Александр Больных - Пуля-дура. Поднять на штыки Берлин! Страница 20

Никита Акинфич небрежно поднял свою чарку и провозгласил:

– Выпьем за приятную встречу.

Опрокинул чарку в рот, чуть поморщился и зажевал огурчиком. Далее последовали неизбежные тосты за матушку-государыню, за здоровье гостя, за здоровье хозяина, за русское оружие, за процветание… вот это уже Петенька помнил не вполне отчетливо. Наливочки оказались зело коварными, вроде и не крепкие, что бы ни говорил хозяин, и в горло сами льются, аромат неописуемый, так-таки просит повторить. Петенька повторял, успев лишь промямлить, что хорошо бы позаботиться о его сержантах, на что Никита Акинфич лишь мотнул головой, сообщив, что сержанты сейчас ни на что не жалуются.

В общем, когда господин поручик очнулся, то обнаружил, что лежит у себя в постели, а в окошке уже розовеет вечерняя заря. Но вот что примечательно – голова ясная, можно сказать, прозрачная даже, не то что после гарнизонных посиделок. Петенька с опаской встал, но пол однако ж под ногами не шатался, а стало быть, можно было переходить к делу. Правда, когда он собирал бумаги, ему показалось, что кто-то успел пошарить в его сумке, что неприятно резануло. Хотя, с другой стороны, секретных депеш при себе поручик не имел, а все бумаги, которые ему подписали братья Шуваловы, все равно пришлось бы показать хозяину. Иное дело, что теперь, похоже, хозяин все знал заранее. Впрочем, все да не все, устные инструкции, которые ему дал Петр Иванович, Демидову никак не проведать.

Встретил его Никита Акинфич не менее радушно, чем утром, и сразу же зазывно щелкнул по очередному графинчику, судя по цвету – смородиновая. Однако на сей раз Петенька категорически отказался, заметив, что сначала дела, потому что они не терпят отлагательства. Демидов поморщился, но протестовать не стал, похоже, и ему хотелось побыстрее разобраться с неприятными вопросами.

– Нам доподлинно ведомо стало, что вы, господин Демидов, изволили принять у себя офицеров голштинской службы Эрхарда и фон Заукена. Где оные офицеры ныне обретаются и с какой целью вы их принимали?

Демидов дернул уголком рта, но ответил прилично:

– Господин поручик, мне странно, что вы требуете от меня отчета в делах моих.

Но Петенька, приняв суровый вид, поправил его:

– Не я спрашиваю, Тайная канцелярия спрашивает.

– Ну, мы таких спрашивальщиков повидали много, – снисходительно произнес Демидов. – Вон, господин Татищев никак успокоиться не может, все спрашивает да спрашивает. И что? Из Петербурга спрашивальщики наезжали, так где они сейчас? Наследник-цесаревич Петр Федорович, опять же, благосклонно на дела наши смотрит.

– Ты, Никита Акинфич, не путай! – жестко отрезал Петенька. – С тебя сейчас спрашивает Тайная канцелярия, и это не Берг-коллегия, к коей приписан был господин Татищев. И у нас спрос совсем другой! Да и Петербургом нас не пугай. Где там Петербург? Не властен он над Тайной канцелярией! Она над ним властна. Нешто забыл, чем Остерман да Волынский кончили? А ведь поболе тебя люди были.

– Вот это ты, поручик, правильно заметил, – оскалился Демидов. – Петербург это одно, Тайная канцелярия совсем другое, а Урал-камень вовсе даже третье. Далеконько отсюда и до Петербурга, и до катов Тайной канцелярии. Я здесь хозяин! – вдруг вызверился он. – Я один! И мое слово здесь закон. Захочу, прикажу тебя кнутом ободрать, да потом в железа и в шахту! Что тогда, господин поручик, запоешь?!

– А ты не пугай! – также остервенел Петенька. – Человек что? Человек прах, что поручик, что тайный советник, что камергер! А ты сейчас не с человеком схватиться пытаешься, с Тайной канцелярией! Ты ее в железа не забьешь, она сама кого угодно уничтожит! Меня ты можешь в свою шахту послать, только потом сам в Зерентуйские рудники отправишься, а там куда как похуже. Посмотрим, как ты, господин заводчик, среди клейменых злодеев петь будешь! Да и рябчиков с ананасами там тебе не поднесут.

– Да кто ж узнает, куда поручик Валов сгинул? Медведь задрал или варнаки зарезали, много здесь у нас напастей, не стольные першпективы, Урал, однако.

Петенька откровенно рассмеялся:

– Да ты, Никита Акинфич, и впрямь ума лишился в своих берлогах. Многое переменилось в государстве Российском. Ежели я в Петербург не вернусь, с тебя уже совсем другой спрос будет. Причем его высокографское сиятельство Александр Иванович и разбираться не будет, что да как. Просто пришлют сюда роту гренадеров, и тогда ты сам в Зерентуй проситься станешь, чтобы на собственных воротах не повесили, да еще вместе со всей семьей. У Александра Ивановича разговор короткий, не всегда даже до кнута и дыбы дело доходит, особливо когда выяснять нечего. Он сам тебе вышний судия будет, ибо сказано: «Надлежит овец пасти жезлом железным!»

