Художник из 50х Том II - Сим Симович Страница 2

Мысли окончательно успокоились, стали ясными и упорядоченными. Корея подождет — сегодня достаточно было просто побыть человеком.

Гоги поднялся по знакомым ступенькам к физическому факультету, сжимая в кармане маленького деревянного медвежонка. Аня ждала его у главного входа, прислонившись к колонне с толстой книгой в руках.

— Опять астрономия? — улыбнулся он, подходя ближе.

— Кеплер, — она подняла голову, и вечернее солнце отразилось в ее глазах. — Читаю о движении планет. Знаешь, иногда кажется, что математика звезд понятнее человеческих отношений.

Они неспешно пошли по университетскому двору, мимо старых лип и скамеек, где студенты готовились к экзаменам. Аня рассказывала что-то о эллиптических орбитах, но Гоги слушал скорее интонации ее голоса, чем слова. В этих размеренных объяснениях было что-то успокаивающее, отвлекающее от тяжелых мыслей о войне и секретных проектах.

— А ты знаешь, — сказала она, остановившись возле небольшого сквера, — что свет от некоторых звезд идет до нас тысячи лет? Мы видим их такими, какими они были, когда еще не было ни Москвы, ни России…

— Время, — задумчиво произнес Гоги. — Странная штука. Иногда кажется, что прошлое, настоящее и будущее существуют одновременно, просто мы не умеем их различать.

Аня внимательно посмотрела на него.

— Философствуешь сегодня. Что-то случилось на работе?

— Да так, — он пожал плечами. — Рисовал всякие технические штуки для военных. Иногда думаю, не лучше ли заниматься чем-то более… вечным.

Они прошли через сквер к небольшому пруду. Вечер был теплым, безветренным. На воде дремали утки, изредка поправляя перья. Аня села на скамейку, похлопала рядом с собой.

— Покажи руки, — неожиданно сказала она.

— Что?

— Руки покажи. Хочу посмотреть.

Гоги протянул ладони. Аня взяла их в свои — теплые, удивительно нежные для человека, проводящего дни за книгами и расчетами.

— Видишь эти мозоли? — она провела пальцем по огрубевшей коже. — От резьбы по дереву. А здесь — от кистей и карандашей. Это руки творца, а не разрушителя.

— Откуда ты знаешь про резьбу? — удивился он.

— У меня дедушка был столяром. Такие же руки были. — Она не отпускала его ладони. — Что бы ты ни рисовал на работе, ты остаешься художником. Помни об этом.

Они сидели молча, слушая, как плещется вода и шуршат листья. Где-то вдалеке играл кто-то на гармошке — простую народную мелодию, грустную и светлую одновременно.

— Аня, — тихо сказал Гоги, — а ты веришь в переселение душ?

— В реинкарнацию? — она задумалась. — Не знаю. Но мне кажется, что знания не исчезают бесследно. Они переходят от учителя к ученику, из книги в книгу, из поколения в поколение. В каком-то смысле мы все связаны невидимыми нитями с прошлым и будущим.

— Красиво сказано.

— Это не я придумала. Циолковский писал что-то похожее. О космическом разуме, о том, что смерть — это только переход в другое состояние.

Гоги достал из кармана деревянного медвежонка и протянул Ане.

— Вырезал сегодня. Для успокоения нервов.

Она взяла фигурку, повертела в руках.

— Замечательный. Такой живой… А можно оставить себе?

— Конечно.

Аня спрятала медвежонка в сумочку, потом снова взяла его за руку.

— Знаешь, что меня больше всего поражает в астрономии? — сказала она, глядя на темнеющее небо. — Порядок. Все движется по своим законам, по своим орбитам. Ничто не случайно. И мне кажется, что наша встреча тоже не случайна.

— Предопределение?

— Нет, скорее… созвучие. Как два камертона, настроенных на одну частоту. Ты художник, я астроном, но мы оба ищем гармонию в хаосе.

Первые звезды начали проступать на потемневшем небе. Аня откинула голову назад, показывая на созвездия.

— Вон Большая Медведица. А там — Полярная звезда. По ней мореплаватели ориентируются уже тысячи лет.

— А по чему ориентируются люди? — спросил Гоги.

— По внутреннему компасу. По тому, что велит сердце.

Она повернулась к нему, и в ее глазах отразились звезды.

— Твое сердце сейчас спокойно?

Гоги почувствовал, как напряжение последних дней окончательно покидает его. Рядом с Аней мир казался правильным, гармоничным. Корея, секретные проекты, электромагнитные пушки — все это существовало где-то далеко, в другой реальности.

— Да, — тихо ответил он. — Впервые за долгое время — да.

Они просидели у пруда до самой темноты, разговаривая о звездах, о музыке сфер, о том, что где-то в космосе, возможно, другие разумные существа тоже смотрят на свои звезды и размышляют о смысле бытия. А когда пора было расходиться, Аня поцеловала его в щеку — легко, по-дружески.

— Приходи еще, — сказала она. — Мне нравится смотреть на звезды в твоей компании.

Идя домой по ночной Москве, Гоги чувствовал необыкновенную легкость. Душевный покой, который он искал так долго, наконец пришел. И пришел он не через работу, не через успехи или признание, а через простое человеческое общение, через возможность быть самим собой рядом с понимающим человеком.

Черный автомобиль остановился возле барака ровно в назначенное время. Семен Петрович молча открыл дверцу, и Гоги устроился на заднем сиденье, чувствуя, как привычное беспокойство поднимается в груди. Встречи с Лаврентием Павловичем всегда были непредсказуемыми.

На этот раз их привезли не в мрачное здание на Лубянке, а в особняк на Кузнецком мосту. Берия встретил его в просторном кабинете, заставленном антикварной мебелью и картинами русских классиков. На столе дымился самовар, рядом лежали свежие номера «Правды» и какие-то секретные папки.

— Проходи, Георгий Валерьевич, — Берия поднялся из-за стола, сняв пенсне. — Давно не виделись. Как дела?

— Работаю, Лаврентий Павлович. Стараюсь приносить пользу.

— Это я вижу. — Берия налил чай в два стакана, протянул один Гоги. — Твои последние проекты произвели впечатление на самого Иосифа Виссарионовича. Города будущего, электромагнитные пушки… Интересные концепции.

Гоги осторожно отхлебнул чай, чувствуя, как Берия изучает его взглядом. В этом человеке всегда чудилось что-то хищное, но сегодня он казался задумчивым, почти философским.

— Скажи мне, — Берия подошел к окну, глядя на московские крыши, — что