Владимир Булат - Лишь бы не было войны! Страница 23

ошибаетесь, если думаете, что мы будем вас бить. Это кустарщина. У нас есть

другие способы заставить вас говорить правду. Ни с места!

В ту же минуту меня схватили сзади два сотрудника и отвели (я, естественно, не

сопротивлялся) в тесную кабинку где-то налево от кабинета полковника,

напоминающую что-то вроде зубного кабинета и рентгеновского аппарата. Меня

зафиксировали в просторном кресле и подключили к моей груди, лбу и вискам

множество датчиков. Потом в запястье очень болезненно вошла толстая игла, и я

потерял контроль над самим собой. Потом я отвечал на множество вопросов часа

два-три подряд. Как только я отвечал на очередной вопрос, он вылетал из памяти,

а сознание до краев заполоняло следующее видение: я — мужественное начало —

вторгался танковыми колоннами во французские пределы — женственное начало…

Я пришел в себя лишь несколько часов спустя в том же кабинете полковника

(читатель, должно быть, догадался, что я побывал в кабинке детектора лжи).

Полковник долго смотрел на меня, не говоря ни единого слова. Потом тем тоном,

каким в детских фильмах постовой милиционер извиняется перед задержанным за

нарушение уличного движения инопланетянином, произнес:

— Извините, мы ошиблись… Значит, все, что вы сказали ранее, действительно

правда…

— Неужели вы не могли выяснить этого два месяца назад? — я начинал приходить в

себя.

— Дорогой мой, это ведь не от нас зависит! Я в этом деле вообще стрелочник… Но

это ужасно… Аппарат не врет… Вы действительно не из нашего мира…

— Ну вот, наконец-то вы, Павел Сергеевич, оказались на моем месте!

— Дело не в этом. Вашего двойника ждет большой нагоняй.

— За что?!

— Он должен был тут же заявить о вас, а он решил, как мальчишка, поиграть со

службой безопасности в прятки. Идиот! Вы чувствуете себя не в своей тарелке?

Отлично! У вас есть шанс занять его место.

— А вы всерьез решили, что я — немецкий шпион?

— Видите ли, Вальдемар, все гораздо сложнее. Думаю, я не нарушу служебную

дисциплину, если открою вам глаза кое на что. Нам известно, что в германских

структурах безопасности и внешней разведке существует план "Барбаросса" — план

взятия власти в СССР в случае попытки проамериканского переворота (вроде того,

что случился у вас в 91-м году). Кое-какие детали этого плана нам еще

неизвестны, и мы ожидали связного, а тут появляетесь вы…

— Хотите правду?..

— Какую правду? Вы уж высказались.

— Я не помню, что я говорил, но могу лишь повторить. Я терпеть не могу шпионских

игр, у меня другой темперамент. При всей моей симпатии к германской культуре, я

отказался бы на них работать. Просто потому, что я мало пригоден для этого и,

потом, питаю отвращение к детективному жанру.

— Ну да это уже не важно. Просто мы были удивлены, что вы слишком "вошли в

роль". Оказывается, это правда…

— Что же меня ждет?

— Не хотелось бы произносить какую-нибудь идеологическую банальность, но вы

должны влиться в наше общество, принять наши правила игры, и никакой

самодеятельности: сами видите, к чему это приводит.

— А мой кузен?

— А с ним разговор еще будет! Это ж надо такое придумать: послать вместо себя

двойника! В игрушки до сих пор играет!

— Надеюсь, он не будет слишком сурово наказан?

— А он сам себя наказал. Отныне он — невыездной. Вместо него будете ездить вы —

шеф принял соломоново решение. Так что обустраивайтесь, женитесь, работайте,

живите как мы. А что касается вашей психологической реабилитации, то от нас-то

что хотите? В этом вопросе мы вам ничем помочь не можем.

— Да нет, я не жалуюсь.

— А все же скажите, где лучше: здесь или там, у вас?… ну, по большому счету.

— Хорошо там, где нас нет. Хотя здесь мне понравилось.

Тут вошел врач, который дал мне несколько таблеток от наркоза.

— До свидания, Вальдемар. Завтра я выхожу в отпуск, а вами займется лейтенант

Мироненко. Познакомьтесь, это Слава, — он представил меня молодому человеку,

почти моему ровеснику, и вышел.

Когда я довольно поздно вернулся домой, по радио сообщали о шестидесятилетнем

юбилее известного театрального деятеля Марка Залупышкина. Вальдемар выслушал мои

рассказы и сказал:

— Мы с тобой ещё хорошо отделались. А вообще тебе лучше на время уехать…

— Куда?? Зачем??

