Варлорд. Политика войны - Николай Соболев Страница 2

Немедленное всеобщее восстание легко могло перерасти в гражданскую войну, а я-то рассчитывал, что до нее минимум два года, и потому все эти брожения мне в хрен не вперлись. Вообще эта нездоровая привычка чуть что играться в революцию здорово раздражала. Раньше я считал, что это французы при каждом удобном случае бузят и как перчатки меняют империи на республики и обратно, а оказалось, что испанцы им сто очков вперед дадут!

Причем это свойство имело вид надоедливой регулярности — в 1930 спихнули Примо де Риверу-старшего, в 1932 свалили короля, сейчас вот точно бахнет, в 1936 у нас по расписанию мятеж Франко, даже в 1938 у республиканцев случились внутренние «революции», если я правильно помню…

Надо эту нездоровую движуху спускать на тормозах, а для этого придется влезать в политические расклады. И приводить людей к общему знаменателю не только добрым словом, но и револьвером (в роли которого у меня все что угодно, вплоть до танков и самолетов). А если учесть, что еще и денег куры не клюют, то промашки быть попросту не должно. В конце концов, много ли надо долларов или песет, чтобы партия тысяч в шестьдесят или сколько там сейчас социалистов, нет, не бегала на цирлах, а внимательно прислушивалась? За время нашего отсутствия ребята Панчо насобирали массу информации, и по приезду он засел за ее обработку и систематизацию.

В Москве тем временем состоялся первый съезд советских писателей, и мне наконец стало ясно, зачем с такой скоростью выдернули из Парагвая Кольцова — он вошел в президиум Союза вместе с Горьким, Шолоховым, Фадеевым и Серафимовичем.

Наше мини-совещание по летнему времени назначили на крыше, где нет лишних ушей за дверью, где жару смягчают широкие зонтики и ветерок с недалекого океана, где можно жарить шашлык и есть его, не боясь заляпать жиром рабочий стол.

Сожрав первую порцию и посетовав, что в Парагвае асадо круче, Панчо перешел к делу:

— Если вкратце, то они готовят революцию.

— Анархисты?

— Нет, в первую очередь соцпартия.

— Социалисты???

— Ага, тут все заметно поменялось, пока нас не было. Ларго Кабальеро, лидер соцпартии и генсек Всеобщей конфедерации труда, сильно принял влево, требует социальной революции и не прочь объединиться с коммунистами. А наши горячие головы до сих пор не вернулись, вот активность у анархистов и поменьше.

— Так, а коммунисты что?

— Коммунистов почти не видно, партия маленькая. У них лет шесть-семь тому назад, когда Сталин с Троцким поссорился, пошли оппозиции, антипартийные блоки, расколы и все такое. Сейчас они разделены на левых, правых и промосковских, а все силы тратят на грызню между собой.

— А социалисты не дробились?

— Нет, потихоньку набирали численность.

— Так, и Кабальеро надеется коммунистов проглотить?

— Видимо, да. Во всяком случае, на словах он за «рабочее единство».

— И он же готовит восстание?

— А вот тут ты пальцем в небо, — довольно заржал Панчо. — Готовит его умеренный соратник, Прието.

— Выходы на него есть?

Панчо солидно кивнул.

— Хорошо, по всем персоналиям подготовь мне справку… а, уже готово? — я поймал переброшенную мне папку.

Так, что тут… Кабальеро, Прието, Андреу Нин, Хосе Диас, Хоакин Маурин, Фернандо де лос Риос, Хулиан Бестейро*… Знать бы еще, кто все эти люди.

* Перечислены основные фигуранты Социалистической рабочей партии и коммунистических групп на середину 1930-х годов.

Я быстренько пролистал страницы — шестьдесят тысяч социалистов, но впятеро больше в их профсоюзах. Всех коммунистов тысяч двадцать, но членов Генерального объединения труда — сто тринадцать. У анархистов в профсоюзной конфедерации CNT почти полмиллиона, а сколько в FAI не знает никто, но если пропорция такая же, то восемьдесят-сто тысяч. Однако…

— Тут еще вот какое дело, — Панчо отодвинул тарелку с остатками соуса и набулькал себе легкого вина, — на прошлой неделе в Париже состоялась встреча тамошних социалистов и коммунистов.

— И? — я поднял брови, вроде бы Коминтерн не приветствовал сотрудничество с «соглашательскими» и «социал-фашистскими» партиями, как величали тех, кто немного правее ВКП (б).

— Договорились о совместных действиях против фашизма. А сейчас окучивают радикальную партию для формирования широкого блока.

— То есть, политика Коминтерна изменилась? Надо бы связаться с конторой Кочека, уточнить.

— Сделаем. Но эту информацию можно подбросить испанцам, они частенько обезьянничают за французами.

— Еще хорошо бы выйти на прямой контакт с соцпартией.

— За чем дело встало? У них в субботу назначен митинг прямо здесь, в Овьедо, будут и Прието, и Кабальеро.

Казалось, что воздух дрожал не от августовского зноя, а от человеческих гнева и надежды. Все Кампо де Сан-Франциско, все прилегающие улочки, каждый балкон — все заполнило море людей, над которым вились красные знамена социалистов.

Запахи пота, табака и пыли смешивались с электрическим запахом надвигающейся грозы, Панчо, я и два десятка наших в рабочей одежде стояли недалеко от трибуны и слушали Кабальеро.

Невысокий пожилой человек, лет шестидесяти пяти, довольно резко поворачивался во все стороны и энергично рубил воздух рукой:

— Товарищи! Нам говорят, что мы призываем к диктатуре пролетариата! А разве мы живем в демократии? Что у нас сегодня, как не диктатура буржуазии, которая стремится одеть на Испанию ошейник фашизма?

Толпа угрожающе гудела, слышались крики «Правильно!», «Долой!»

— Да, мы идем против собственности. Мы не скрываем, что идем к социальной революции, как в России! Это нас не пугает. Я очень сомневаюсь, что победу можно достичь в рамках закона. И тогда, товарищи, ее придется добывать насилием…

Кто-то выкрикнул «Дайте нам оружие!», его поддержали другие, и вскоре вся площадь скандировала «О-ру-жи-е! О-ру-жи-е!»

— Посмотрим правде в глаза. Мы идем на выборы… Но не забывайте, что события приведут нас к действиям, которые потребуют больше энергии и решимости. Мы должны бороться, чего бы это ни стоило, пока на башнях и официальных зданиях трехцветный флаг буржуазной республики не сменит красный флаг социалистической революции!

Толпа буквально завыла. В неразличимом реве в небо взметнулись сжатые кулаки, финальный призыв «Ко всеобщей стачке» утонул в бешеной овации.

Резкого и острого Ларго сменил полный и неторопливый Прието, в неизменном