Михаил Ремер - Тайны митрополита Страница 24

Кудлатые облака, скрыв солнце и небо, плыли почти над самой землей, скупо поливая землю мелкой-мелкой водяной взвесью, дыхание то и дело сбивавшей; оно вроде и полной грудью вдыхаешь, а все равно что пустоту какую-то. И не надышаться, хоть бы ты и ртом это нечто хватаешь. А еще от бега этого пот пробил, да так, что никакой парилке не выжать. Тело под одежками монастырскими быстро покрылось склизким потом, а через какое-то время и рубаха, и исподнее, и штаны, и ряса, напитавшись резко пахнущей массой, потяжелели и, уменьшившись в размерах, принялись буквально сдавливать. И счет времени быстро потеряли; оно если бы хоть изредка солнце показывалось, так хоть как-то понять можно было, что на дворе: утро, день, вечер. А так…

– Стой, Милован, – почувствовав, как сердце начало бешено рваться из груди, прохрипел Булыцкий. – Дай роздыху. Не могу больше, – взмолился он. – Далеко еще?

– Да порядочно, – просипел в ответ тот.

– К утру-то хоть успеем?

– А сдюжишь ночь-то всю шагать?

Вместо ответа Булыцкий пожал плечами. Мол, и так чуть живой, а ты про ночь спрашиваешь.

– С дороги давай свернем. Вон, – тяжко осмотревшись по сторонам, Милован кивнул в сторону небольшой рощицы.

– Давай, – прохрипел в ответ пенсионер.

Доковыляв до укромного места, Булыцкий без сил распластался на влажной, еще не совсем пожухшей траве, буквально обняв руками землю.

– Ты что, Никола! А ну, поднимись! Совсем умом тронулся, что ли?! А как застудишься, а?! Как сляжешь тут прямо?! Что князю говорить? Как в глаза ему смотреть?!

– Отстань ты! – дернулся пенсионер, стряхивая руку товарища. – Прилип, что репей! – Впрочем, и поднялся сразу же. Хоть и взопрел и вымотался, а все равно понял: прав сопровождающий его.

– К дереву прислонись, – подковылял Милован к одному из перекошенных стволов и, обхватив его, как бабу, едва ли не повис. Булыцкий последовал его примеру. Выбрав подходящий ствол, без сил повалился на него, щекой прижавшись к прохладной шероховатой коре, буквально каждой клеточкой ощущая прохладу молодого деревца. Закрыв глаза, он, расслабившись, погрузился в сладкую дремоту.

– Передохнул? – первое, что он услышал, придя в себя.

– А? – с трудом подчиняя себе затекшее тело, Булыцкий огляделся по сторонам. – Долго здесь?

– А мне почем знать? – пожал плечами его товарищ. – Было бы солнце, так и сказал бы… Деды учили, – перевел он разговор в другую тему, – что дерева – они, как живые. Все не хуже нас чуют да разумеют. Оно как: если усталость или страх одолели, так лучше водой студеной или дереву отдать.

– Не зря, наверное, говорили, – прислушиваясь к собственным ощущениям, кивнул Николай Сергеевич. Затем, молча сев рядом с другом, открыл котомку с припасами, выудил рыбину, что получил от купцов. – Будешь? – Милован отрицательно помотал головой.

– Язык раскорябал, пока сухари грыз, – пояснил он. – Ты бы, Никола, тож пока не стал. Пить захочешь, а воды, – он встряхнул походной баклагой[62], – кот наплакал. Допьем, и намаемся по новой искать. На вон лучше, – бородач протянул горсть лесных орехов.

– Спасибо, – кивнул в ответ Булыцкий. – Сейчас, – оглядевшись по сторонам, он отыскал укромное местечко, – погоди. Сходить надо. – Лихой лишь кивнул.

Едва только нырнув в кустарник, пенсионер с воплями выскочил наружу.

– Чего там? – не на шутку всполошился Милован. – Ох и окаянные!

С топором ворвавшись в тот самый кустарник, буквально осел дружинник. Прямо там, кое-как прикрытые наспех нарубленными ветками, лежали три человека. Славяне. Молодые да вихрастые. С жиденькими еще бородками. Одетые в добротные зипуны да обутые в ладные сапожки, они не производили впечатления ни замордованных лихих, ни загрубевших ратников, ни тем более, татар. Ну, разве что наспех брошены были, кое-как укрытые от зверья. Так, словно бы кто-то рассчитывал вскоре оказаться здесь, чтобы забрать парней и похоронить как положено.

Бегло оглядев покойных, Николай Сергеевич с сожалением понял, что, пожалуй, придется осматривать их более тщательно; похоже было, что как минимум один – из тех, что атаковали купцов. Двое – с рассаженными черепами, один с замотанной тряпками грудиной.

– Ах, вы, проклятые! – остановившись и стянув с косматой головы шапку, перекрестился бородач.

Рядом, вытирая рукавом рот, появился Булыцкий.

