Михаил Ремер - Спасти Москву Страница 18

Так бы, через торговлю, да сотрудничество, да образование, вражда чтобы между христианами да мусульманами, в войнах раздутая, на нет потихоньку свелась. Не то чтобы к религии одной пришли все, а чтобы терпимее друг на друга смотрели, что ли. Библиотека Всезнания – аналог Александрийской! Университет наук – под стать, а может, и лучше Сорбонны! Медицина, инженерия, металлургия, навигация да флот мощный! И все это не на базе права крепостного, неуклюжего и валкого, а на базе хотя бы того же самого порядья, а там, глядишь, и чего-то более современного! Ух!

И ведь появятся тогда ученые в России, подобные Ломоносову, Сикорскому, Попову, Аносову, Глинкову, уже в ближайшее столетие, а не в семнадцатом, восемнадцатом и далее веках. И ведь найдутся таланты! Вон история богата как: и шары воздушные делали, и плавники рыб ладили для ныряльщиков, и подводной лодки макет еще самому Петру Первому предлагали! Да только понимания не находили изобретатели эти. А вот, науки внедрив, у́дали, воспетой в былинах, летописях да мемуарах вдобавок, достигнем, и инструменты появятся невиданные.

Вот и понять осталось: как показать это все князьям да остальным? Что польза от наук одна? А тем, в чем сам толк знает: селекция, овощи новые. Вон, если земли дадут, так и Бог в помощь! В карманах когда рюкзака своего древнего рылся, на два кулечка наткнулся замызганных. Развернул и ахнул: семена кабачков, морковки да свеклы, еще с того года завалявшиеся. Так, значит, несколько диковин он уже хоть бы и в следующем году получит!

А к селекции – и технологии. Сначала – из простых, но жизненно необходимых. Парники! Подумать, из чего их только ловчее делать. Стекла-то и нет, а пузырь, которым, как подметил еще у Калины, пользовались вместо стекол – мера ну совсем временная. За неимением другого ничего. Может, заодно что-то из инвентаря садово-огородного. Разобраться только сначала – что и как используют здесь.

Ну и овощи новые: картофель, помидоры да кабачки (ох и с благодарностью тот вечер припомнил преподаватель, когда Милован не дал разбушевавшемуся гостю переколотить все банки. Теперь и семена для помидорок есть, хоть и маринованные. Очень Николай Сергеевич надеялся, что удастся из них прорастить побеги молодые). Их показывая, на развитие флота необходимость напирать: соседи, смотри, уже на земли далекие ходят, за океаны, да диковины собирают и знания тайные, а нам – кукиш!

А к ним – технологии новые. Как уже приметил гость – топили здесь по-черному. Что у Калины в землянке, что здесь. Оно у князей и бояр, может, и были очаги какие-то, но до гордого звания «печь» ну никак недотягивали они. Кирпич бы научиться делать, а печь сладить для рукастого мужика – дело нехитрое. Все соседи по дачам, чуть что – к нему бежали. Сделай, мол, Сергеич! Сколько он их сложил люду разному! Так грех знания не применить свои!

А еще обратил внимание гость на то, что, несмотря на холода лютые, валенок не знали здесь. Этим тоже заняться предстояло; и обувь добрая, и технология новая, и здоровье поправлять – милое дело! Вон, Милован вечно дохает. Ему бы пару, чтобы ноги в тепле – и в лачуге, и на улице. А там прялки усовершенствованные, а потом и ткацкие станки, а после – и мануфактуры прядильные! И все: монополия британская на производство тканей будет нарушена, если вообще наступит!

Да от одних только мыслей об этом дух захватывало! Подумать только: избежать ошибок прошлого и развернуть сам ход истории! Невероятно!

За грезами и размышлениями он и не заметил, как улеглась за стенами метель да ночь спокойная наступила. В себя его привел натужный кашель Милована.

– Ох и душегуб ты, чужеродец, – прохрипел тот, подскакивая с топчана и, на бегу напяливая обувку да зипунишко, вываливаясь прочь из кельи.

– Чего такое? – впопыхах сунув ноги в валенки и прихватив аптечку, выскочил вслед за ним пенсионер. – Куда делся?! – проорал он в темноту, ища глазами товарища. Следуя петляющим следам, добежал он до тына, откуда уже доносились стоны охотника. – Милован?! – позвал тот.

– Поди прочь! – донеслось из темноты.

– Да что случилось-то?!

– Ох худо с брюхом от отравы твоей! В жизнь не допекало, а тут…

Как громом пораженный стоял посреди метели старик. Уж и думать не думал он о том, что на привычные такие лекарства так отреагировать организм может русича древнего. И поделом! С горячностью своею он уже едва не напортачил там, у Калины, и снова на те же грабли наступает. Вот и Милован теперь косо посматривать будет.

– Да не отрава это, – растерянно отвечал тот. – Сейчас вернемся, при тебе выпью! Духом одним! Крест вот тебе!

– Не отрава! – передразнил его тот.

– Да не приучен ты к такому! Я-то почем знал? Оно у меня от кашля, лекарство наипервейшее, если не можно неделю хотя бы дома поваляться! Детям малым даже даем!

