Валерио Эванджелисти - Обман Страница 21

— Да. Его арестовали и повезли в Тулузу. Жаль, потому что он действительно любил меня.

— Нам теперь не до слащавых жеманностей, — отозвалась Катерина, пожав плечами. — Оставь их французам, они обожают всякие глупости. Важно, что Нотрдам на какое-то время выведен из игры. Его, конечно, отпустят, но не раньше чем кончится расследование, которое привлечет внимание инквизиции к прошлому его семьи, а прежде всего — к досье Мишеля. Потому я и донесла на Бертрана кардиналу делла Ровере.

Джулия распахнула сонные глаза.

— Так это вы донесли?

— А ты не поняла? И правда, в последнее время я тебя несколько переоценила… Конечно же, я. Этого сумасшедшего Постеля, — Катерина понизила голос, — нам послало провидение. Делла Ровере и так уже ревновал к Бертрану, но ему нужен был предлог, чтобы вмешаться как инквизитору. Знакомство с некромантом пришлось как нельзя более кстати.

— Делла Ровере… — пробормотала Джулия, — Он тоже меня любит.

Катерина поморщилась.

— Да нет же! Никто тебя не любит. Успокойся, я тоже через это прошла. Он любил только одну часть твоего тела, ну, может, две, но не более того.

— Теперь он сделает все, чтобы меня найти.

— Несомненно, но не теперь. Теперь у него начнутся другие заботы. Главный инквизитор Лиона Матье Ори — человек жестокий и фанатичный, а еще он знаменит суровостью к нравам клира. Когда мой кузен передаст ему письмо делла Ровере к тебе, где полно всяких непристойностей и любовных притязаний, он примет меры. Он не из тех, кто спасует перед кардиналом. Значит, на какое-то время власть делла Ровере будет урезана. Вот увидишь, мы доберемся до Венеции без затруднений. Мое заключение кончилось.

— Но зачем вам ехать в Венецию?

— Сейчас поймешь.

Катерина наклонилась к Постелю, который продолжал храпеть, и постучала его по плечу.

— Сударь! Проснитесь!

— Что такое? — Постель резко выпрямился и огляделся, с изумлением обнаружив себя в карете, освещенной лунным светом, в компании двух дам, — Где я?

— На пути в Венецию. Разве вы не помните?

— Ах да, — Постель подавил зевок. Он хотел потянуться, но, наверное, счел это неприличным и сдержался, — Мы уже подъезжаем?

— Не совсем, учитывая, что мы только что выехали.

— Я непременно должен встретиться с Папой. Убежден, что он ни о чем не подозревает, и это плохо.

— Ну конечно, он не может знать о событиях сегодняшней ночи.

— Я не об этом. Я о рождении нового мессии, который, быть может, влачит где-нибудь жачкое существование. Ужасно, что понтифику об этом ничего не сообщили.

Похоже, Постеля внезапно осенила еще какая-то идея: у него даже борода вздернулась кверху.

— Скажите, мадам, а епископ Торнабуони не смог бы оказать мне еще одну милость? Я знаю, что уже многим ему обязан: ведь это он нашел для меня место капеллана. Но то, что я прошу, нужно не мне, а всему человечеству.

— О какой милости вы говорите?

— Представить меня Папе. Я знаю, что Папа нездоров, но все же…

— Слишком долго затянулось это нездоровье, — нахмурившись, пробормотала Катерина, но тут же изобразила на губах улыбку, — Думаю, это возможно. Но у епископа Торнабуони тоже есть к вам просьба. Если вы ее выполните, он с радостью представит вас Папе.

— Буду рад служить моему благодетелю. Скажите, что я должен сделать.

Катерина осторожно заговорила:

— Несколько лет назад вы познакомились с молодым флорентинцем, который называл себя Лоренцино де Сарцана, но настоящее его имя было Лоренцо Медичи. Помните?

Постель напряг память, но то, что ему удалось извлечь из ее глубин, видимо, оказалось не слишком привлекательно, потому что он поморщился.

— Припоминаю. Я познакомился с ним в Париже, и это знакомство не принесло мне ничего, кроме бед.

— Епископ в курсе дела и тем не менее просит вас помочь. Теперь Лоренцино в Венеции, но почти не выходит из дома из-за пустых страхов. Посланец его преосвященства Торнабуони, капитан Чеккино да Биббона, уже несколько месяцев ищет встречи с ним, чтобы поговорить о важных вещах, но так ничего и не добился. Его преосвященство полагает, что если встречу назначите вы, то молодой Медичи явится без стеснения. Что вы на это скажете?

Постель слегка поколебался, потом ответил:

— Если этим самым я доставлю удовольствие монсиньору, считайте, что я в вашем распоряжении.

Палице Катерины расцвела широкая улыбка.

— Прекрасно. Считайте, что аудиенция у Папы вам обеспечена. Это я вам гарантирую. Мы все заинтересованы в том, чтобы новому мессии оказали достойный прием.