Но Демидов так треснул кулаком по столу, что золотые стопки подпрыгнули и в разные стороны раскатились.

– Нет у вас на Демидовых управы!

– Есть! У тебя только деньги, а у нас слово и дело государево, гренадеры. Да и деньги тоже имеются, – ядовито добавил Петенька. – Или забыл ты, что еще пять лет назад государыня-матушка изволила отдать Гороблагодатские заводы его высокографскому сиятельству Петру Ивановичу? Поперек встанешь, так и Невьянские заводы ему же отпишут! Московский прибыльщик, Сабакин фамилие ему, давно на демидовскую вотчину зубы точит. И тогда пойдешь ты, Никита Акинфич, с сумой по миру. Братца твоего Прокошку вовремя окоротили, а то бы продал их Москве али вообще саксонцам каким. Тайная канцелярия окоротила, потому неможно хищные лапы до пушечного производства допускать.

– Неправду врешь, – невольно вырвалось у Никиты Акинфича.

– Ну, хватит, Демидов, отвечай: будешь ты далее воле Тайной канцелярии супротивничать? Покорись!

Демидов ненадолго задумался, а потом спросил:

– А что как я сам в Петербург обращусь?

– Эк ты хватанул, – снова усмехнулся Петенька. – Да кто ж тебя туда пустит? Ни тебя самого, такоже твоих посланных. Дальше Перми не уедете, про то строго-настрого приказано. Ну а сумеет кто-то чудом до Петербурга доехать, все равно к матушке не попадете, Александр Иванович да Иван Иванович, лучший друг государыни, не допустят.

Демидов помрачнел, но сдаваться не собирался.

– Так ведь можно не в Петербург отправиться, а в Питерштадт… – предположительно заметил он.

– К наследнику-цесаревичу? А вот это будет совсем уж напрасно, Никита Акинфич. Сейчас с Пруссией война, поэтому малый двор не в чести, за ним сейчас особый пригляд имеется. Да и правильно сказано про Питерштадт – потешная крепость. Потешная, не более того.

– Так ведь это поклеп на наследника-цесаревича! Поносные слова! А что, если я сам сейчас выкликну «слово и дело государево», кого тогда твои сержанты в железа забьют? Уж не тебя ли самого?

– Тебя, Никита Акинфич, тебя. Ибо ты, пожелав снестись с наследником в обход матушки-государыни, умыслил на власть самодержавную, а сие есть злодейство непростимое. За меньшие грехи на плаху отправляли. С огнем играешь, Демидов. Еще раз говорю: покорись!

Демидов набычился.

– Так чего ты от меня хочешь, господин поручик?

– У меня приказ, написанный Александром Ивановичем. Да ты, полагаю, и сам его уже прочитал, – не удержался от шпильки Петенька. – «Понеже из Ораниенбаума на Урал посланы с некоторою важною комиссиею и с письмами офицеры голштинской службы Эрхард и фон Заукен, таковых ради высочайших Ея императорского величества интересов всемерно потребно зело тайным образом на горах означенных перенять и со всеми имеющимися при них письмами. Ежели по вопросам о них где уведаете, то тотчас ехать в то место и искать с ними случая компанию свесть или иным каким образом их видеть, а потом наблюдать, не можно ль таковых офицеров или на пути, или в каком другом скрытом месте, где б доглядчиков не было, постичь. Ежели такой случай найдется, то надлежит оных умертвить или в воде утопить, но письма прежде без остатка отобрать. Любых супротивников властью моею и Канцелярии приказываю устранять без пощады, не мешкая, и в том даю вам полную волю и прощение». Вот так-то, Никита Акинфич. Подумай, поперек чего стать норовишь, крепко подумай. А после того, как означенные голштинцы иманы будут, начнется другой разговор, сугубо приватный. Сначала о заказах для армии нашей, а потом еще кое-какие конфиденции. Это уже его высокографское сиятельство Петр Иванович приказал, без всяких свидетелей и бумаг.

Демидов тяжело вздохнул, но ничего не ответил. Налил себе стопку наливки, махнул, не закусывая, еще раз вздохнул. Потом медленно выдавил:

– Ладно, подумаю, как ты, поручик, и советуешь. А утром свое решение скажу, но только тогда не взыщи. Как решу – так оно и будет, мое слово здесь закон. А ежели что, до Петербурга далеко, до матушки-государыни высоко, кто скажет, как оно еще обернется.

Как только Петенька вернулся к себе в спальню, тотчас туда же впорхнули две давешние нимфы, и все дневные проблемы как-то сами собой вылетели из головы, ведь началось самое волнующее зрелище – раздевание. Петенька глубоко задышал, наблюдая за хорошо знакомым, но всегда волнующим зрелищем. Идеальные формы груди Катеньки (которая чернявая) заставили его нервно сглотнуть, а когда Машенька (которая блондинка) начала расстегивать его камзол, он буквально впился поцелуем в ее сладкие губки, пахнущие малиной. Мерцающий свет настенного канделябра придавал обнаженным девичьим телам какой-то странный волшебный ореол. Через пару минут его возбуждение настолько возросло, что он сам сорвал рубашку и панталоны и, плохо понимая, что делает, опрокинул девушку на диван. Какую? Он и сам в этот момент не смог бы ответить. Да и так ли это важно?