– Чего?! – как зверь дикий кряхтя и отдуваясь, выполз из ближайшего ельника Милован. – Детям малым?! Ох и туго им там живется! Так, слава Богу, я не доживу! – зычно расхохотался он.

– Ты зла не держи, – примирительно пробормотал пенсионер. – Знать не знал, ведать не ведал, что ладное для меня тебе худом обернется!

– Ох, чужеродец, непросто мне с тобой будет, – снова согнувшись, нырнул он обратно в ельник.

Уже вернувшись в келью, Николай Сергеевич прямо при товарище своем выпил такую же точно порцию лекарства. А еще, вытряхнув по несколько таблеток угля активированного, сам принял и Милована заставил.

– Выпей. От брюха больного.

– Опять отравой напоишь ведь, – недоверчиво посмотрел тот на черные кругляхи. – Черные, что уголь!

– Сам ты отрава! – зашипел на него пенсионер. – Это и есть уголь! Пей давай, а то бока намну.

Тот осторожно, морщась, проглотил-таки четыре черных кругляка.

Остаток ночи провели они маясь. Бородач – брюхом больным, Булыцкий – сомнениями насчет правильности таблеток. Впрочем, под утро оба, утомленные, задремали.

– Ну, здоров будь, чужеродец, – прогнав сон, хрипло приветствовал Милован своего знакомца.

– А? – подскочил тот. И спать толком не спал, но дрема была. Дрема, из которой так безжалостно вырвал его Милован. – Час который? – не сообразив, поинтересовался тот, да тут же опомнившись, добавил: – И тебе не хворать. Брюхо как? – вспоминая события предыдущего вечера, обратился он к товарищу своему.

– Ничего вроде, – прислушался тот к ощущениям внутренним. – Да и с кашлем легче. Не так уже вроде душит.

– Еще выпьешь?

– Да пес его знает… Боязно, – честно признался тот.

– Выпей! Оно, конечно, брюхо покрутит, да все равно не так уже, как нынче. А с кашлем попроще будет.

– Да и пес с ним, с кашлем-то! Вон сколько терпел, так и еще перемогусь.

– Ну как знаешь. Пошли тогда Сергия искать.

– Ишь и скор ты, чужеродец! Еще и проснуться не успел, а смуту наводишь.

– А чего тянуть-то? Мне к Сергию дорога. Как он не поможет, так и с Богом в путь.

– Куда тебя нелегкая несет-то?!

– К князю Дмитрию Ивановичу в ноги кланяться.

– Нет, нет, нет, – затряс головой тот. – Не помощник я тебе тут! И не проси, чужеродец, – остановил он уже собравшегося что-то сказать товарища. – Раз животы спасли насилу, так второй раз Бог миловать и не будет!

– Так сам собирался в Москву! К кузнечным или в дружину! Иль забыл уже, а?

– Собирался, – гневно сверкнул тот очами, – да померзнуть в дороге не собирался, и Бога искушать не собирался! Отсюда до Москвы, как три раза от Калины до обители Сергия!

– Сам, значит, пойду!

– Слышь, чужеродец! – взвился Милован. – Ты греха на мою душу не взваливай!

– А ты со мной иди!

И чем бы закончилась эта перепалка – неизвестно, но в это время в дверь кельи несильно, но властно постучались.

– Милости просим к нашему шалашу, – невесело откликнулся Булыцкий. Впрочем, это уже лишним было – дверь распахнулась, и в полумрак помещения статно вошел тот самый старик. Чуть поклонившись, он сел напротив гостей; так что теперь их разделяли лишь остывающие угли очага.

– Здравия тебе, старче, – поприветствовал его Милован.

– Здравия тебе, – эхом повторил Булыцкий и, чуть помолчав, добавил: – Когда к Сергию отведешь?

– Вот что скажу я вам, – негромко, почти шепотом, отвечал тот, глядя куда-то сквозь гостей, – чудны речи ваши, да еще чуднее диковины. Не от мира сего все. Так, стало быть, от Диавола или благодать Божья. – Тот снова замолчал, и Булыцкий, потеряв терпение, уже собрался окликнуть его, да Милован, схватив за локоть, одними губами прошептал: «Старец». – Да как понять: кто вы? – говоривший в упор посмотрел сначала на Милована, а затем и на Булыцкого, и от взгляда этого пенсионера как разрядом пробило. Отпрянув назад, тот разом утихомирился и теперь, присмиревший, сидел, ежась под взглядом визитера, не смея ни отвести глаза, ни произнести ни единого слова. А тот, помолчав, продолжал: – Бог есть сердце. У кого что камень, черствое, а у кого и молитвами да послушанием очищенное. Ум обмануть можно, а сердце – нет. Да только как научиться Бога слышать? Как сердце свое от сует очистить? Молитвы смиренные – вот путь к истине. Страсти усмирив лишь, человек способен узреть Творца да голос его услышать, да и то не всякому дано. Лишь кто в молитвах усерден да прилежен. Лишь кто молитвы душой читает…. Мне тот голос единожды уже сказал, чтобы посланников с вестью худой ждал. Этой же ночью – что не лжецы вы, но те самые, кого жду я. – Замолчав, он задумался.