Постель с чувством поклонился.

Благодарю вас, мадам. Христиане, по-настоящему открытые для истины, попадаются теперь нечасто.

Спустя полчаса, когда Постель снова задремал, Катерина разбудила сонную дочку.

— Грандиозная ночь, правда? — прошептала она на ухо Джулии.

Джулия выглянула в окно.

— Да, луна светит, но и облака тоже есть.

Катерина, улыбаясь, покачала головой.

— Ну да, тебе не понять. Спи, моя девочка, спи.

И блаженно откинулась на спинку сиденья.

ПРИЗРАК МОЛИНАСА

Разбуженная лукавым солнечным лучом, Жюмель поморгала глазами, откинула одеяло и села на краю постели. Потом поднялась, сладострастно потягиваясь.

Мишель, уже давно проснувшийся, сквозь ресницы наблюдал за движениями точеного нагого тела. Только сейчас он отдал себе отчет, насколько любит эту женщину. На третий день брака единственное, что мешало его счастью, — это невозможность слиться с ней воедино. Они до обморока занимались любовью, часами заговорщицки шептались, ласкали друг друга и обменивались нежностями. В Мишеле жило неудовлетворенное желание полного взаимопроникновения и слияния в одно существо, но тому мешали телесные узы человеческого существования, и приходилось смириться.

— Какая ты красивая, — прошептал Мишель.

Жюмель резко обернулась, будто бы удивившись, хотя на самом деле прекрасно знала, что он ее рассматривает.

— Ты тоже очень красивый, — ответила она с улыбкой.

Мишель оглядел свое тело, уже начавшее подплывать жирком, и подумал о том, что цвет лица тоже изменился с годами и обрел темновато-красный оттенок.

— Все ты врешь, но мне все равно приятно.

— Нет-нет, я не вру! Мне не только тело, мне твой ум тоже желанен.

Это уменьшало силу комплимента, но Мишелю все равно было хорошо. Они оделись и спустились вниз, на первый этаж, где располагалась кухня. В Салоне они владели просторным двухэтажным домом. Комнаты были расположены и обставлены согласно воле бедняги Больма. Жюмель же всеми силами стремилась избавиться от всего, что напоминало о покойном супруге, от его любимого кресла до постельного белья. По ее разумению, все, к чему прикасался старик, несло на себе тоскливый отпечаток. Она не могла дождаться дня, когда сможет переехать в другой дом, и вела поиски жилища.

— Что ты будешь делать сегодня утром? — спросила она мужа, готовя ему бутерброд с сыром.

Они были достаточно богаты, чтобы позволить себе три блюда за столом, тогда как большинство горожан довольствовались одним.

Мишель вздохнул.

— Опять пойду по аптекарям, может, кто возьмет в помощники.

— Но ведь ты не аптекарь, ты врач.

— Да, но Салон — город маленький, и здесь нет госпиталя. Сомневаюсь, чтобы здесь можно было получить собственную практику. Другие медики кое-как перебиваются со скудной клиентурой, но не думаю, что среди них найдется место новичку. Да у меня и денег нет ни на амбулаторию, ни на аптекарскую стойку. Деньги, что мне передала Катерина Медичи, почти закончились. Так что на вывеске мне надо выставить не змею, обвившуюся вокруг жезла, а бродячего пса.

Жюмель налила мужу стакан янтарного молодого вина.

— Тебе все видится в черном цвете. Я могу дать тебе денег: ведь я принесла тебе приличное приданое. Ты сам отказываешься ими пользоваться.

Мишель нахмурился.

— Я не хочу жить в роскоши и выбрал скромное существование, чтобы искупить вину, о которой ты даже не догадываешься. Я не могу брать у тебя, ничего не давая взамен.

— Но ты уже даешь! — Жюмель звонко рассмеялась, — Не знаю, как насчет змеи, но жезл у тебя есть! Он твердый, как металл, только гораздо горячее.

Мишель вдруг ожесточился. Тщательно подбирая слова, он сказал, и в голосе зазвенела угроза:

— Жюмель, то есть Анна… Я женился на тебе, заставив себя забыть о твоем прошлом, к которому и сам был причастен. Но теперь я хочу, чтобы ты стала честной, богобоязненной женщиной. Пожалуйста, не позволяй себе непристойностей.

Жюмель нисколько не унялась, наоборот, только громче рассмеялась.

— Ты хочешь, чтобы я была днем праведницей, а ночью шлюхой. Все вы, мужчины, одинаковы.

— Думай, что говоришь! — Мишель почувствовал, как нарастающий гнев забирается в голову, но постарался взять себя в руки, — Будь довольна, что я разрешаю тебе говорить мне «ты», а не «вы». Но мне нужна жена, а не любовница. Веди себя подобающе, иначе я буду вынужден тебя наказать.