Михаил Королюк - Квинт Лициний 2 Страница 23

Отпустил страдальца и коротко приказал:

– Кыш.

Они ушли, обходя Мелкую по широкой дуге.

– Ну, вот и все, – довольно сказал я и взял портфель, – пошли?

Она посмотрела на меня с непонятной обидой:

– Ты обещал их пальцем не трогать.

– Тебе что, – искренне поразился я, – их жалко?

– Нет. Их – не жалко, – она медленно покачала головой. – Но ты обещал. Мне бы хотелось верить твоим словам.

Я задумчиво посмотрел на нее, потом серьезно кивнул:

– Хорошо, я учту.

Тот же день, вечер

Ленинград, Измайловский проспект.

Я присел на широкий подоконник и задумался, незряче глядя сверху на неторопливое течение проспекта.

Середина октября… Сутки отчетливо разломаны надвое. В одной части я успешно имитирую обычного школьника: сплю, ем, хожу на уроки, делаю зарядку, флиртую с девочками, а во второй – продираюсь кровоточащим мозгом сквозь густой терновник математики.

Больно. Причем достает не столько боль физическая – к ломоте в висках я уже притерпелся, сколько ее метафизический аналог. Даже представить себе не мог, что ощущение мира может болеть. Но как иначе описать то неприятное, поджимающее нутро чувство, что возникает при очередном сдвиге границ познанного, когда на невидимой обычным взглядом глубине, где-то в самом фундаменте мира, за мельтешением лептонов и кварков, за тонкой вибрацией струн вдруг проступает не замечаемое ранее движение могучих тектонических плит, ток сил и переплетение корней?

Эта картина, явленная сначала еле осязаемым контуром, день ото дня становилась все богаче и ярче, насыщалась деталями. Постепенно реальность, все жители которой – объекты, стала для меня очаровательной повседневностью. Она взяла меня в плен, и лишь когда мама, с укоризной покачивая головой, выключала свет, я освобождался из этой сладкой неволи. Впрочем, даже смежив веки, я продолжал еще некоторое время блуждать мыслью у основ сущего, наслаждаясь пронзительным ощущением чего-то наделенного силой, эфимерного и, при этом, весьма реального.

Шаг за шагом я научился удерживать понимание, даже занимаясь чем-то повседневным, но под глаза легли тени, особенно когда дорос до Гротендика. Редкий, редчайший случай – ум восьмидесятипятилетнего старца остался совершенен, при том, что возраст после пятидесяти считается у математиков началом быстрого скатывания под гору. А пиренейский затворник, повторяющий по жизни путь Сэлинджера, на взгляд стороннего обывателя – полубезумный, казалось, только нарастил строгость мышления. Следуя за ним, моя мысль незаметным ростком пробивалась сквозь исходные нагромождения разнородных понятий, утверждений, предположений, шаг за шагом восходя к ясности и гармонии.

Внезапно, куда не посмотри, мне стали открываться великолепные задачи, которые сами просились в руки. Иногда для того, чтобы к ним подступиться, хватило бы смехотворно малого запаса знаний: они сами готовы были подсказать и слова языка, на котором нужно о них говорить, и названия инструментов, чтобы их обрабатывать. Красивые вещи в математике прячутся друг за другом: поднимешь с земли одну – откроется другая, а под ней, в глубине, целая россыпь сокровищ…

Я по-хозяйски окидывал взором математику и шалел от открывающихся просторов. Как жаль, что это лишь инструмент для достижения другой, более важной цели!

Тут мой рассеянно блуждающий взгляд зацепился за необычную суету за окном, и мысли на время покинули абстрактные выси. Рабочий, высунувшись по пояс из люльки, пристраивал очередной красный флаг между первым и вторым этажом, аккурат промеж словами «Вино» и «Водка». Все верно, скоро Октябрьские. Летели дни, крутясь проклятым роем…

Ох, воистину, проклятым! Дефицит времени – жесточайший. Через год, кровь из носу, мне надо «выстрелить» вверх, начать пробираться к штурвалу.

И я чуть слышно застонал, представив, через что предстоит для этого пройти. А куда деваться? Ничего разумнее все равно придумать не удалось. Разве что пойти и сдаться?

И я отвлекся на помечтать. Ни тебе головной боли и бесконечной усталости, ни ответственности. Как легко и спокойно будет жить, работая бездумной отвечающей машиной. Они мне свои вопросы – я транслирую им ответы. Здоровое пятиразовое питание, домик под Москвой, «Волга» и ненавязчивая охрана на прогулках. Насчет Томы тоже, наверное, можно будет договориться… Да наверняка можно! Обвяжут бантиком и приведут.

