Егор Чекрыгин - Хроники Дебила. Свиток 2. Непобедимый Страница 21

И, наверное, правильно: начни Бокти говорить с чужих слов, такого бы эффекта речь его не произвела. Начал он очень издалека. И, естественно, со своих предков, начиная с первого медведя, постепенно деградировавшего до человека, и до своего любимого дедушки. Если пересказать главное, не удручая слушателей абсолютно ненужными им сведениями, суть речи сводилась к тому, что на Реке есть свои устоявшиеся веками традиции и пришлым негоже их нарушать. Потому-то он, Бокти, и съездил в Великую Вал’аклаву, где отдал Царю Царей Митк’ококу ценное указание разобраться с проблемой в кратчайшие сроки. А тот, испытывая бездну почтительного благоговения и уважительного страха к Великому Вождю Бокти, упросил двух грозных героев-пришельцев, Великого Вождя Лга’нхи и прославленного своей жутью шамана Дебила, а также сопровождающих их лиц съездить и очистить течение Реки от любых преград, мешающих деловой активности, будь то лесной завал, рухнувшая в реку скала или нечтящие обычаев пришлые людишки. А посему почему бы нам не вызвать сюда начальника транспортного цеха и не заслушать доклад о проделанной работе?

— Ну что ж, начнем граждане, — начал я, взойдя на воображаемую трибуну и разворачивая зловещий обрывок шкуры. (Лично меня всегда пугало, когда оратор разворачивал подобную бумажку. Это означало, что говорить он будет долго и очень нудно.) — Коротко о себе (ведь хвастаться не стыдно, если ты делаешь это ради благого дела или просто живешь в мире дикарей). Так вот, граждане, по глазам вижу, что вам страшно интересно, насколько же я велик и ужасен?! Таки нет проблем, пройдите по морю тыщи километров. Переберитесь через великие и ужасные горы, пересеките Степь, и везде на своем пути, в каждом поселке и стойбище, спрашивайте про Великого, Ужасного и Неправдоподобного Меня! И вам везде, где ни спросите, расскажут про величайшего укротителя духов, грозу демонов, повелителя стихий. Того, кто громил демонов-верблюжатников, заколдовывал целые царства, с самим Леокаем водку пил и по пьяни творил небывалое.

Или вон, коли лень ехать за тыщи верст, спросите у нашей названной сестры Осакат, племянницы и внучки двух Монархов, которые были преисполнены ко мне и моему Великому Вождю Лга’нхи (вон он сидит, весь покрытый скальпами, абсолютно весь) такого почтения, что решили породниться с нами, отдав нам ее в сестры. Уж ей-то небось ее царственная кровь не даст соврать при описании тех нереальных чудес в моем исполнении, что видели ее глаза. (Осакат гордо приосанилась, сев в величественную (по ее мнению) позу, и утвердительно кивнула.) — Дикари почтительно кивнули в ответ, и из их глаз наконец-то исчезло непонимание, «что какая-то там девчонка осмеливается делать на Совете Вождей?» — мясо бы себе они и сами пожарить могли или просто сырым бы съели.

— А вот теперь поподробнее, товарищи, о Великом Вожде Лга’нхи, — продолжил я зачитывать свой воображаемый доклад.

Одним из наиболее почитаемых талантов местных ораторов была способность говорить долго и желательно (хотя и необязательно) связанно. Обычно-то дикари особенным красноречием не страдали. «Да — нет», «Пойду — убью, съем — покакаю», «Хорошо — сытно, — хреново — голодно», «Твоя идти туда, моя стоять здесь» — типичные перлы местного ораторского искусства, не обезображенного уроками литературы и чистописания. Так что человек, способный связанно произнести несколько предложений подряд, какую бы чушь он ни нес, уже считался неплохим оратором. А если он заливался соловьем на протяжении получаса, так что слушатели успевают забыть, с чего он начинал, — это уже был златоуст и внушал почтение одной только своей болтливостью.

Потому-то я говорил долго. Заполняя свою речь ненужными и бессмысленными описаниями и подробностями. Но главное я постарался внушить своим слушателям мысль, что Великий Вождь Лга’нхи с помощью своего Великого Шамана Дебила громил даже демонов-аиотееки. От которых вы, бедолаги и серуны, сбежали, поджав хвосты, аж чуть ли не на другой край мира.

