Роман Буревой - Боги слепнут Страница 23

Кассий Лентул не знал, на что решиться. Он боялся оставить раненого. И в то же время боялся своим недоверием вызвать ещё большие подозрения.

– Хорошо, я искупаюсь… я быстро… я сейчас… – И медик заспешил к двери.

Едва Кассий Лентул вышел, как Малёк склонился над лежащим. Малёк не мог не узнать его, даже спустя столько лет, даже в этой изуродованной болезнями и страданиями оболочке. Работорговец удовлетворённо ухмыльнулся.

– Здравствуй, Цезарь, приговорённый к смерти, я приветствую тебя! – зашептал он на ухо пленнику. – Сколько любящая жёнушка готова заплатить за твоё спасение? Двадцать миллионов? Тридцать? Боги щедры… как я вижу… Они послали мне такую награду.

Купание было Лентулу не в радость. Да и какое это купание – плескание в грязной взбаламученной луже. Преторианцы пожирали глазами двор и стены, выискивая способ удрать. Считали охранников, искали убежища… Но Кассий не думал о побеге – только о своём пациенте, которого оставил один на один с Малеком.

– Я хочу лежать на солнце, – повторяла неустанно Роксана. – Назад я не пойду. Я буду лежать на солнце… Вот здесь.

Она отказалась идти, и двое преторианцев под гогот охранников унесли её со двора на руках. Она вырывалась, визжала, пробовала кусаться. Неужели они не понимают, что она умрёт в мерзком карцере.

Когда Кассий Лентул вернулся, Малека уже не было. Элий лежал все так же неподвижно, выпростав поверх простыни иссохшие руки. Глаза раненого были закрыты. Но меж плотно сомкнутых век текли слезы. Кассий не знал, что это означает – возвращение к жизни или приближение к смерти.

Вечером, сидя на крыше и наслаждаясь вкусом вина и прохладой ночного воздуха, Малёк прикидывал, сколько можно потребовать за пленника, очутившегося так неожиданно у него в руках. Миллион сестерциев? Два? Три? Обращаться к сенату не стоит – тогда римляне явятся неожиданно и сровняют крепость Малека с землёй. Но есть одна женщина, которая отдаст все, чтобы заполучить этого пленника. И он, Малёк, получит эти деньги.

Малёк потёр руки. Никогда прежде ему так не везло. Если бы он знал сразу, кто очутился у него в руках, он бы не тащил через пустыню этот нелепый караван с ранеными, а перебил бы всех и бросил трупы среди песков – пусть валяются без погребения. К чему торговать прахом, ждать приезда посланцев из далёкого Рима, когда один этот пленник, если останется жить, будет стоить дороже всех остальных, живых и мёртвых, вместе взятых.

Но он тут же подумал, что это даже очень хорошо, что привёл этот караван. Пусть его люди занимаются делом, охраняют римлян и пакуют прах в урны. Тогда никто не догадается, кого удалось заполучить Малеку и какова же истинная цена этого парня, что пребывает в прострации и не ведает, где и в чьих лапах он очутился.

– Бог должен быть всемогущ. Беспомощный бог – что может быть унизительнее.

Вер расхаживал по комнате и повторял вновь и вновь:

«Андабат». Он повторял это слово день за днём с утра до вечера. Он был уверен, что слово это имеет какой-то очень важный смысл. Оно может разогнать тьму, и бог узрит свет. Но тьма не рассеивалась. Но постепенно Логос научился видеть в темноте. Только видел он не комнату, а какое-то поле, затянутое густым зелёным туманом. Туман шевелился, как живой. То поднимался вверх, то стлался к земле. Из тумана появлялись фигуры и вновь тонули в зелёных волнах. Логос шёл наугад.

– Андабат, – сказал Логос.

Идущий впереди обернулся. Голова его была закрыта шлемом – глухим шлемом без прорезей для глаз. Так вот для кого с утра до ночи во тьме повторял Логос вновь и вновь «Андабат». Слова слились вместе и приняли чеканную форму шлема.

– Андабат, – повторил Логос.

Человек подался вперёд, будто делал выпад. Боец. Но он лишь протягивал руку. Логос взял его за руку.

– Идём.

– На арену? – спросил Андабат. Голос из-под шлема звучал глухо.

– Скорее! – сказал Логос.

– За что я буду сражаться? – спросил Андабат.

Он сильно хромал, но следовал за Логосом.

– Как всегда – исполнять желания. Или ты забыл, зачем вообще сражаются?

– Просто так, – сказал Андабат. – Ради крови.

Поле кончилось – они стояли перед чёрным зевом пещеры.

– Сюда, – сказал Логос и шагнул в галерею.

И вновь ослеп, рванулся вперёд – во тьму. Андабат бежал следом.

– Сними шлем! – крикнул Логос. – Сними шлем. Теперь ты видишь!