– Пойдем отсюда, Никола, – позвал лихой, однако тот, мотнув головой, принялся решительно разбрасывать ветки и камни. – Эй, ты чего?!

– Помоги! – не тратя времени на объяснения, прикрикнул на товарища преподаватель.

– Нет! И не проси даже!!! Умом тронулся, что ли; усопших тревожить! Ты, Никола, сам греха на душу не бери и меня в грех не вводи. – Милован схватил товарища за плечо и попытался оттащить его подальше от мертвецов.

– Не замай! – резко вырвавшись, оскалился тот. – Тебе если знать не нужно, так хоть мне не мешай.

– Чего?

– Если наши, так хоть знать будем, куда пошли. Может, и не в Москву! Может, и сами зазря, головы сломив, бежим. А как те самые, что караван сгубили, так еще пуще бежать надо! Так что хоть сдохни, а до князя первым достучись!

– Ох, Никола, не к добру то! К беде, – забубнил тот, однако больше и не пытался мешать; правда, и помогать не полез. Булыцкий же, склонившись над усопшими, принялся тщательно разглядывать мужей. Сперва – того, что с разбитой грудью. Вооружившись ветками, он ухитрился вытащить из-под перехватившей грудь повязки рубаху.

– Гляди-ка, Милован, – подозвал он лихого. – А ведь точно тот, с поляны, – достав из кармана, расправив еще не спекшуюся тряпку, задумчиво проговорил он, сверяя ее с одной из прорех.

– Бог знает, – не торопился соглашаться его товарищ.

– Ветку убери! – поглядывая на два оставшихся тела, поморщился Булыцкий.

– Ты чего, Никола, ошалел, что ли, совсем?!

– Не нравится, так и поди! А я понять хочу: что да как! – вынимая из котомки найденные зубы, сплюнул пенсионер.

– Совсем рехнулся Никола, – забубнил в ответ дружинник. Затем, скорчив страдальческую мину, ухватился за деревяшку и рывком оттащил в сторону ветвь. – Что, в рот заглядывать будешь, а?

– Может, и не буду, – внимательно разглядывая лица усопших, отвечал тот. – Зубья так чтобы выбить, по роже будь здоров надо бы съездить, а, Милован?

– Твоя правда, – согласился тот.

– А у этих, гляди-ка, – зацепило иначе. У этого – висок рассажен. Помнишь, булыжник окровавленный? – поглядел он на товарища.

– Ну, помню, – нехотя отозвался дружинник.

– То – ему засветило. Это же силищей какой надо обладать, чтобы такой камень запустить так? – глядя на рассаженный висок покойника, призадумался трудовик.

– Жить захочешь, и не то учудишь, – мрачно сплюнул его сопровождающий.

У третьего оказался проломлен затылок. То уже – оглоблей, не иначе. Получается, пока нападавшие, уверенные в безнаказанности своей, да над смертями купцов потешались, Вторуша, сообразив, что происходит, ринулся в атаку, уложив как минимум троих лиходеев. Вот тебе и ответ, почему стрел так много. Со злобы разбойники на теле мертвом отыгрывались, на здоровяке!

– Слышь, Милован, – окликнул пенсионер товарища, – зря не посмотрели купцов. Может, зубья их, а не душегубов.

– Может, – согласился тот, бросая мрачные взгляды на убитых. – Хотя то – навряд ли.

– Ты поглядывай, ежели чего, по сторонам. Коли жив, так ведь и сыскать его в столице можно будет.

– Если раньше в кустах не сыщем, – сплюнул в сторону лиходеев Милован.

– Твоя правда, – и так и сяк присаживаясь, да на всякий случай вглядываясь в приоткрытые щелки ртов схороненных, скорее сам с собой говорил Булыцкий. – Не они, – удовлетворенный осмотром, заключил, наконец, Николай Сергеевич.

– Ну и слава Богу.

– Но идут в Москву… И крестов нет, – кивнул он на шеи молодых людей.

– Некрещеные, что ли? – почесал подбородок Милован. – Видать, с земель окрестных сорванные. Вот и чудят. Или свои же сняли, отпеть чтобы как положено, как домой вернутся.

– Наверное, – чуть подумав, согласился Николай Сергеевич.

Шестая часть

Теперь, по мере того, как открывались все новые и новые карты, Николай Сергеевич крепко призадумался: а что теперь? Изменившийся фрагмент истории потянул за собой целую цепочку событий, которых в принципе быть не должно было, и, что самое скверное, совершенно непонятно было, во что теперь все это выльется.

С другой стороны, и отступать было ну совсем некстати; особенно теперь, когда худо-бедно все начало складываться как нельзя лучше для пенсионера и планов его реализации. Вон и Некомат со смутой своей тоже ведь на руку. Не уверен был Николай Сергеевич, что правильно было самому передавать смысл предложения змея того, но при случае в разговор ввернуть, несомненно, был смысл.