Дмитрий Дивеевский - Ось земли Страница 24

Но сейчас нужно придумать какое-нибудь оправдание по беседам с англичанином. Там тяжелый материал, придавит меня. О чем мы говорили?

Во первых об усилении партии моими кадрами. Это было. Вскоре после нашего разговора еврейская компартия подала прошение о приеме ее в ВКП(б). Коба уперся, почувствовал опасность. Сопротивлялся изо всех сил. Но тут засранцы помогли. Все-таки своя кровь. Проголосовали «за». Я еще раз встречался с Ходжсоном. Потом я сумел продавить это решение через партконференцию. Наши влились в ВКП(б), сейчас почти все заняли неплохие посты. Усиление невероятное плюс мои сторонники в армии. Тут Коба ничего поделать не сможет, этот забег я выиграл. Все прошло демократическим путем, комар носа не подточит. Но успокаиваться нельзя. Заведет абрек на всех принятых особые списки и будет ждать своего часа. Не такой он человек, чтобы с подобными поражениями мириться. Каждый из семи тысяч принятых – это моя опорная точка в партии. Его задача заключается в поддержке моей линии в собирании сил.

О чем еще говорили? Об американской родне, о Шиффе и дядюшке. А покойный Шифф засветился еще перед царской разведкой во время русско-японской войны, когда помогал микадо деньгами. Документы об этом перекочевали в ЧК из царского Генштаба. Тоже отягощающий момент.

Что о Животовском говорили? Говорили разное, хотя, впрочем, какая разница. О моих связях с дядей Феликс всегда знал. И никогда не думал, что я их прерву. В конце концов, мне американский паспорт не повредит. Может быть, это вообще моя последняя надежда. А в Америке мне без Абрама не обойтись. Имеющиеся счета конечно жизнь обеспечат, но политическую деятельность – нет. Теперь как никогда ясно, какой нужный тыл – мой дядюшка. Очень нужный.

Что еще обсуждали? Ах, да! Использование масонских лож для антисталинской пропаганды в Европе. Пусть англичане через масонские каналы в прессе завещание Ленина пополощут. Чтобы каждый европейский рабочий знал, каков новый состав Политбюро и лично товарищ Сталин.

Да, Феликс много знает. Он хитрый чекист, но и не действует сгоряча. Чувствительный очень. Где это видано, чувствительный председатель ВЧК? Когда Тухачевский на Варшаву шел и не очень бережно с польскими военнопленными обращался, так он телеграммами засыпал, чтобы не нарушали революционную законность. А Миша нарушал, давил шляхту как клопов. Миша человек крутой, беспощадный, настоящая опора в борьбе.

А уж про приговоренных к смерти ксендзов вспоминать смешно. Феликс истерику устроил: нельзя попов стрелять! Как нельзя, когда они контрреволюционной пропагандой занимались? Не простит мне Феликс работу против Сталина. Из своего поганого большевистского принципа не простит. Вот же порода людей появилась! Все с себя снимут ради принципа. Будто не из плоти и крови сделаны. Теперь Мехлис мне доносит, что обо мне плохие мнения ходят, мол заносчив, двадцать секретарей имею. Роскошью себя окружил и так далее. Но на то я и второй после Ленина человек в стране, чтобы быть особенным. Не такой, как этот серый мешок Коба! Он даже перед народом выступать не может. А когда я говорю – замолкают пушки! Моя фамилия всегда стояла второй после Ленина. А теперь я борюсь за выживание! Я промолчал как рыба весь 12 съезд. А этот съезд должен был расправиться со Сталиным и сделать вождем меня! Как же я ненавижу этого грузина! Хитрая и коварная скотина, он постоянно наносит мне удары из-за угла. Ведь тупой и недалекий чиновник, а сумел внести раскол среди моих соратников. Мне не на кого опереться. Соратников много, но все не того калибра. Титаны нужны, а Коба всех титанов перессорил. Ненавижу, ненавижу его! Что у меня, депрессия или, может быть, страх? Неужели страх? Такого со мной никогда не было. Да, грузин берет верх в партии, берет верх, сволочь. Фракционная работа становится бесполезной. Надо решаться на военный переворот. Иначе вся огромная работа полетит псу под хвост. Многие годы беззаветной борьбы полетят псу под хвост. Не бывать этому, не бывать. Буду говорить с Тухачевским напрямую. Миша меня поддержит. За ним и его группой большая сила. По крайней мере, они между собой не переругались. Тухачевский, Уборевич, Гамарник, даже эти трое могут такую ударную группировку подготовить, что Сталин со своими конармейскими пастухами и маму позвать не успеет. Нужно говорить с Мишей».