— Я спасаю самолюбие нашего ведомства, подожди, они сами тебя об этом

попросят…

— Это ты пустил версию, что я немецкий шпион?

— Нет! С какой это стати?! Это наверно, тот сумасшедший, который хотел пришить

мне дело об антисемитизме. Мне говорили, он неврастеник.

— О горе мне! — я обхватил голову руками. — Я — в чужой стране (да, в чужой!)

Никому я здесь не нужен, а контрразведка смотрит на меня, как кошка на сало.

— Не прибедняйся. В конце концов, что ты хотел в своем исключительном случае? В

этом и заключается горечь славы — она съедает человека. Моральный кодекс

строителя коммунизма учит не искать славы, ибо она тяжка.

— Наплевать мне и на кодекс, и на коммунизм!..

— Недальновидно, Вальдемар. Кто ты здесь? Никто. Ты — моя тень, фантом,

недоразумение, игра природы, если хочешь. Но я обязан нести ответственность за

самого себя. Ситуация вне моральных норм, но я делаю осознанный выбор… Нас все

равно рано или поздно поймали бы. Бытовая фантастика в стиле Кира Булычева —

сказка. Вспомни Лемма: до Земли долетит человек, то есть его документы.

— Лемм? Станислав Лем?!

— Да, Станислав Лемм (немецкий фантаст польского происхождения). По его роману

"Солярис" Тарковский снял фильм… А что ты так удивлен?..

— Я не могу себе представить Лема германизированным писателем. В 39 году ему

было восемнадцать… И о чем там?

— Действие происходит через несколько тысяч лет. Немец-психолог английского

происхождения Кельвин летит на исследовательскую станцию на планете Солярис (это

где-то в районе альфы Лебедя)…

— Можешь не продолжать… Что же делать?

— А знаешь что, когда меня вызовут в МГБ, я предложу им такой план: ты уезжаешь

на Украину к одному моему давнему другу, а тем временем…

— Меня удивляет либерализм данного ведомства.

— Да перестань ты паясничать! У тебя какие-то вурдалакские взгляды на жизнь. У

всякого ведомства бывают провалы в работе, да и ситуация неординарна. Быть

может, ты ещё понадобишься.

— Знаешь, с тех пор, как я взглянул на себя со стороны, так сказать, мне часто

бывало стыдно за себя самого.

— Ну знаешь! я тоже был весьма удивлен твоим вариантом моей биографии, да и

вашим вариантом истории вообще.

А за окном нарастали сумерки, обволакивая пространства чернильно-серой вязкостью

весенней ночи. Этот мир существовал реально, он существовал независимо от меня и

моих знаний о нем. А мое сознание все еще прерывало в состоянии солипсизма. Но я

нашел выход.

АВЕНТЮРА ДЕВЯТАЯ,

в которой меня спасает от сумасшествия маленькое дорожное приключение, и я

нахожу доказательство реальности моего существования.

Поэтому женщины всю свою жизнь остаются детьми.

А.Шопенгауэр.

Существует множество вариантов интеллектуального помешательства, даже весьма

экзотических. Помню, когда я только начинал учиться на первом курсе, один

студент сошел с ума из боязни потерять земное тяготение; он постоянно держался

за какие-либо закрепленные предметы, а вне дома ползал по земле, судорожно

хватаясь за пучки осенней травы: ему все казалось, что наш ничтожный по

космическим масштабам шарик не удержит его, и он унесется в мировое

пространство, где холод и нет кислорода.

Когда пятнадцатого мая я въезжал в городскую черту Москвы, смятение, царившее в

моем мыслительном пространстве, было сродни тому вихрю, который образуется в

голове человека, читающего сразу пятьдесят книг. В полупустом экспрессе я делил

свое купе со среднего возраста православным священником, едущим на какой-то

симпозиум в Сергиев Посад. По необъяснимой причине я всегда вызывал доверие у

этой категории людей, может быть, потому, что я вполне мог бы стать истым

священнослужителем, если бы не был навеки влюблен в исконную Природу,

обожествляемую моими белокурыми предками. Священник оказался ярым советистом:

— Никакие гонения на Церковь со стороны Советской Власти не сравнимы с тем

глумлением над православием, которое ожидало бы нас в России Керенского. Свобода

совести, видите ли, Вальдемар, есть неслыханное оскорбление Церкви, ибо она