А вот, ребята, как оно было в прошлый раз. Тут я для наглядности повернул к слушателям развернутый кусок шкуры. Можно было бы, конечно, соврать, что именно его я рисовал во время камлания перед битвой, и я соврал, хотя это и было не совсем правдой. Тогда я тоже рисовал схемы предстоящей битвы, дабы продумать все планы и учесть разные мелочи. Но все эти привычные мне стрелочки, кружочки и квадратики для местных были темным лесом, потому для них я нарисовал отдельное «наглядное пособие». На куске шкуры, в примитивной манере «пляшущих человечков», было нарисовано окончание прошедшей битвы с кучей лежащих окровавленных трупов «пиратов» и ликующих нас. Все мое художественное воспитание корчилось и восставало против подобного примитива. Я бы мог лучше. Намного лучше. Но, увы, для местных это было самое оно, простенько и наглядно. Можно даже трупы пересчитать (кто считать умеет), и их будет ровно сто двадцать семь.

— А вот, товарищи, еще один вариант, — начал я, разворачивая вторую шкуру. На ней был нарисован знакомый поселок. Так, как его видно с реки. Дома горели, а между ними все было засыпано трупами. — Вот так вот все оно и будет в самое ближайшее время, — коротко и веско объяснил я изумленным подобной наглядностью слушателям.

Старая добрая психология дикаря. Что уже нарисовано или иной раз просто сказано, то, считай, уже и свершилось. Потому-то, кстати, с той или иной степенью жесткости и соблюдается тут запрет на изображение или создание «подобий». Если у более примитивных и незамысловатых степняков это почти под полным запретом, то у тех же, занимающихся невозможным без «украшательств» ремеслом горцев, «подобиями» и узорами дозволенно заниматься лишь шаманам.

Потому-то, думаю, не надо объяснять, как мое «искусство» затронуло сердца и повлияло на умы окружающих. Кое-кто заранее воодушевился, а кое-кто печально поник головой.

И тут слово взял «добрый полицейский» Бокти.

— Ты, Дебил, приехал и уехал. А нам тут жить, — вдумчиво произнес он заученную с моих слов фразу. — У нас тут, на Реке, свои порядки и обычаи, и не чужаку в них лезть да правила свои устанавливать. Вот, помню, мой дед… — Далее, как обычно, Бокти сбился на старые добрые времена и начал рассказывать истории и былины, которые чем дальше, тем меньше подходили для нашего случая. Но главное уже было сказано, Бокти вроде как встал в позу старожила — защитника обычаев и традиций против чужаков-пришельцев, которые жить по обычаю не желают. Дабы четче обозначить все акценты, я начал тявкать и рычать, требуя залить Реку потоками крови, чтобы, дескать, «когда Царь Царей Митк’окок увидел бы протекающую мимо его города красную от крови реку, он бы лично убедился, как мы исполняем его просьбу. А то он не заплатит обещанного. И срать мне на Речные обычаи, у меня тут свой интерес!» Тем самым обозначив себя еще большим чужаком и гадом, чем пришлые пираты.

Лга’нхи, будучи посвященным в этот план, хранил на физиономии каменное выражение, лишь иногда позволяя себе свирепо-довольную гримасу. Когда я вчера объяснил этим двоим, в чем состоит мой план, оба Вождя сочли его ужасно смешным и забавным. Еще бы, Дебил, который почему-то не хочет устраивать резню, будет на ней настаивать, а они, крутые мужики, для которых подраться — главное развлечение в жизни, будут говорить за мир и согласие. Ваще! Ай да Дебил! Такую шутку придумал. Аншлаг-Аншлаг одназначна!

Идея дурачить подобным образом пришлых вызвала у них приступы гомерического хохота и абсолютно неоправданного, с моей точки зрения, веселья. (А уж чего мне стоило уговорить их придерживаться плана, не внося в него отсебятину, типа идеи «ненастоящей» драки между мной и Бокти. Эта обезьяна обещала бить «шутейно» и убеждала меня, что тогда уж «пираты» точно во все поверят. Но меня подобная перспектива мало вдохновляла. Знаю я эти «шуточки»! Так что я отмазался, ссылаясь на рану.)

Потому-то больше всего я сейчас боялся, что коллеги не выдержат и начнут кататься по земле, как это было вчера, пугая раскатами хохота окрестных зверушек и наводя супостатов на обоснованные подозрения. Увы, простота нравов и незамысловатость местных обитателей были как плюсом, так и минусом подобных предприятий. Потому как я, например, и сам едва сдерживался от хохота, глядя на физиономию не посвященной в мои планы Осакат. На ней просто-таки сияла надпись: «Я знала, что Дебил — Кровожадная Сволочь!» Она даже пренебрегла обычаями и женской скромностью (негоже бабе поднимать голос на совете Вождей) и набросилась на меня с упреками и обвинениями, пообещав пожаловаться дедушке на мое плохое поведение. И, тыча пальчиком в мною же нарисованные фигурки мертвых детей, обвиняла меня в людоедстве и «верблюжатничестве» (в смысле, она видела, что подобным образом только верблюжатники поступают, и ассоциировала кровавую резню гражданского населения исключительно с образом аиотееков).