Михаил Ремер - Спасти Москву Страница 25

– Там уже и не укроешься, – мрачно отвечал старик. – Случись чего, люд друг друга не саблями да стрелами сечь начнет, а зарядами огненными. Огнем поливать земли неугодные начнет, да так, что и не дотянешься до такого. Стрелы с горящими хвостами: ракетами назовут их. Как на землю такая падает, так и скудельница[42] с курганом[43] вот тебе готовая. А что рядом окажется, так живота лишится или поранено будет. И друг на друга не ратники пешие пойдут да конники, а машины непобедимые, которым и стена не стена, и забор не забор. А что под них попадет, так с землей сровняно будет. А кто и дальше пойдет: хвори на соседей напускать, жизни их лишая да земли отравляя на долгие лета. Тут уже никакая стена не спасет; оно потому и забудут про крепости с частоколами неприступными.

– Да как же без стен-то? А люд лихой? А чужеродцы? Что это значит: кто возжелает, так всем внутрь можно, хоть бы ты и днем, а хоть бы и ночью?

– Всякого будет вдоволь, – кивнул головой преподаватель, – и лихого и доброго люда. И чужеродцев. Да по мне, коли с помыслами добрыми, так и добро пожаловать, – пожал он плечами.

– Так, говоришь, – насупился Дмитрий Иванович, – огнем небесным да хворями окаянными жечь друг друга будут, да? Так что земля потом мертвая, так?

– То и говорю, – согласился Булыцкий.

– Брехня! – возмутился Владимир Андреевич. – Какой князь земли убивать будет, хоть бы и врагов своих? А хабар откуда? А дань? А наместников куда ставить?! На земли отравленные, что ли? Да как князья такое допустить сподобятся? Им же на землях потом жить да дружины в бой вести.

– Князья те из детинцев[44] своих на погибель рати свои слать будут. Им бояре да холуи[45] рассказывать будут, что там происходит на полях брани. Да и хабар другим брать будут, а не мастеровым людом, шкурами или золотом…

– Да напраслина все!

– Да почему?

– Холуй, пусть и самый скорый, добежит пока, оно уже переладится сколько раз все.

– Не будут, князь, бегать уже. Вон как, – протянул он свой телефон собеседникам, – разговаривать будут. А может, за дверью от тебя или в княжестве другом, а мне все нипочем. Перед тобой ответ могу держать, что мы сейчас с тобой.

А за бранью кровавой еще и сверху смотреть будут. Птицы стальные – самолеты – появятся. Так высоко подняться смогут, что только ангелам достать ведомо будет. А попозже и звезды рукотворные. Все, князь, переиначится.

– Довольно! – резко оборвал его Донской.

– Так ты же сам и вопрошал!

– Вопрошал, да наслушался! – остановил его Донской. – Мочи моей нет небылицы твои выслушивать.

– Да не небылицы они! – взвился в ответ Булыцкий. – Были бы такими, коль я диковины тебе не показал свои. А то ведь не пустым словом глаголю!

– Так на то и счастье твое, что не пустым!

– Так не веришь мне, князь.

– А не твоего ума дело, чужеродец.

– Так знай, Московию Тохтамыш пожжет дотла летом грядущим! А я здесь, предупредить чтобы православных да беду большую упредить. Рассказать, чтобы ты услышал да отвел ее от княжества своего!

– Да что возомнил о себе?! На кол сесть не боишься?

– Да то и возомнил, что, сам не ведая того, посланником оказался. А жизнь моя – в руках твоих! И я не хуже твоего знаю об этом.

– А чести не много смерду простому посланником зваться, а?! – оскалился Дмитрий Иванович.

– Хочешь себе честь такую, так оставь! Я уже вдоволь нахлебался! Я тут каждому юродивый или потешный. Каждому диковины мои так – забава. Народу на смех. Рассказы – россказни пустые! Кто смеется в лицо, а кто и на кол посадить грозится. А в том ли вина моя, что не по воле своей здесь оказался? – снова взвился Булыцкий, да так, что князья почернели.

– Праздники православные на дворе. Негоже браниться в день такой, – неизвестно, чем перепалка закончилась бы эта, если бы не Сергий. Негромко, но властно произнес слова он эти, да так, что мужчины успокоились, разом остыв и расслабившись. – Замирились? – с улыбкой посмотрел он на мужчин, те понуро кивнули головами. – Ну так пения божественного послушайте. – И Булыцкий, спохватившись, живо включил магнитофончик. По келье разнеслись сладкие звуки симфонического оркестра, от которого князья поначалу удивленно завертели головами, а потом с блаженными улыбками просто принялись слушать непривычную музыку.

– Ты вот что, чужеродец, – когда мелодия закончилась, примирительно проговорил Дмитрий, – коль не брехня все то, что говорил ты, так вырасти мне овощи твои диковинные, – кивнул он на картофелину да банки с разносолами. – Бог тебе в помощь да земли Сергиевы. Веры хочешь, что не пустобрех, так докажи словом, а не безделицами, – брезгливо оттолкнул он от себя айфон, даже не взглянув на экран.