Хороший дом, хорошая жена, что еще надо человеку, чтобы встретить старость, да?

Ах, как заманчивы такие миражи! Как приятны взору пути, на которых не надо искать свой потолок. Простая животная жизнь, и время ровно течет над тобой, как вода над придонной рыбой, десятилетие за десятилетием.

Я заставил себя слезть с подоконника и, встав лицом почти вплотную к стене, начал приседать.

Жить пустышкой? А я себя не на помойке нашел!

Выкинь эту муть из головы! Ты уже не сможешь управлять процессами. Управлять будут тобой. И, да, Тому ты получишь. Но это тоже будет пустышка. А оно тебе надо?

А теперь на пол и в темпе отжиматься. С хлопочками…

Уф… Перекатился на спину и полежал, расслабив мышцы и слушая, как постепенно успокаивается скачущее сердце. Доски приятно холодили лопатки, а вдоль пола тянул приятный сквознячок. Затем, обманутый моей неподвижностью, из-под плиты вальяжно выдвинулся матерый таракан. Пошевелил усами и неторопливым прогулочным шагом направился к моему уху.

Я осторожно нащупал кистью скинутый тапок и приготовился сделать из него отбивную. Он остановился, насторожившись. Нет, дружок, иди спокойно, я тебя есть не собираюсь. Пусть пишут, что ты – не мерзкий паразит, а достойный продукт со вкусом креветки и в три раза более богат белком, чем цыпленок. Но не настолько я голоден…

Хлоп! Без шансов…

Без шансов для меня, эта тварь сиганула зигзагом, лишь только я шевельнулся. Ну, еще бы… Уже четверть миллиарда лет этот вид живет почти без изменений, своего рода вершина эволюции. Что для них люди? Лишь краткий миг на фоне вечности. Вчера – динозавры, сегодня – обильное содержимое мусорного ведра. А завтра? А есть ли вообще у нас это завтра?

Оставив минутную слабость позади, я налил себе чаю покрепче и решительно зашагал в комнату. Сегодня по плану у меня арифметика. Конечно, не та простенькая, из школьных четырех действий, а современная, состоящая из особых приемов вычислений с использованием индивидуальных тонких свойств чисел. Без глубокого понимания этих техник стоящую передо мной глыбу будет не сдвинуть. Поэтому уже третий день грызу арифметику эллиптических кривых с комплексным умножением методами теории Ивасавы.

Сел на стул, рассеяно посмотрел сквозь уже голые ветки на низкое ленинградское небо и подтянул понимание. Поехали…

Спустя примерно час хлопнула входная дверь, и в коридоре забормотали мужские голоса. Разобрал отцовское «тапки» и успокоился. Затем разговор утек на кухню. «Опять надомный симпозиум с коллегами» – с этой мыслью я провалился обратно в возможности погружения поля коэффициентов уравнений в абелеву башню полей. Моя уже неробкая мысль привычно расплетала чужие кружева, цепко запоминала логические узоры, ловко перебегала по элегантным мостикам доказательств и протискивалась в незаметные проходы в, казалось бы, непроницаемых преградах. Чем глубже я вгрызался в арифметику бесконечных башен числовых полей, тем четче становилось теперь уже мое собственное понимание, а оно ох как пригодится мне через год.

– Андрей, – дверь приоткрылась, и в нее, почему-то с чуть смущенным видом заглянул папа. – Все математику свою долбишь? Давай, прервись, пойдем на кухню. Там мой товарищ пришел, познакомлю. Хотя… Он-то тебя в детстве видел, а вот ты его вряд ли помнишь.

Я чертыхнулся про себя, провожая мысленным взглядом с таким трудом созданную, а сейчас безнадежно развалившуюся логическую конструкцию.

«Ладно», – вздохнул и попытался взять под контроль всколыхнувшееся раздражение, – «заодно закреплю при воссоздании».

На кухонном столе царил художественный беспорядок – сказывалось отсутствие женской руки: початая бутылка самтрестовского «Греми» соседствовала с блюдцем, на котором разлеглись присыпанные молотым кофе и сахарной пудрой кружочки лимона. Рядом возвышалась стопка неровно нарубленных бутербродов с сыром и полукопченой колбасой.

У окна сидел незнакомый дядька с мясистыми ушами выдающихся размеров и деловито выдирал хребет из кильки пряного посола. Папа сел рядом, и начал чистить вареное яйцо. Понятно, балтийские бутерброды будут.

– Как дела, боец? – поприветствовал дядька, разглядывая меня с легкой иронией.

– И хороши у нас дела… – напел я, присел и представился, – Андрей.

– Да я помню, что Андрей – коротко засмеялся он, – а ты меня, наверное, не помнишь? Иннокентий.