеть же сложа руки и смотреть, как рушится мир!

– Он уже рухнул, полковник. Поэтому делать что-нибудь или не делать – уже все равно. Что касается меня, я предпочитаю дожить оставшиеся мне дни с семьей. Поверьте, это намного лучше, чем проливать кровь своих русских людей, терять товарищей, и все это без веры, без надежды…

Аргамаков хотел возразить, доказать, что возможно все, надо лишь иметь желание и волю, однако посмотрел в потерянные глаза генерала и промолчал.

Воли у генерала уже не было.

Глава шестая

Обратно ехали молча. Янкель – потому что мучался с похмелья. Нет, голова у него не болела. Просто на душе было тошно и тоскливо, словно он накануне проиграл в карты все деньги, свои и чужие, и теперь придется неведомыми путями покрывать долги. Тело было вялым, непослушным. Хорошенько толкни – упадет. Глаза пытались закрыться, но Янкель знал по неоднократному опыту – ляжешь спать, а не заснешь.

Не было никакого повода горевать, однако похмелье навевало тяжелые, мрачные мысли. Ясный день казался отвратительным, мир в целом – дремучим кошмаром, а собственные поступки – набором несусветных глупостей.

О том ли мечталось?

Черта оседлости – страшная черта. Она словно наглядно подчеркивала, что не все люди – люди. Почему-то самые талантливые из них должны ютиться вдали от главных центров империи и не иметь никаких шансов достичь вершин власти, почета, даже в том случае, когда сумел нажить богатство.

Богатства Яша, правда, не нажил. Пытался вначале, да тут подвернулись друзья, объяснили: не в богатстве счастье, а во всеобщем равенстве. Будет равенство – будет и остальное, включая отнюдь не презренный металл, высокое положение, возможность влиять на судьбы мира.

На судьбы мира повлиять не удалось, а вот на собственную – очень даже, хотя и не в ту сторону. Ссылка озлобила, породила ненависть к остальным, к тем, кто не умел ценить чужих жертв или ценил втихаря, сам же ждал, куда все повернется.

И вроде сбылись мечты, живи и радуйся, а сегодня почему-то кажется: и сбываясь – обманули. Все как-то не так, что-то не то, старого не существует, но в новом одного нет, а другого с избытком.

Или все прекрасно, а виноват уходящий хмель?

Хорошо Гришке. Сидит себе, дремлет, раз делать больше нечего. Лишь время от времени встрепенется, посмотрит по сторонам да вновь погружается в дрему.

А вот Горобец не спит. Сидит с открытыми глазами, думает неведомую думу, и по губам блуждает недобрая ухмылка.

Страшный человек! И хорошо, что страшный! Как бы ни был Янкель уверен в собственной исключительности, в глубине души признавался: без матроса ему пришлось бы тяжко. Пусть Федька порою бывал страшен даже для своих, зато для чужих он был не страшен – смертоносен. Да и советы Янкеля слушал. Если их давать как советы да попутно бросить пару комплиментов диковинным талантам балтийского матроса. Полностью им управлять пока не удается, да только все достигается со временем. Если приложить определенные усилия и, главное, не высовываться на передний план. Пусть Федька думает, будто он атаман. Атаманом ведь тоже кто-нибудь управляет. Тот, кто умнее, к примеру.

– Ну, че? Выпьем? – На станции Гришка мгновенно пробудился.

Свежий, бодрый, в любой момент готовый на любые безобразия.

– Я пас, – объявил Горобец. – Дела есть.

Он посмотрел на своих спутников и помощников так, что тех поневоле бросило в дрожь. Хоть и были порой с матросом запанибрата, зато порой готовы были удирать или падать на колени. Порой – когда взгляд Федьки менялся, становился нечеловеческим и в нем маячила смерть.