Андрей Колганов - Жернова истории Страница 21

Ну вот, последние инструкции выданы, теперь можно и домой. Из здания наркомата выхожу вместе со студентами. Когда проходим мимо Политехнического, Адам Войцеховский обращает внимание на плакат с объявлением о каком-то поэтическом диспуте. Слово за слово – и понеслось. Чуть не до драки. МАПП, ЛЕФ, имажинисты, Маяковский, Есенин, Хлебников…

Вмешиваюсь:

– Вот вы тут копья ломаете по поводу поэтических направлений, ярлычки то наклеиваете, то срываете: пролетарский поэт – не пролетарский поэт, крестьянский поэт, попутчик… Красота! На поэтические диспуты захаживаете. А много вас, студентов, этим увлечены? А рабочая молодежь? Даже комсомольцы?

Мои друзья-студенты тут же умолкли, а Паша Семенов, рубанув ладонью воздух, в сердцах произнес:

– Какая там поэзия! В лучшем случае в кино или в клуб на танцульки отправятся, а то – в пивную или того хлеще – морды друг другу бить по пьяни…

– Ага, – язвительно добавила Лагутина, – а еще проститутку подцепить на Тверском бульваре – самое милое дело!

– Ну, этим больше нэпачи занимаются, а не рабочие парни. У тех и денег-то на проституток не наскребется.

– Верно, верно, – столь же язвительным тоном отозвалась Лида, – они втроем-вчетвером соберутся и своих же рабочих девчонок по углам предпочитают зажимать. Зато платить не надо!

Адам Войцеховский неуверенно промямлил:

– Ну, мы с союзной молодежью стараемся работать, просвещать, в том числе и по организации культурного досуга…

Лагутина все не оставляла своего язвительного тона:

– Точно! Несем политпросвещение в массы. Кто на лекцию по международному положению опоздал, того потом комсомольский актив в клуб на танцы не пускает.

Все трое примолкли. Видно было, что парни малость побаиваются Лидиного напора и ее острого язычка. Недолгое молчание вновь прервал Паша, с запальчивостью заявив:

– А чего вы от них хотите? Даже среди комсомольцев неграмотные есть! А остальные… Ни книжку прочесть, ни газету. Откуда тут культурному досугу взяться, если они вокруг ничего, кроме пивных да драк по вечерам, и не видели?! Хорошо их хоть в клуб можно заманить на кино или танцульки, чтобы заодно какую-нибудь лекцию прочесть.

На этот раз Лида ничего не ответила. Все остальные тоже молчали. Да, до этого я как-то весьма отвлеченно себе представлял, что попал не в тот Советский Союз, каким он станет всего лет через пятнадцать. Сейчас же это все представилось гораздо более выпукло…

Экономика еще не оправилась от последствий Мировой и Гражданской войн. В городах массовая безработица, огромные хвосты на биржах труда. А значит, процветают пьянство, хулиганство, проституция, воровство, грабежи, разбой. Значительная часть даже городского населения неграмотна, не говоря уже о сельском, а тем более – о национальных окраинах. Здравоохранение хромает на обе ноги – вокруг туберкулез, трахома, сифилис, чесотка, а на юге и востоке страны – еще и холера с оспой и чумой. Хорошо хотя бы удалось в основном справиться с массовой беспризорностью, и теперь беспризорники устроены пусть в плохонькие, но все же детские дома, а не наполняют улицы.

В тот же день председатель РВС, Наркомвоенмор и член Политбюро Л. Д. Троцкий направлялся в Тронный зал Большого Кремлевского дворца на заседание Пленума ЦК ВКП(б). К этому моменту ему уже было точно известно и о полном разгроме восстания в Болгарии, и о новых кандидатурах в члены РВС, намеченных большинством Политбюро. Троцкий подошел к двери зала, взялся за ручку и потянул. Огромная массивная дверь медленно тронулась с места, едва подаваясь под его усилиями.

«Дьявольщина! – вихрем пронеслась мысль в голове Льва Давидовича. – Так и есть: попробовал бы я в сердцах хлопнуть этой дверью – вот смеху-то было бы! Но об этом-то как он мог узнать? Надо подстегнуть Николая Мартыновича – пусть роет носом землю, но вызнает все об этом… Осецком, кажется. Ладно, но с наших прохиндеев я все равно просто так не слезу. Будет им на Пленуме веселая жизнь, будет».

Я, конечно, догадывался, что Троцкий не оставит моей скромной фигуры без внимания. В определенном смысле это было частью моего замысла. Пусть интересуется – то, что он сможет узнать, только еще больше запутает его и распалит любопытство. Вопрос был только в том, к каким действиям это его подтолкнет. Опять мне приходилось ждать.