1928 Ольга

Сергей крутил головой и хмыкал. Ольгу назначили начальником отделения, в которое она когда-то пришла стажером и поступила под его команду. Через шесть лет жена как кукушкин птенец вытеснила его из гнезда и заняла его место. Самого Доморацкого переводили с формальным повышением на хозяйственное управление. Сергей не хотел уходить с оперативной работы, хотя понимал, что чем дальше, тем больше отстает от политического момента. В стране ощутимо нагнеталась непонятная ему атмосфера страха. Если после революции враг был виден и понятен, то и бороться с ним было легко. Какие бы испытания не приносила ему оперативная работа, в самом главном он всегда осознавал, что борется с настоящим врагом. Теперь же шахтинское дело поплыло по стране как темный туман, смущая разум многих честных сотрудников ОГПУ, в том числе и Сергея. Своим нюхом старого оперативного волка Доморацкий чуял, что шахтинский процесс является каким то странным спектаклем. Так не ведут себя во время слушаний настоящие враги народа. А эти подсудимые охотно давали показания, улыбались и поддакивали прокурору, словно речь шла не о их, а о чужой судьбе. «Спектакль – думал Сергей, слушая трансляцию заседаний суда по радио – явный спектакль. Для чего?» Он не догадывался о вещах, которые быстро поняла Ольга: стране нужны условия для преследования оппозиции. Равноправная дискуссия с троцкистами и зиновьевцами слишком утомительна и безрезультатна. Она отвлекает от дел и мешает работать. Но страна не может позволить себе этого. Разговоры о будущей войне звучат повсюду. Значит, надо быстро устранять оппозиционеров и заниматься делом. Только как? Старый враг – буржуй и белогвардеец – был повержен. Значит надо найти нового и гнать его с таким шумом, чтобы под сурдинку разогнать и оппозицию. Ольга уже предчувствовала, что вслед за шахтинским процессом последуют новые громкие дела, и ловля врага станет главным занятием общества на ближайшие годы.

Для Сергея, любое оперативное расследование начиналось с конкретно го сигнала или факта. Но из Москвы уже начали поступать указания усилить борьбу против вредительства и основанием для разработки мог оказаться любой незначительный повод. Это действовало на него опустошающее. Многие его товарищи еще не совсем осознали, к чему клонится дело, но Доморацкий своим чутьем трудового человека сообразил: начинает твориться неправда. Сергей стал прикладываться к бутылке и бывало целыми ночами просиживал на кухне, напиваясь до пьяна и разговаривая сам с собой.

Ольга не очень беспокоилась по этому поводу. Попьет-попьет да и успокоится. Большинство сотрудников управления мало по малу входили в новый режим и в следственном изоляторе стали появляться первые арестованные по политическому подозрению, а не по факту противозаконной деятельности.

Большая часть из них была инженерами, на производстве которых случались чрезвычайные происшествия. Теперь любая крупная поломка агрегата или загорание ветоши в цехе рассматривалось только с точки зрения возможного вредительства и подозреваемые, конечно же, находились. Хлунова фигурировала среди передовиков, выявлявших наибольшее количество вредителей. Сергей не удивлялся этому. Он уже давно понял, что в Ольге прячутся темные силы. Это проскакивало и в семейной жизни, когда во время размолвок она пыталась ударить его побольнее, да и в отношениях с дочерью она не чуралась рукоприкладства. Слухи о том, что Ольга применяет насилие к арестованным доходили до него раньше. Но в тот период органы имели достаточно упорядоченный режим работы и даже внутренний контроль, который формально не допускал злоупотреблений. Хотя, в той или иной форме злоупотребления были всегда. Среди арестованных находились особо упорные и злобные, которым доставалось от следователей в виде затрещин или оплеух, а также шантажа и угроз. Но пыток в ту пору не было. Поэтому Сергей думал, что слухи об Ольге преувеличены и она скорее всего издевается над заключенными по мелочи – ущипнет, даст пощечину, пнет ногой. Баба она злая, что тут говорить. Но о том, что она с помощью насилия может выбивать показания и тем более всерьез причинять страдания, он никак не думал.

– Смотри, Ольгушка, тебе видней. Место ответственное, важное. На нем и погореть можно, если что. Так что тебе решать. Я-то за него не держусь, сама знаешь. Устареваю уже. А ты смотри – сказал он ей вместо напутствия.

А Ольга торжествовала. Теперь она станет владычицей целого отделения, в котором можно многое себе позволить. Хлунова не боялась тревожных времен, идущих сверху. Наоборот они ее вдохновляли. В следственном изоляторе теперь распространится слух о ее повышении, а вместе со слухом и страх. Сергей был одним из немногих сотрудников управления, не знавших, как на самом деле работает Хлунова. А она уже давно применяла истязания и добивалась нужных признаний. Другое дело, что следов у этих истязаний не было. Например, она любила привязывать допрашиваемого спиной к горячей батарее отопления и, хотя температура была недостаточной для появления ожога, десять минут в таком положении вызывали невероятные страдания. Люди начинали биться в конвульсиях и соглашались подписать что угодно. Были и другие способы, которые, впрочем, она применяла осмотрительно, так как можно было попасться. Теперь ее власть усиливалась и увеличивалась возможность дать волю своим тайным страстям.