– А не боишься, что время потеряешь? – устало поинтересовался Булыцкий. – Тохтамыш ждать не будет.

– Опять?!

– Прости, князь, – смиренно поклонился пенсионер. – Не могу молчать.

– Докажи поперву!

– Будь по-твоему.

– Так тому и быть, – Донской поднялся из-за стола. – А теперь, отче, пора и грехи смыть. Крещение Господне как-никак.

– Добро, – кивнул в ответ Радонежский.

– А ты, чужеродец, с нами пойдешь.

– А как покажу тебе овощи дивные, поверишь?

– Покажи поперву. Как будет, так и приходи. Васька, поди! – прикрикнул Дмитрий Иванович на княжича мальца, взявшего в руки айфон.

– Ну, тятка, – протяжно заныл тот.

– Дозволь дар княжонку сделать, – вдруг встрепенулся Булыцкий. – Тебе да Владимиру Андреевичу есть, а княжич молодой с пустыми руками. Не ладно это.

– Коль не во вред, – недоверчиво посмотрел на него князь.

– Благослови, отче, – разом нашелся преподаватель.

– Благословляю на дела добрые, – окрестил пенсионера тот.

– Делай дар свой, – согласно кивнул Дмитрий Иванович. – Есть тебе вера.

– Держи, удалец, – пришелец ловко отстегнул от связки с ключами брелок в форме миниатюрного глобуса. – Это – мать-земля.

– Мать-земля? – загорелись глаза у мальчонки. – А мне другое сказывали. Что на китах плошка держится.

– То еще долго сказывать будут, да все пока латиняне ветра не укротят да на лодьях своих могучих через море большое не перетекут.

– Я тоже хочу лодьи, чтобы ветра укрощать, – глядя то на отца, то на глобус, то на пришельца, отвечал тот.

– Будут тебе и лодьи такие, коли князь дозволит, – улыбнулся Булыцкий. – И людин увидешь с кожей черной, что уголь. И мужей ученых отправлять к ним будешь, слово Божье нести да православие по свету распространять.

– Отец, а где здесь твое княжество? – обратился парнишка к князю.

– Ох, и змей ты, чужеродец! – беззлобно ухмыльнулся тот пришельцу. – Он тебя обучит, – кивнул князь в сторону пенсионера. – Ежели докажет, что не пустобрех, да на кол не сядет, – веско закончил мужчина.

Оно и раньше Булыцкому доводилось в купель нырять: приобщился несколько лет назад. Приобщили, вернее. Леха, физрук. Железное здоровье, под сраку лет, а все физкультурник, спортсмен. Ни одной таблетки сам не выпил, с женой вот беда только: болезная.

Булыцкого тогда совсем хвори одолели: таблетки, что пылесос, заглатывал. Вот тогда и вытащил его Леха впервые в купель окунуться. Долго, правда, отпирался тот. Куда там? Древний, мол, стал. И так все болит. Да только отвязаться не удалось. Уж почто Спиридоныч флегма, да иной раз как прилепится, так не отдерешь ни фига. Короче, выволок, заставил окунуться. И понравилось же Булыцкому! Настолько, что начал он в купель эту наведываться. Сначала раз в пару месяцев. Потом, как заметил, что спину отпускать стало, почаще. Потом и вообще – каждые выходные. Вот только и думать он не думал, что с князьями самими доведется окунуться!

У иордани уже толпился стекшийся со всех окрестностей народ. Извиваясь змеей, очередь в полсотни человек уходила куда-то в темноту. Около самой иордани жарко полыхали два костра, служившие одновременно источником и света, и тепла. Пляшущие языки пламени наполняли небольшой пятачок каким-то таинственным и одновременно зловещим красновато-желтым светом. Настолько, что Булыцкий аж вздрогнул.

У иордани уже стоял незнакомый пожилому человеку священник, который, завидев приближающихся князей, принялся начитывать молитвы и, побряцывая кадилом, освящать воду.

– Киприан. Митрополит Московский, – шепотом пояснил пришельцам Радонежский. – Приехал вместе с князем. Про тебя, говаривают, прослышан, – кланяясь в сторону священнослужителя, закончил тот. Булыцкий с Милованом последовали его примеру.

А Киприан, не глядя в сторону Сергия, продолжал молебен, и тут только сообразил Николай Сергеевич, что совершенно не знаком с порядками здешними и, как нырять, ну просто не знает. В купелях-то подмосковных оно все просто было да понятно. Нырял как есть, благо приезжал ближе к полуночи, поток когда решившихся нырнуть на «слабо» или «за компанию» иссякал и можно было спокойно, без шума и гама да без толчеи, окунуться в студеную воду. Оно пусть бы даже и без священника, крестом тебя осеняющего, да все одно; именно в этот день не за молитвами он приходил, хотя и понимал, что не совсем это правильно. Замешкавшись, что делать, он с Милованом и еще молодцем каким-то бородатым вдруг оказался буквально в третьем ряду после князей и Василия Дмитриевича с Сергием Радонежским.