Между тем дела в наркомате текли своим чередом.

Работа моих студентов подошла к концу. Осталось лишь составить итоговый отчет для РКИ, по которому им зачли бы практику. Не упускаю возможности и даю им еще одно задание: не просто составить отчет по работе с моим отделом, но и приложить к этому отчету такую схему организации делопроизводства, которая могла бы быть применена не только в одном отделе, но и в любом подразделении нашего наркомата.

С окончанием основных трудов по рационализации труда и у студентов, и у меня появилось чуть больше свободного времени. Решаю воспользоваться этим и нанести визит в Коммунистический университет имени Свердлова, посмотреть, чем дышит там студенческая молодежь. И повод подвернулся неплохой – лекция Н. И. Бухарина по историческому материализму. Заодно погляжу вблизи на этого «любимца партии», как называл его Ленин.

Ну что же, Бухарин действительно обладает немалым личным обаянием, прост и доступен общению, что выгодно отличает его от многих партийных бонз. Да и в историческом материализме он разбирается довольно неплохо, хотя старательно обтекает наиболее сложные и тонкие теоретические вопросы, стараясь заслониться от них простыми формулировками. Ильич, пожалуй, был прав и в том, что Николай Иванович никогда вполне не понимал диалектики… Но студенты ему прямо в рот смотрят. Конечно, на фоне старых профессоров или менее грамотных партийных чиновников Бухарин производит самое благоприятное впечатление. А его открытость и простота – не наигранные, и потому нет ничего неожиданного в том, что он притягивает к себе людей и вокруг него формируется целая школа. Надо сказать, что и аудитория на его лекции была переполнена: студенты сидели прямо в проходах и стояли у стен. Пожалуй, такого человека вполне можно было бы иметь в числе своих друзей. Но вот числить его в соратниках… Лучше поостеречься. Крепости характера, нужной для настоящей политической борьбы, в нем не чувствуется. А если учесть, что и у меня самого с этим качеством не ахти как здорово…

Оказывается, что здесь, в Коммунистическом университете, ведет занятия и еще один человек, с которым я был бы не прочь познакомиться, – Давид Борисович Рязанов. О нем мне со смехом рассказал Адам Войцеховский. Оказывается, Рязанов у них читал курс лекций по истории социализма. И вот однажды какой-то студент выразил сомнение в том, что Робеспьер имеет право именоваться революционером. Давид Борисович пришел в такое возбуждение, что все оставшиеся занятия посвятил доказательству тезиса о революционности Робеспьера. В результате весь курс приобрел обширнейшие и уникальнейшие знания по истории Великой французской революции, но вот изучение курса истории социализма было сорвано.

В общем, в тот день я не свел знакомства ни с Бухариным, ни с Рязановым, однако круг моих знакомств все же расширился. Довольно неожиданно для меня по окончании лекции Бухарина Лида Лагутина заявила:

– Виктор Валентинович, мой папа уже не первый раз выражает желание познакомиться с работником Наркомвнешторга, у которого мы проходим свою практику. Может быть, вы не откажетесь заглянуть к нам домой?

Зачем же отказываться? Во-первых, было бы неплохо познакомиться с человеком из Коминтерна, и во-вторых, мне было любопытно понаблюдать, насколько далеко – и в каком направлении – простирается явно видимое желание Лиды закрепить наше знакомство.

Квартировала Лида с отцом не так далеко от центра города, в том самом Доме Советов, от квартиры в котором я не так давно отказался, – в доме Нирензее в Большом Гнездниковском переулке. Там они занимали большую двухкомнатную квартиру – по тем временам, можно сказать, роскошные апартаменты. Когда мы взобрались на четвертый этаж, плюнув на медлительный лифт, оказалось, что ее папа уже дома, и не один.

– Папа, познакомься, пожалуйста, – это наш руководитель практики, Виктор Валентинович Осецкий, – представила меня Лида.

– Михаил Евграфович Лагутин, – протянул мне руку невысокий, но крепко скроенный мужчина лет пятидесяти («Тезка Салтыкова-Щедрина, – подумал я. – Забавно!»). – Кстати, хочу вам представить, – и он жестом подозвал молодого человека, маячившего поодаль за его спиной, который мне смутно кого-то напоминал. – Это Лазарь Шацкин из КИМа. Впрочем, сейчас он студент, как и моя дочь. Только он учится не в Свердловском университете, а в Комакадемии.

Одному из организаторов российского комсомола, а затем и Коммунистического интернационала молодежи был всего двадцать один год. Одет он было просто, как и многие студенты того времени, – в обычную гимнастерку. Лицо располагающее, открытое, на голове – пышная вьющаяся шевелюра.