Дмитрий Тараторин - Волкодлаки Сталина. Операция «Вервольф» Страница 17

Можно было, конечно, ведя академика на поводке и подгоняя ударами тока, попытаться пройти его маршрутом в обратном направлении, однако майор недаром при встрече назвал мутанта годзиллой. По сравнению со своей первоначальной величиной тварь уже выросла раза в два, и процесс этот продолжался.

Пробраться по тем трубам теми лазами, по которым он уходил с полигона, монстр был уже не в состоянии. Тем не менее, исходя из всего услышанного, майору удалось определить приблизительное месторасположение объекта. Он прекрасно понимал, что какими бы раздолбаями ни были его бывшие коллеги, обнаружение монстра и их самих, если они намерены содержать его в каком-нибудь подземном закоулке на привязи, — дело весьма недалекого будущего. К тому же ценность академика как источника информации с каждым часом в силу стремительно развивающегося процесса мутации снижалась, а прожорливость по той же причине возрастала. Взвесив все «за» и «против», майор, вздохнув, достал свой верный ПМ и засадил всю обойму в глаз рептилии.

Поезд последнего наркома шел на восток. За окном была непроглядная тьма. Лишь изредка мелькали огоньки подземных станций. Лаврентий Палыч, скрежеща зубами, пил чай. Насмарку шел труд десятилетий. Полигон пришлось в экстренном порядке законсервировать. Мутантов частью ликвидировали в силу серьезных сомнений в их благонадежности, частью эвакуировали до лучших времен в замороженном виде во глубину сибирских руд (там был оборудован резервный полигон). Майор Казаков взорвал-таки бомбу… информационную.

Практически все его подручные были выявлены и устранены, однако сам майор, почувствовав, что кольцо сжимается, успел передать кассету с записью допроса академика-рептилии в представительство Би-би-си. Информационный взрыв, за этим последовавший, имел поистине сокрушительные последствия. Особый ажиотаж вызвало заявление Петрова о причастности к реализации терактов, уничтоживших московские многоэтажки, киборгов его изготовления.

Уже на следующий день все канализационные колодцы в окрестностях подмосковного полигона были атакованы съемочными группами зарубежных телекомпаний. Продуктивно работать в такой обстановке, разумеется, не представлялось возможным. Конечно, Берию подмывало сыграть ва-банк — выскочить из-под земли внезапно, как черт из табакерки, и задать шороху. Но он, гроссмейстер тайных операций, прекрасно отдавал себе отчет, что риск в данной ситуации неоправдан. Тут надо только наверняка. Второго шанса не будет.

Но Лаврентий Палыч, злобно позвякивавший подстаканником, не знал пока самого страшного, для него даже катастрофического. Воспользовавшись тем, что в возникшей в связи с внезапным переездом суматохе бдительность демонологов несколько ослабла и магический круг по их недосмотру оказался на какое-то время разомкнут, улизнул Басаврюк. Его-то план пока реализовывался в полной мере. Первую часть своей миссии вервольф, управляемый зловещей волей Тараса Опанасыча, выполнил на славу. Его хозяин обрел свободу.

Вместо него спецвагон, разрисованный сверху донизу каббалистическими знаками, вез призрачное тело, порожденное чарами Басаврюка и оставленное создавать вплоть до очередного сеанса питания Берии иллюзию присутствия во избежание преждевременной тревоги.

Они неслись сквозь белое безумие метели. Навстречу грохотали очереди шмайсеров. Олени зарывались рогами в снег, опрокидывались нарты. Внезапно из-под вьюжной завесы вынырнули враги. Остервенело погоняя своих украшенных черными лентами, разрисованных кровавыми магическими знаками оленей, они, сея смерть, ворвались в ряды атакующих.

Палач срезал из «калаша» пару оскаленных звериным криком шаманов. Кузнецов, крепко сжимавший в руках внушительных размеров деревянный крест, одобрительно подмигнул ему единственным глазом. Но вскоре стрельба потеряла смысл — своего можно было запросто завалить. Пошла дикая, кровавая рукопашная.

Ванька, распевая свой боевой гимн Rastaman live up, с обезьяньей ловкостью скакал по нартам, нанося по черепам дьяволопоклонников сокрушительные удары боевым ненецким топором. Длинные черные дреды трепал ледяной северный ветер. Для адептов аборигенов он был живым знаменем. У противника флаг был иным — на древке окровавленного копья болтался златокудрый Аленкин скальп. Увидев его, Ванька заревел, как раненый леопард, и прыгнул на копьеносца. Тот в ответ взвыл и лязгнул зубами.