Рванулся вперёд и с размаху впечатался в стену.

– Дверь рядом, – услышал он голос матери.

– Опять забыл, – Вер попытался улыбнуться. – Глупо.

– Ляг на кровать, я закапаю тебе глазные капли, – услышал он голос матери.

– Что за капли?

– Мне дал их сосед. Узнал, что ты ослеп, и дал эти капли. Сказал: они непременно помогут.

Вер (а вернее, Логос) уловил слабый запах амброзии и улыбнулся. Эти капли непременно помогут.

– А у нашего соседа не было крылышек на шлеме? – спросил он.

Глава 11

Сентябрьские игры 1975 года (продолжение)

«Тираж „Первооткрывателя“ вновь за половину месяца увеличился вдвое».

«Сенат отказался рассматривать вопрос об обожествлении Элия».

"Из раздела объявлений: «Все желающие стать клиентами Постума Августа могут записаться в канцелярии императора. Для граждан Рима ограничений нет».

"Конный отряд монголов в количестве двухсот человек – как полагают, посланный на разведку, – уничтожен кавалерией Шестого легиона. Планируется дополнительно перебросить в Месопотамию три алы [30] из Галлии".

Элий шёл по Риму. Рим был абсолютно пуст – ни единой живой души. Хлопало на ветру пурпурное полотнище, натянутое в пролёте арки Септимия Севера. Было утро – розовые облака исчиркали небо вдоль. Кроны пиний на Капитолийском холме казались почти такими же чёрными, как свечи кипарисов. Двери в храм Сатурна, где хранилась римская казна, были раскрыты. Ступени засыпаны бумагой. Элий всмотрелся. Это были документы, выброшенные из табулярия. Только теперь он заметил, что бумаги валяются повсюду, и ветер поднимает их и гонит, как палую листву, по форуму. Вся история Рима была разбросана здесь и уносилась ветром, а Элий смотрел, как листки порхают бабочками под аркой и носятся наперегонки в галерее базилики Эмилия. Ветер закидывал их на крышу курии и на Септимиеву арку, и нёс дальше – на форум Цезаря, потом на форум Траяна, и донесёт вскоре до театра Помпея и до Пантеона и терм Агриппы, и дальше, дальше, чтобы рассыпать по свету всю невиданную славу Рима, рассеять, развеять и обратить в прах. Элий кинулся собирать страницы – печатные бланки и обрывки старинных пергаментов и папирусов, но они ускользали и летели прочь, их кружение все усиливалось, все крепчал ветер, и уже настоящий бумажный ураган нёсся по Риму. Небо потемнело, из розовых облака сделались красными. Багровый больной свет заливал пустой город, и в небе над головой не было солнца.

Элий силился закричать, но не мог – он напрягал голосовые связки, шея разрывалась от боли, и он все же закричал, и испытал ни с чем не сравнимое облегчение, несмотря на острую боль…

И проснулся и сел на кровати, глядя в непроницаемую черноту ночи. Он тяжело, судорожно втягивал в себя воздух, будто боялся, что каждый вздох может оказаться последним. Элий ощупал шею – она все ещё болела, – и пальцы наткнулись на бинты. Повязка охватывала часть груди и плечо. Он был ранен… Да, кажется, в него попала стрела. Элий огляделся. При слабом свете масляного светильника различил ряд кроватей и спящих людей. Жёлтые пятна лиц, белые пятна бинтов. Он в госпитале. Все в порядке… Элий хотел было лечь, но… что-то его встревожило. Элий пока не мог понять что. Прежде всего – это не госпиталь Нисибиса: он много раз бывал там и помнил маленькие его комнатки. Это не Нисибис – с каждой минутой Элий чувствовал это все отчётливее. Он поднял руку и нащупал коротенькую бородку. Именно не щетину, которая колет ладони, а бородку. Между тем он помнил отчётливо, что в то последнее утро, когда был ранен, он брился. Страх ледяной иглой прошил его тело. Элий откинулся на подушку, прижал руки к груди, пытаясь унять прыгающее лягушкой сердце. «Я в Антиохии», – попытался убедить себя, хотя ничто не намекало на это. Но где же ему быть, как не в Антиохии: Руфин пришёл на помощь, снял осаду с Нисибиса и велел перевезти раненого Цезаря в Антиохию…

Но тут же понял, что ненужно лжёт себе. Потому что раненого Цезаря в богатой, набитой золотом Антиохии поместили бы в отдельную роскошную палату, рядом с ним бы торчали три сиделки, шёлковые занавеси на окнах и дверях колебал бы прохладный ветерок, гонимый лопастями вентиляторов. А он находится в общей палате, набитой людьми, и лишь ночной ветер пустыни развеивает удушающий запах гноящихся ран, немытого тела и лекарств.