Погонщик палачевских нарт Миша Окатетто дело свое знал: вырвавшись из сумятицы боя, упряжка вылетела на склон сопки и понеслась к казавшейся такой близкой вершине. И тут навстречу ударил крупнокалиберный пулемет. Рухнули сраженные наповал олени, кубарем, захлебываясь кровью, покатился вниз Миша.

— Не иначе дзот здесь с войны остался, — крикнул Кузнецов Палачу. Оба лежали, зарывшись в снег, вокруг его рыхлили пули.

— Крест возьми, — продолжил Николай. — Как дзот затихнет — сразу наверх, понял?

Палач кивнул. И Кузнецов пополз. Пополз, как учили его когда-то старые казаки-пластуны. Долгим и тяжким был путь его. Разные встречи на нем были. Тенью мелькнул Лаврентий Палыч, ухмыляясь. Долго смотрел вслед мертвый гауляйтер с дыркой аккурат посередке лба. Перепончатокрылые вертухаи норовили выклевать последний глаз. Но рядом во весь рост шел старец Нил и отгонял их суковатым посохом.

Внезапно Кузнецов понял, что смертоносное жерло амбразуры уже у него над головой. Он встал и накрыл его собой, увидев в последнюю секунду, что не амбразура это вовсе, а глазница Басаврюка.

Как только пулемет умолк, Палач, взвалив крест на спину, побежал, проваливаясь по колено в снег, к вершине. Достигнув ее, он изо всех сил всадил остро заточенное древо в мерзлую землю. И она задрожала. Вылезшие откуда-то из недр ее и бросившиеся было к нему два обмотанных пулеметными лентами шамана опрокинулись навзничь и заскользили в пульсирующую лавой трещину, образовавшуюся по обе стороны от креста. Она рассекала сопку строго с севера на юг и стремительно ширилась…

Бой у подножия уже подходил к концу. Ваньку, порванного Волком, быстроногие олени умчали в тундру. Его деморализованные соратники обреченно отступали. Но внезапная гибель дома Нга повергла его победоносную армию в оцепенение. Опустив оружие, воины в ужасе взирали на феерическое зрелище. Для них это была катастрофа — веками чаемый приход на их землю Нга не просто откладывался, теперь он стал невозможен.

Бальдр, сын Отто фон Эшенбаха, наблюдал за сражением с борта пилотируемого им поисково-разведывательного корабля. Один из участников боестолкновения привлек его особое внимание. Согласно данным дистанционного сканирующего устройства самым активным участником резни был мутант-оборотень. Даже когда воинство Нга растворилось в метели, он продолжал гнаться за растаненцами. Настигнутых рубил в куски топором. Бальдр решил прихватить его с собой.

Мощное силовое поле буквально скрутило Волка и втянуло его внутрь летательного аппарата. Вервольфа столько уже раз за последние несколько дней куда-то помимо его воли перетаскивал неведомо кто, что он при всем своем неистовстве даже устал сопротивляться.

В последние дни железный нарком часто плакал. Навзрыд, по-детски, забившись в угол запертого кабинета. На него накатывал дикий, беспощадный ужас. Иногда посещал бесплотный Басаврюк. Садился напротив, нога на ногу, курил люльку, глумился. Жизнь, как из дырявого мешка, по зернышку сыпалась из Лаврентия Палыча. Он ветшал на глазах. Никакие препараты, коими обильно пользовали его медицинские светила, не помогали. Замены Басаврючьей крови не обнаруживалось. Кровь же простых смертных, которую Берия попробовал было употреблять, вызывала аллергические реакции. Сначала пришла изматывающая чесотка, а потом и вовсе начались приступы жесточайшего удушья.

Порой Берии казалось, что он маленький мальчик, играющий под раскидистыми абхазскими пальмами, мечтательно всматривающийся в голубую даль Черного моря, грезящий о великой судьбе. Но каждый раз внезапно где-то на границе между сном и явью море начинало темнеть и словно бы закипало. В его глубинах рождалась чудовищной силы и высоты волна. Она неотвратимо неслась к берегу, по гальке которого пытался удрать от возмездия неуклюжий маленький Лаврентий. Солнце гасло. Хохотал Басаврюк. Берия снова оказывался в своем кабинете, в бункере, под тридцатиметровой толщей бетона и грунта.

Свидетелем наркомьего отчаянья был только верный мутант по кличке Цербер. Ласковая трехголовая псина была единственным существом, которому Берия полностью доверял. Цербер преданно глядел ему в душу своими шестью умными карими глазами и сочувственно подвывал.